Православный священник из больничного храма в Запорожье протоиерей Игорь Савва делится опытом возрождения литургической жизни. Читайте также размышления о. Игоря о поисках смысла богослужения.
Однажды мой друг священник рассказал, как убеждал прихожан не бояться вкушать яблоки до Преображения. Говорит, есть такая практика в Церкви, когда их приносят в храм и освящают по мере созревания, потом спокойненько вкушают.
Говорю ему: «Ух ты! где ты читал о такой практике?»
«Так ты же мне сам говорил, что так делаешь!» – удивился друг.
Тогда меня осенило: обычай Церкви – это то, что мы делаем на приходах. То, что из наших находок укореняется, становится традицией.
После этого несложного вывода хочу поделиться историей эволюции богослужения на нашем приходе в течение последних девятнадцати лет.
Началось все с шага очень простого и незаметного. В так называемых «тайных молитвах» литургии я давно заметил два недоразумения. В евхаристическую молитву прямо посреди предложения была сделана нелепая вставка тропаря из великопостного третьего часа и в литургии Василия Великого после освящения Даров не к месту прибавлены слова «преложив Духом Твоим Святым» из текста другой службы.
Это были две исторические ошибки и больше ничего, но сам бы я никогда не посягнул на них, если бы не учился в тот момент в православном университете. Это первое изменение не заметил никто на приходе, но для меня оно было самым серьезным шагом в уточнении богослужения. Так велика была суеверная боязнь и почти языческое поклонение обряду, воспринятое мною от собратьев, когда я начинал служить.
Второй шаг, при всей его мизерности, наоборот, заметили все. Некоторые устаревшие и особенно скандально звучащие славянские слова в Евангелии меняли на ходу многие, этому я к тому времени уже научился. Но в богослужении было много так же нелепо звучащих слов, к которым все привыкли. Первое, на что я покусился, это «житие» вместо «живота»: убедившись, что в славянском языке вполне мирно сосуществуют оба эти слова, а с ними еще и современное «жизнь» присутствует, я решительно упразднил все варианты кроме понятного. Потом еще шутил: «Не потому ли священники такие тучные, что все время про живот говорят?» Реакция была непредсказуемой. Несколько человек ушли из нашего храма. Один несколько раз возвращался, но при слове «жизнь» всегда болезненно морщился, пока совсем не ушел.
Следующие изменения воспринимались уже не так тяжело, хотя с них все по-настоящему и началось.
Вначале мы решили не бояться пауз. Например, великий вход продолжается, а херувимская закончилась. Тяга продолжать петь любой ценой оказалась совершенно бессознательной и такой сильной, что мои объяснения просто не действовали. Певчие, замолчав посреди службы, так нервничали, что невольно срывались и опять начинали петь. Все же мои доводы со временем победили, и многие почувствовали, что участвовать в службе, молиться можно и в тишине. Потом убедились, что эта непродолжительная тишина во время богослужения может помочь сосредоточиться, осознать, где мы находимся.
Следующий шаг был и остается самым главным. Ни до, ни после, ни в будущем мы не сделаем ничего настолько важного с нашим богослужением. Я стал читать молитву евхаристического канона вслух. Собственно это и есть Литургия – общее дело, в переводе с греческого. В нашем современном богослужении Литургия очень давно перестала быть общим делом, а стала делом священников в закрытом алтаре. Я ожидал, когда хор допоет свой ответ. Потом громко и внимательно читал так называемые «тайные» молитвы. Для этого пришлось сократить ответы людей до первоначальных, какими они были до того, как молитвы стали читать тайно от верных. Например ответ на слова «Благодарим Господа» опять, как в древности, стал коротким: «Достойно и праведно есть».
