Предлагаем читателям “Киевской Руси” беседу с незаурядным священником — отцом Петром Боевым из Красноярска. Миссия, катехизация, чаепития в семье, беседы с протестантами… — о.Петр своим примером жизни являет “церковь с человеческим лицом”, по которой так истосковались ищущие люди…
Эту беседу с отцом Петром Боевым мы записывали… два месяца. Отец Петр — священник занятой. Наши записи по скайпу были уже после полуночи по Красноярскому времени. Обычно записи срывались: или отец Петр работал допоздна, или не позволяло его широкое гостеприимство — то и дело в его доме ночевали гости. Или договоренность была строжайшая, но… скайп молчал. Отец Петр засыпал в кресле…
И немудрено: столько дел, забот, встреч бывает не у каждого священника. Отец Петр по долгу службы и по зову сердца занимается миссионерством, катехизацией, диалогом с протестантами, участвует в телеэфирах, конференциях, читает публичные лекции, ведет блог на портале “Сибновости”, в жж, фейсбуке, пишет стихи и цитирует Хайдеггера. А ещё у него трое детей, любимая супруга и много-много друзей, которые жаждут общения с ним.
Священник Петр Боев родился в верующей семье, в г. Канске. Он — четвертый ребенок, младший. Старший брат, Иоанн — священник с 1995 года. Сам отец Петр в сане с 2008 года. С братом их связывает тесная духовная близость, оба служат в Красноярске. На путь священства отец Петр встал во многом благодаря примеру старшего брата.
Семинария
Из блога отца Петра:
«Тогда стоял честный и личный вопрос: зачем, Петя, тебе это надо?»
После школы я поехал в Тобольскую семинарию. Это было годами проверенное решение, я ещё с шестого класса на уровне мечты это осмыслял. У нас в классе было много медалистов, и я тоже был с медалью. И у меня встал вопрос, что никто из них не пойдет учиться ради Церкви, а мне чего-то не хватало, хотелось послужить. Поэтому я уже на следующий день после получения аттестата сел на поезд и уехал.
Родители выбрали верную тактику, я чувствовал, что они тоже этого хотели по сердечным, подлинным мотивам. Родители ничего не запрещали, но и не подталкивали, а в свободном диалоге помогли мне принять решение. Бывает у священников внутреннее противоречие из-за семейных традиций, из которых они выходят, но у меня благодаря родителям это противоречие было снято.
В целом я благодарен семинарии, людям, тем годам, что я там провел. Конечно, как и многим, этот системный дух мне не нравился. Первые годы я был антисистемщиком, я всегда был таким, но это было в разумных пределах. Первые два года были сложности с поведением, я со школы привык к свободе – не в плане аморальности, а хотелось чего-то живого, а не просто «правильно-неправильно». Меня гоняли за то, что мы чаи пили после отбоя, общались. Этого я до сих пор не понимаю: общение как бы вычеркивается, всё как в армии.
Но в целом вопрос дисциплины ставился верно, потому что для служения Богу должно изнутри произрастать понимание необходимости дисциплины. Но так как в семинарии учатся в основном бывшие школьники, то они в этом смысле просыпаются только к концу обучения. Это большой промах, и я не знаю, как его решить.
Но у меня получилось переключиться, и на третьем курсе мне вдруг стало учиться скучно. Я пошел в библиотеку, набрал разных книг и стал читать. Книги я брал и в городской библиотеке, и в семинарской. Семинарская библиотека была замечательной. Архиерей очень заботился о библиотеке, выделял огромные деньги, порядка 200 тысяч в год. Книг была тьма-тмущая, много новейшей литературы, говорили, что таких книг не встретишь в Москве и Питере. Это были только появившиеся книги отца Александра Шмемана, книги Библейско-богословского института Иоанна Богослова. Многие вещи я успевал прочитывать, а некоторые, которые не успевал, я фотографировал, и потом их покупал, и до сих пор читаю. Это был глоток живой воды.
Тогда же на третьем курсе я выпросил поступление на филфак параллельно. Целью поступления было желание максимально начитаться книг, я хотел прикоснуться к произведениям мировой литературы, чтобы понимать людей, цивилизованных и культурных.
