Публикуем вторую, заключительную часть интервью с красноярским пастырем о.Петром Боевым. Читайте также первую часть.
Отец Димитрий Смирнов и конфликт с “Серебряным Дождем”
Сразу после скандала на концерте «Серебряного Дождя» в июле этого года отец Петр стал одним из первых священнослужителей, кто взял на себя смелость довольно резко высказаться о поступке отца Димитрия Смирнова.
Из блога отца Петра (от 8 июля 2015)
«ОГНЁМ И МЕЧОМ, ИЛИ ХРИСТИАНСТВО БЕЗ КРЕСТА [реплика].
Недавний случай в Москве, где известный проповедник отец Димитрий Смирнов с группой странных людей, называющих себя православными, ворвался на концерт, меня поверг в шок. Давно уже я наблюдаю за тем, с каким упоением люди смотрят его проповеди, ссылаются на него, цитируют. Несколько раз я смотрел и всё не мог понять, почему меня не вдохновляет. И вот совсем недавно как будто пронзила мысль: агрессивное христианство, сарказм над всем, что не православно, на его взгляд. Я видел фото той потасовки, и мне стало грустно. Так вот, оказывается, православно — это когда ты врываешься и пытаешься сорвать концерт…
… Во всём этом нет никакого отстаивания никаких Божьих заповедей или предписаний. В этом, скорее, есть попрание Креста Господнего, который есть всякое отрицание агрессивного навязывания веры. Христос не случайно отказывается от власти мирской и идёт на Крест — мы часто забываем об этом. Наше восприятие Христа — очень часто лишь наше навязчивое мнение. Агрессия, подавление, властность — всё это как будто бы нормально для христианина. А главная сила Христова — крест как решительный переворот мысли и действия — совершенно оставляется в стороне. И тогда всё переворачивается вверх дном: черное становится белым, грех — доблестью, а отвратительное — геройством.
Я — христианин. И я несу ответственность за каждого в Церкви Христовой. Простите нас».
Я вижу задачу священника именно в том, чтобы сеять семя мира, слышания, взаимопонимания. А то, что случилось на концерте “Серебряного Дождя”, для меня похоже на то, когда люди приходят в храм и поливают икону чернилами.
Нам это, может быть, непонятно, но для людей вечер субботы — это священное время. Я при встречах с людьми часто описываю в религиозной форме совершенно бытовые ситуации. Например, поход в торговый центр. Эти круги, в которые попадает человек, — это реально крестный ход: человек берет коляску, идет, в руках хоругви-айфоны, зашел, суши съел, идет человек, довольный, с яркими атрибутами своей религии. Это носит религиозный характер — люди делают это регулярно, идут в одни и те же места вдохновения, места силы. Поэтому суббота и воскресенье — неважно, верующий человек или нет, скептик ли — это всегда свободное время, отданное религиозности.
Так же и концерт — люди получают там душевную или даже духовную пищу — бывает и такое. Поэтому отец Димитрий — если перевести это на язык притчи — врывается на чужое богослужение, срывает его, равно так же, как и, по его мнению, срывают ему. Но в этой ситуации наибольшая ответственность на отце Димитрии, как на христианине. Господь спрашивает со своих детей, а в данном случае сыном отчим является батюшка, который демонстрирует странное поведение. Но это немного не та ситуация, где надо святыни защищать, я уж молчу о каких-то элементарных этических границах. Можно было позвонить, поговорить — люди ведь не совсем же неадекватные. Порой наиадекватнейшие люди — не в пример верующим.
Я прекрасно понимаю, чем это может для меня закончиться, что могут позвонить, но мне важно то, что я чувствую как пастырь.
В свое время я вдохновлялся проповедями и выступлениями отца Димитрия, но до определенного момента, пока не увидел одну запись в интернете, о крещении, где за 15 минут он полностью разрушил все мои идиллические взгляды на него. Я просто понял, что человек устал, он особо и не виноват, он поизносился в этом процессе. Он так говорит о людях, мол, их много, и не убудет, ну что с них взять, пусть хоть деньги приносят.