Я давно подбирался к всенощному бдению. По моему, это богослужение давно стало непосильным аскетическим упражнением под девизом: выстоять любой ценой. Только подумать: в одном каноне, если его читать по уставу, содержится 135 текстов, каждый из которых требует неторопливого, вдумчивого и молитвенного восприятия. Во всей остальной службе – еще столько же, к тому же на непонятном языке. Сомневаюсь, что даже молодой студент, привыкший к многочасовым лекциям, способен услышать все богатство этих текстов или, хотя бы примерно уловить их смысл. Я уже не говорю о пожилых или непривыкших к интеллектуальному труду людях, какие составляют значительную часть наших прихожан.
Кроме того, всенощное бдение включает в себя утреню с ее ликованием по поводу наступающего дня. Когда начинаешь понимать службу, это вызывает стойкое недоумение. Поэтому мы решили вечерню оставить вечером, а утреню служить утром. Ничего необычного в этом не было, все по уставу, но людям это показалось очень непривычным. Некоторым я так и не смог объяснить, «почему вечерня такая короткая» и «куда делось помазание». Но дело сделано. Теперь вечером мы не спеша служим вечерню, а утром перед литургией – утреню. Конечно, утреню пришлось значительно сократить, а часы и вообще опустить, тем более, что они давно потеряли смысл. Зато теперь мы благодарим Бога за начинающийся день с утра и потом сразу служим литургию.
На литургии, кроме самого главного – чтения вслух литургических молитв, изменений не так много. Мы опустили ектенью об оглашенных до тех пор, пока они не появятся в нашем храме, читаем вслух молитвы верных, раз они предваряются возгласом «Премудрость», значительно сократили просительную ектению после евхаристической молитвы, так как перед ней читается точно такая же ектения. Читаем разные заамвонные молитвы, в зависимости от дня и праздника, хотя, по большому счету, заамвонная молитва вообще не нужна. Раньше это была единственная молитва, которую священник читал с народом, а сейчас в нашем храме народ вместе со священником молится над Святыми Дарами.
Мы напечатали текст богослужения отдельной книжечкой на славянском и русском языках параллельно, чтобы люди могли глазами следить за ходом службы и подпевать. Пробовали служить на русском языке — не прижилось, слишком все привыкли к славянским неизменяемым песнопениям, потому что давно поют их вместе с хором. Зато на украинском служить все были рады, хотя среди нас очень много русскоязычных.
Что можно сделать еще?
Нужно возвратить проскомидии смысл, сделать ее явной для людей. Зачем священнику в глубине алтаря бессмысленно перекладывать огромное количество записок о людях, которых он не знает? Лучше пускай готовит Святые Дары открыто и вынимает частицы на виду у людей, а они в это время будут поминать своих близких. Тогда и великий вход опять обретет смысл. Люди будут видеть, что это не театральное изображение похорон Господа, а перенесение на престол св. Даров, в подготовке которых они участвовали сами.
Началом литургии является малый вход. Раньше это был вход в помещение, где совершалась служба. До этого мы поем антифоны и мало кто понимает, что это сокращенные «Изобразительные», чин часослова, предназначенный для служения в обеденное время. Если по уставу литургия должна служиться вечером, как, например, в Великий Четверг, или когда служится литургия Преждеосвященных Даров, вместо изобразительных до малого входа служится вечерня, тоже сокращенная. Это можно сделать правилом и служить перед литургией, начинающейся с малого входа, изобразительны или часть утрени, или часть вечерни — на выбор, в зависимости от времени суток.
Сам малый вход, кстати, потерял свой смысл, его можно преобразовать в вынос Евангелия для чтения. Даже не упомянул, что Евангелие я читаю лицом к людям и на русском языке. Это само собой разумеется, хотя знаю, что многие читают спиной к народу принципиально.
Православное богослужение несет на себе явную печать когда-то бывшего имперского блеска и роскоши. Это особенно нелепо выглядит в нищете бедных приходов. Пора от этой установки отказаться. Никого больше не удивишь роскошью и блеском. А вот искренность и простота, честность и бескорыстие – редкие гости в нашей обыденной жизни. Этому должно учить богослужение человека, который присоединяется к Церкви Христовой.