Но и тут были перипетии. В тот год сессия выпала на Страстную, ребята ходили сдавать, а дежурные помощники и преподаватели восстали и запретили. Было выпущено постановление: больше семинаристы не поступают. Но меня пустили: проректор пошел против себя, сказал: Петр, ну как так: я только что попросил благословения у архиерея запретить, а теперь надо идти и тебя отпрашивать? Но всё-таки выпросил. И я увидел в этом благословение Божие.
Книги. Русская философия
Из блога отца Петра:
«Мы не имеем права просто сказать человеку «ходи». Мы должны иметь мужество взять ответственность за человека. Для этого надо научиться отвечать перед Богом за себя»
С того времени семинарская наука, богословие была разбавлена чтением художки. Многие вещи, которые мне сейчас помогают в профессиональном плане, я уловил именно в светском вузе.
Я очень много общался с детьми из церковной среды, детьми священников, и меня всегда корежило от того, что часто в семинарию ребята идут потому, что «поп с голоду не умрет», деньги всегда будут. А я шел совсем за другим. И я начал задавать себе вопросы: живешь в комфорте, тепле, всё тебе заготовлено, тебя всюду ведут, а вопрос самостоятельности как-то встал. И я влился в читающую компанию ребят, которые и пели в хоре, и спортом занимались, много общались.
Как и многие, начинал я с книжек Кураева, но однажды мне посоветовали: Петя, Кураев — это, конечно, хорошо, но ты читай тех, кто в сносках. И я, недолго думая, взял Соловьева, прочел 50 страниц, понял, что ничего не понимаю. Взял тогда словарь философский и начал потихонечку подгрызать. Потом взял Историю русской философии, и всё это зацепило. Начал брать подряд все книги русских философов XIX-XX веков.
Неизгладимое впечатление это произвело, особенно автобиографические вещи. Особенно меня потрясло чтение тех, кто были атеистами, потом переходили к идеализму, христианству. Для меня это было проживание того опыта, которого я не имел. Я его прожил, и меня это сильно укрепило.
Зацепил меня Булгаков, а в плане всесторонности — Флоренский, глубокий, универсальный человек. Я до пятого курса читал его работы, воспоминания, даже дипломную работу по нему писал. Конечно, Бердяев, «Самопознание».
Вывод из чтения этих авторов был для меня в некотором смысле непатриотичным и даже неортодоксальным. Эти люди стали камнями, из которых Господь возвел сынов Авраамовых. Эти люди были не из Церкви, но пришли послужить Богу и Церкви. Для меня было шоком узнать, что в начале ХХ века среди преподавателей в семинарии одним из немногих верующих был Павел Флоренский. И эта косность, которая была в Церкви в то время, послужила причиной того, что этих людей не приняли. Потом они эмигрировали, и сделали очень многое на чужбине. И я думаю, что нужно продолжать их дело, потому что их мысли и дела до сих пор не осмыслены, остаются в стороне.
И сейчас я понимаю, что всё, что касается личностных подходов, миссии, катехизации, я взял оттуда: не в готовом виде, а в качестве неких логосов. До сих пор всё раскрывается, дает свой плод — и в темах лекций, и в другом.
Книги. Экзистенциализм
Из блога отца Петра:
«Всё начинается с человека. Всё начинается с поступка. Ежедневного. Незаметного. Неоцененного. Не для кого-то или ради чего-то. А во имя».
Десятка любимых книг:
1. Библия.
2. Достоевский, “Идиот”.
3. Эразм Роттердамский, “Похвала глупости”.
4. Солженицын, Публицистика.
5. Камю, “Чума”.
6. Астафьев, “Последний поклон”.
7. Маркес, “Сто лет одиночества”.
8. Шмелев, “Солнце мертвых”.
9. Ремарк, “На западном фронте без перемен”.
10. Пастернак, “Доктор Живаго”.
“Чума” — это мое мировосприятие. Это произведение наиболее близко для описания той действительности, в которой мы живем. Как священник я каждый день с этим соприкасаюсь, общаюсь с людьми, и люди сами признают, что вокруг чума, но при этом продолжают свою абсурдную жизнь. Чума как метафора, как метод описания действительности похожа очень на святоотеческое толкование.
Благодаря Сартру и Камю я навсегда полюбил свободное творческое действие, поиск, смыслы, сомнение. Людям говорю: не прячьте сомнение — это путь. Всякий, кто ищет, начинает находить, стучащему отворяют.