И я расстроился. Не в том плане, что мне обидно стало за матушку Церковь и отца Димитрия: я за него переживал — каким духом движим он, какие вещи говорит. К тому же я проанализировал, какая у него нагрузка — я сам часто выступаю (и на ТВ), и я устаю, позволяю себе отказываться, чтобы не замылиться, да и просто не успеваю. Но ритм отца Димитрия — такое чувство, что он в церкви почти что и не бывает. Вряд ли есть время с людьми общаться, с реальной болью встречаться. А если священник не может встречаться с паствой, исповедовать ее неторопливо, посвящать ей много времени, это приводит к тому, что человек перестает чувствовать боль, начинает говорить, как на танке ехать по людям. И это очень опасно.
Например, его спрашивают: что делать, как научиться в храм ходить? А он: а возьми свое бренное тело и поставь его, и пускай оно там стоит три часа, и так, глядишь, и привыкнешь. Но человек ведь должен понимать, входить в таинства, участвовать, соучаствовать, понимать, что он приглашен, Господь его ожидает. А такие советы совершенно не в духе святых отцов, не в духе Предания. Но это вряд ли можно почувствовать, потому что ХХ век многое порушил, люди совсем не разбираются.
Я молчу о мистической составляющей, потому что люди, которые живут духовной жизнью, они чувствуют, каким духом движим другой человек, с которым ты разговариваешь. И этот дух агрессии, о котором я стал писать, понятно, что он не был принят как аргумент. Потому что люди, которые живут сами в духе агрессии, никогда этого не поймут, они уверены, что отец Димитрий стоял за православные святыни, но, на мой взгляд, это совершеннейший бред. Если рассматривать, что люди были на духовном для себя концерте, то отец Димитрий нарушил закон.
И я уверен, что в нашем обществе эта ситуация сойдет с рук, и это нехорошо. Потому что общество — масса — может вернуться к началу ХХ века, и нас могут поднять на вилы всех. И это возможно, если еще пара таких человек найдется. По сути, это напоминает — не постесняюсь сказать, — поведение попа Гапона, который был провокатором. Может быть, отец Димитрий — не провокатор, но его поведение — поскольку сейчас сильны черный пиар и желтая пресса — может иметь серьезные последствия для общества, даже фатальные. Это большая ответственность, мы не знаем, как это слово может отозваться через несколько лет. А христианин должен это чувствовать, если он живет в Церкви Духа Святого, в Духе Божьем.
Поведение отца Димитрия — это однозначно мейнстрим. Я прекрасно знаю, как священники ведут себя на местах, как общаются с гаишниками на дорогах, как общаются с администрацией, как решаются те или иные вопросы. Прямо греческая мифология: боги спустились с неба. Люди смущаются: священники звонят им: мол, давай там, быстренько порешай, чтоб все было нормально. Это не совсем верно.
Да, сдвигается полярность, пытаются насаждать некое православное государство, которого на самом деле нет. И если мы этого не увидим, то почва не примет, а если почва не примет, а люди будут пытаться насаживать, то будет серьезный конфликт. Я сторонник того, чтобы преображение шло изнутри. К сожалению, такие тотальные, даже тоталитарно насаждаемые вещи, если и приживаются, то со временем отмирают, отпадают.
Война и патриотизм
Из блога отца Петра:
“Война не священна. Человек бесценен. Священным может быть только мир, сотворенный им”.
Когда я общаюсь с так называемыми патриотами, то выделяю две категории: патриоты со знаком “плюс” и со знаком “минус”. Со знаком “плюс” — это люди, по-настоящему любящие свою родину, как правило, это люди адекватные, которые знают промахи своего государства на протяжении всей истории, они не стесняются о них говорить, рефлексировать и не повторять тех ошибок, следовать созидательности, которая характерна для церковной, христианской жизни.
А есть другой патриотизм, где идея патриотики смещает саму идею послушания Богу, и, соответственно, любви к Богу и ближнему, где люди совершенно не важны, где важно соблюдать границы, правила. Такой патриотизм стремится к определенной тотальности.
Для меня это определенная проблема. Если меня спросят: «А если Россию разломают, и не будет великой России?» — то я разведу руками. Формально нельзя построить Россию, просто удерживая. Будут процессы, и непонятно, стоит ли таких жертв этот процесс. Но можно возродить и создать новое государство, новые отношения, где могут быть совершенно разные люди. Сейчас очень большая миграция, по узконациональному принципу вряд ли уже государства будут основаны, и люди будут объединяться — и какие-то другие принципы объединения будут выходить на первый план. И выезжать на противопоставлениях — не уверен, что правильно. На противопоставлении выезжают те, у кого нет ничего. Я много общался с такими патриотами, у которых ничего нет, кроме неприятия, противления, и такие люди ходят причащаться…
Стоило бы почитать великих людей о патриотизме, того же Ильина. Люди даже дат не знают, канвы событий — их это не интересует, а интересует свое тщеславное эго, мол, мы истину православия понесем. Но через агрессию мы породим только агрессию. Мы даже заповедь Ветхого Завета нарушаем, выступая в роли зачинателей конфликтов, потому что “око за око” всё-таки ограничивало зло, а мы его преувеличиваем.
И мне непонятно, когда люди говорят, что смерть младенцев, семей ради границ государства — стоит того. Но если люди уничтожают жизнь, то о каком Боге, о какой Церкви может идти речь? Иоанн Крестьянкин в сборнике “Письма священникам” писал: зачем же вы становились священниками после военного времени? Нельзя таким быть у алтаря, потому что на них кровь. Даже если человек покаялся, он не имеет права вставать у алтаря. А сейчас смотришь в интернете: фотография священника, у него на груди крест и куча орденов за боевые заслуги — я этого не понимаю, это вещи, совершенно несовместимые.
Раз это движется сейчас на широкую ногу, значит, мы не оценили еще плодов войны и предвоенного времени, не поняли, по какой причине люди были слепы, не могли остановить эти вещи. А если мы это не оценили, видимо, испытание опять придет к нам, чтобы проверить на прочность. Это закон духовной жизни. И дух войны, который сейчас зреет, он явно антиевангельский. Люди стреляют цитатами, но, как правило, намеренно обходят Новый Завет. Или что-то выдергивают и не туда пришивают.
Это меня немного пугает. Я периодически бываю на разных конференциях, общаюсь с разными людьми из разных стран, и меня поражает, насколько люди мирные, хотят общения, насколько они открыты. И насколько все печально, когда смотришь телевизор или читаешь газеты.
Невозможно преодолеть где-то там конфликт, если мы сами живем в постоянных конфликтах. Если мы сами агрессируем — а я вижу, как священники друг с другом, прихожане агрессируют, дух подозрительности — о чем говорить? О чем можно молиться?
Если говорить о масштабах — тут есть непонимание: думают, что патриарх и епископы обладают прямо-таки невозможной силой. А мне видится, что не все так просто: чем больше власть — тем меньше свободы. Есть определенные границы. И мы часто не понимаем смысл епископского служения: оно в том, чтобы максимально предотвращать конфликты, трудные моменты. Нет смысла ждать, что патриарх или епископ своим словом все сразу решат. Нужна полнота Церкви, но у нас нет соборности, люди разобщены совершенно. Священники порой могут больше, чем епископы. А если соборности нет, то и слово епископа не будет иметь большой силы. Поэтому те, кто ближе к народу, на тех больше возложено.
Мы могли бы чего-то и добиться, прислушиваясь к словам патриарха и епископов, по обеим сторонам границы. При этом мы должны делать это так, чтобы давать человеку свободу. Если мы хотим единства, хотим русского мира, то давайте делать это другими путями. Я уверен, что люди по обеим сторонам баррикад хотят счастливой жизни. Но война начинается там, где одна сторона навязывает другой свое счастье. Поэтому когда священники благословляют на войну, то это очень вопросительный момент. Мне могут возразить: как же так, вот святые люди благословляли. Но надо каждый раз смотреть в корень ситуации. Просто благословлять людей на то, чтобы отстоять горделивую идею, — это современное идолопоклонство. Отправлять ребят на войну и говорить, что они умирали ради Бога и потом пойдут в Царствие Небесное — это, по меньшей мере, самонадеянно.