Я вообще не воспринимаю их как атеистов, только с некоторой долей оговоренности. Это люди поиска, своим определением абсурдности бытия они были для своего времени более духовными авторами, нежели те, кто елейно пытались описывать духовность и проводить в жизнь.
Очень важно научиться, будучи христианином, ставить вопросы во всей наготе и остроте. Если в Церкви люди не хотят остро ставить вопросы, то Дух Божий может через писателей, других деятелей эти вопросы ставить. Есть же у нас примеры, когда пророку было повелено взять в жены блудницу. Сочетание несочетаемого — это есть даже в Библии. Или история взаимоотношений Авраама и Бога. Нам надо привыкать к несочетаемости в Боге: если наш разум не может чего-то вместить, это не значит, что для Бога это невозможно.
Мне это очень нравится, нам надо свое мышление не консервировать, а раскрывать.
Любовь. Семья
Из блога отца Петра:
«Каждый день я прикасаюсь к Вечности. Потому что я не один. Потому что есть любовь. Потому что есть дарение. Господь между нами. Мы – Его, а Он — наше Единство. И это Единство рождает Творчество.
Наше Творчество — это наши замечательные дети. Наше творчество — это ежедневное созидание, в которое приглашены многие и каждый из многих. Брак — это священнослужение, которое рождает и отдаёт Любовь».
Как и всякий семинарист я переживал на эту тему, поглядывал. Я всегда свободно общался, мы могли гулять, кататься на коньках, переписывались с девушками, но почему-то всё останавливалось, девушки не понимали, к чему я готовлюсь: воспринимали как хорошего парня, но что я готовлюсь послужить Богу, не воспринимали.
В конце четвертого курса я поехал на каникулы, зашел в свой храм, и там однажды, стоя на клиросе, почувствовал, что рядом со мной стоит родной мне человек по духу. Подошел, пригласил на свидание, у меня было всего три дня. Мы встречались, но я ей не понравился, она подумала, что я тот самый семинарист, которому нужна жена, чтобы стать священником. Но потом я ей писал, и её сердце постепенно ко мне расположилось. Год были в переписке, несколько раз встретились за год. И что-то оформилось: не могу сказать, что глубокая любовь, но влюбленность точно, и зачатки любви были. Я окончил семинарию, и в июле мы поженились, а в августе меня рукоположили: сначала в дьяконы, а через четыре дня — в священники.
Поженились мы в 2008, собирать людей стали где-то в 2011-м, а катехизация идет последние три года. Аня сначала ходила на беседы, а после не стала: дети, дела. Но потом она увидела людей, которые ходили на оглашение и полностью поменяли свою жизнь. Причем это были не неверующие люди или какие-то язычники — они ходили в храм, но нерегулярно, чего-то им не хватало. Ярким свидетельством для нее было то, что люди, недостатки которых она видела, взяли и преобразились благодаря катехизации. И она тоже пошла на катехизацию.
Из интервью матушки Анны:
«Катехизация – это то, без чего ни одному человеку не получается стать настоящим».
У священников есть проблема, что матушка часто видит свой круг ответственности и обязанностей только в детях, в семье. Мне кажется, что это большой минус. Она пошла на катехизацию к моему другу, я специально не стал ее брать: родственность порой мешает, а так она какие-то вопросы стала слышать лучше.
Изначально я очень общителен, а она, видимо, не понимала, что это будет всегда и будет нарастать. Она воспитывалась в православной семье, такая девочка, которая мечтала только о семье, всё в мужа, всё в мужа, дети, дети… Но, по-моему, семьи православные задыхаются, потому что не совершают никакого служения перед Богом: как целостность, как оба, как единство, брачный союз. Не хватает вдохновения извне, я видел, как люди отказываются от друзей, подруг, замыкаются друг на друге и в итоге испепеляют, уничтожают друг друга. И я стал многие вещи понимать иначе, по-другому перечитывал Новый Завет — стало понятным, что нужно быть открытым. И она стала постепенно раскрываться, хотя сначала были заморочки: то приготовить ужин, то не приготовить, а потом все проблемы снялись: кто-то приходит, и мы вместе — раз-раз, и справились. Ведь цель — в общении. Бывает, что и вообще нечего поесть, и люди с собой приносят.
Для меня пригласить человека в дом — значит явить доверие, стать полностью открытым, в конечном счете преодолеть этот вечный клерикализм, который существует в Церкви. И Аня со временем это поняла, что надо не просто опираться на мужа, а Господь дает возможность церкви быть церковью, собранием, чтобы люди могли послужить, и мы — людям, чтобы это было взаимно. Это было открытием, и мы сейчас в этом живем, и это замечательно.
И дети в храме не мешают, любые руки их принимают — и дети предельно открыты. Наступает свобода — и это очень важно.
Собратья и архипастырь
Из блога отца Петра:
«Церковь должна стать пространством доверия и рождения новых отношений»
Я служу в кафедральном соборе, там в разное время от шести до девяти священников было. У меня обязанность — миссия и оглашение. Я даже людям предлагаю на время оглашения перейти в наш храм, хотя это вызывает порой много вопросов. А потом даю право выбирать, куда он пойдет и что будет делать. Многие из прихожан оглашаются, даже будучи крещеными. Катехизацию для этого и проводим — чтобы люди вошли и жили в Церкви.
Со стороны священников, конечно, вопросы были, и они в разное время и разной форме были высказаны. У меня, особенно в связи с проектом диалога с протестантами, внутренняя боль за раскол в Церкви. Но я стараюсь не принимать это близко к сердцу, потому что если упреки тебя цепляют, то значит, ты делаешь это во имя свое, а если это во имя Христово, то открой пятую главу от Матфея и почитай: “Блаженны, когда вас будут гнать и поносить…” И всё уходит. У меня всегда всплывают мамины слова: “Петя, ты готовься не просто что-то делать для Бога — ты готовься сделать для Бога и еще пострадать за то, что ты сделал для Бога”. Эти слова на максимуме — они вдохновляют.
А здоровая напряженность, когда есть какие-то непонимания — это нормально, всё по апостолу Павлу: “Должны быть между вами разномыслия”. У нас замечательные священники, у них разные взгляды — а я верю в Церковь Духа Святого и в то, что в Церкви может быть палитра мнений, и все могут быть неложными. Для меня это большая школа — иметь возможность общения и внутри, и вне. У меня со всеми священниками замечательные отношения, а если какие-то вопросы есть, то я стараюсь не замалчивать и не обижаться, а подхожу и спрашиваю. А если ситуация острая, то предлагаю обговорить и к этому больше не возвращаться. И всё уврачевывается и проходит.
Я полюбил людей и творчество, и не мечтаю о настоятельстве — мне так удобно. Главное в моей деятельности то, что люди воскресают в Церкви, Церковь воскрешает их личности — мне именно это важно, а не то, что люди скажут.
И в епархии у меня должность по взаимоотношениям Церкви и общества — эта должность открывает многие двери и прокладывает многие тропы. Я в отделе, по сути, один, плюс батюшка, который там трудится. Это нечто вроде пресс-секретаря — от меня требуется комментарий на какие-то события. Никто не хочет этим заниматься, мне не завидуют, потому что темы бывают очень острые.
И у архиерея бывают какие-то вопросы ко мне, но я открыто прихожу к нему, проблемы бывают, когда кто-то что-то такое скажет. Но в чем плюс нашего архиерея — это то, что презумпция невиновности работает. Он может остро спросить, но он выслушает всегда. Были и обвинения меня в сектантстве, но мы в свободном диалоге выясняем это с архиереем. Особенно это касается практики катехизации, идущей из Древней Церкви: целование мира, поделиться просфорой со словами “Христос посреди нас!” — мы это обсуждали: могут ли миряне это говорить или нет.
Архиерей в этом смысле очень живой, творческий человек, у него и проповеди очень зажигательные, живые. Мы регулярно стараемся делать встречи архиерея с людьми, которых мы воцерковляем. Я вспоминаю практику Древней Церкви, чтобы собирать соборы регулярно, встречи иерархии с церковью, подхожу и говорю: владыко, есть предложение встретиться. Я считаю это важным, потому что мы в Символе веры говорим: верую во единую святую соборную Церковь. Хочется воскресить этот соборный дух Церкви, люди очень этого хотят, хотят потрудиться, но не так, чтобы их тыкали носом, а свободно, духовно. Если это поставить так, как надо, то это начинает приносить плод.
Диалог с протестантами
Из промо-ролика проекта «Ученики»:
«Главные вопросы:
1. Если люди погибают – почему я бездействую?
2. Если люди спасены – почему нет желания быть вместе?
3. Если человек идет верным путем – почему не разделяем радость верного пути?»
Видео проекта «Ученики»:
Я и по должности общаюсь с разными кругами общества, и так вышло, что подружился с некоторыми протестантами. Всё началось в 2012 году с программы “Пока кофе не остыл”. После этой передачи я понял, что можно разговаривать адекватно.
В нынешнем видеопроекте “Ученики” участвует молодежный пастор Андрей Еловиков, из харизматической церкви “Христианская жизнь”, а ролик 2012 года — это церковь “Новое поколение”, молодежный пастор Сергей Леонов. Сейчас налаживаются отношения с баптистами, хотя они довольно закрыты. Но если радушно, без обвинений, с желанием разговаривать, то хорошо получается что-то раскрывать друг о друге.
Цель этих встреч — общение, хотя понятно, что если бы мы хотели просто общаться, то так бы и общались, а не на экран. Но мы хотим общаться так, чтобы и другие люди об этом знали, я больший акцент делаю на то, что именно своим показать, раскрыть это, потому что в данном случае закрыты больше именно православные: не пускайте за порог еретиков. Но сколько я с протестантами общаюсь, то вижу, что люди эти, в принципе, открыты, и многие из них когда-то были за порогом православного храма, но в силу нашей грубости, неотесанности, пренебрежения они уходили. И эти нюансы становятся понятны в диалоге.
Да, в Православной Церкви есть полнота общения с Богом, это истинная Церковь, но ошибочно думать, что Бога-то мы приручили, Он есть только у нас, а всё, что за оградой — демоны, там чудеса — не чудеса, свидетельства — не свидетельства, всё ложь и обман. Но в самом Евангелии сказано иначе. Если прочитать Евангелие по-современному (и я понимаю, что за это могут распять), там понятно, что люди, считающие себя обладателями истины, это люди, склонные к фарисейству. Мол, мы — истинны, а вы сидите и слушайте нас.
И я стараюсь здесь следовать за Господом — не сидеть только в Церкви, с теми, кто тебе приятен, убеждая друг друга в том, что мы обладаем полнотой истины. Мне неспокойно от этого. Даже если мы хорошо живем, но мы друг друга не знаем, живя в одном городе, не можем толком в глаза друг другу посмотреть, хотя и там, и там люди верующие. У нас порой больше любви к тем, кто нам машину моет. И эта неравномерность нецеломудренна. И мне хочется, чтобы хотя бы отношение было человечное друг к другу, а потом всё остальное становится возможным. В диалоге многие претензии просто снимаются, снимаются поверхностные вопросы, и мы начинаем говорить о настоящих вещах. И тогда многое переворачивается в людях. И я не стесняюсь говорить, что многому надо учиться у протестантов, например, читать Писание с любовью. Или общаться где угодно: в кафе, на квартире. Или тому, что людей надо готовить ко крещению. Но для этого надо быть искренними, не формальными.
Я заметил за годы своей пастырской деятельности, что как только я хочу чего-то добиться прагматически, то в этом есть некий налет тщеславия. Как только я хочу кому-то что-то доказать, кого-то привести, то Господь мне все эти планы обрушивал. А когда я в людях старался разглядеть людей, и неторопливо, спокойно обсуждать — Господь приходил и довершал как надо. И в этом у меня большое доверие Богу: главное — с этой устремленностью делать, а Господь всё доделает. Если христиане всегда на максимуме, в предельной верности, то на всё воля Божья. А когда мы расхлябаны, то нет воли Божьей, хаос и зло поглощают нас.
Для кого-то этот проект может показаться экуменизмом, для кого-то — сравнительным богословием, но он оказался очень важен для людей, далеких от Церкви, они увидели в проекте нечто живое, церковное: ах, раз вы можете общаться вот так, значит, и меня вы можете принять в том виде, как я есть. Не просто обрабатывать меня и поучать, а слышать мои вопросы, которые меня волнуют и вас.
И здесь для меня, как для пастыря, важно быть предтечей Христа в этом проекте. Не явить истину, не рассказать, где правильно спасаться, потому что вести разговор с позиции, где истина, а где — нет, — это разговор с позиции осуждения, а если осуждаешь, то ты уже на другом берегу, никакого общения быть не может.
В этом смысле Христос — это парадокс, и меня это вдохновляет, не дает заржаветь, просто сидя на приходе.
Продолжение: об о.Дмитрии Смирнове, фильме «Левиафан», войне и патриотизме.