У меня была беседа с молодым человеком, который воевал и хотел воевать. И тон моей беседы был таков: он едет защищать народ или отстаивать какие-то тщеславные идеи? А иногда пустота жизни так захлестывает, что люди едут, чтобы специально там погибнуть. В книге Ричарда Олдингтона “Смерть героя” есть момент: воевал-воевал солдат, а потом подскочил, из окопа. То ли случайно, то ли чтобы его убили. Люди понимают, что невозможно вернуться с войны и остаться живым человеком. Или Ремарк — там враг с врагом встречаются и понимают, что они — люди. Но поскольку у нас патриотика, хотят давать только правильные книги читать, поэтому не всегда удается осмыслить, что там, куда мы направляем стволы и пули, там тоже люди, и их тоже Господь любит.
И если у нас нет силы на преодоление, то, может быть, это говорит об отсутствии веры. О присутствии богатой церковной традиции, но об отсутствии веры. Это вызывает у меня боль и желание трудиться, что-то делать.
«Левиафан». Звягинцев
Из блога отца Петра:
«Фильм за нас и для нас, а не “для врагов”».
«Левиафан» смотрел по просьбе одного телеканала. Смотрел ночью, за раз (а фильм не короткий). Фильм не оставил равнодушным. На блоге «Сибновости» несколько заметок написал, но попросили пока оставить эту тему — сильно горячо. Я написал пять заметок, попытался с разных сторон увидеть это произведение, а не только с той, что на поверхности лежит: церковь и власть. И у меня все упирается в духовную составляющую. Не формально духовную, а внутренне духовную.
А со Звягинцевым встретился благодаря тому, что веду блог на этом портале, а он один из топовых по Сибири. И во внутренней тусовке раздавали пригласительные для медийщиков, и меня тоже позвали. Я был не в священническом одеянии, и это было важно, потому что во время встречи были и претензии ко Звягинцеву, но когда я вышел в обычной одежде и стал благодарить, задал вопросы по поводу режиссерской, авторской работы, то люди даже поаплодировали. Странно: вечер авторский, а люди предъявляют претензии, совершенно необоснованные. Я почувствовал, что надо встать, поблагодарить за честность, за возможность это показать, прекрасно понимая, чем это может закончиться в России.
Для меня этот фильм — продолжение классики. Я перечитывал “Мертвые души”, а потом “Левиафан”. И ассоциация возникла: как прекрасно, Николай Васильевич оживает. И продолжение чеховского “Вишневого сада”. Это фильм о России и о боли за нее.
Как и в “Мертвых душах”, здесь нет положительных героев. Многие говорили про батюшку в конце, но я не склонен считать, что это положительный герой. Жить бок о бок столько и начать проповедовать человеку, который пьет водку около магазина — это странно, это полное бесчувствие по отношению к людям, которые живут рядом. Это не та ситуация, не те слова, всё не то и всё не так. Не выдерживает никакой критики этот якобы антагонизм — епископ такой, а батюшка вот такой. И то, и то заражено в фильме.
Из блога отца Петра:
“Многого можно достичь страхом, запугиванием. И подкрепить перетолкованным (по-лжепророчески) страхом Божьим”.
Образ епископа в фильме очень похож на тот образ, который есть в головах тех людей, которые смотрят этот фильм. Это художественный, собирательный образ. Но то, как он показан, особенно та риторика, которая грех оправдывает, — это приходилось слышать в церковных кругах, в том числе и от епископов. Гротескно, есть наслоения, но это притча — то ли есть, то ли нет, но в целом прислушаться стоит.
Когда люди, подобные отцу Димитрию Смирнову или Энтео, пытаются отменять концерты, что-то требовать закрыть, то людям, когда строятся церкви, кажется, что Церковь идет на них.
А когда церкви строятся на деньги большого бизнеса, то это всегда желание искупить грех, благодаря которому деньги были заработаны. Поэтому неудивительно, что храм оказался на месте духовной гибели этой семьи. Это духовно обоснованные вещи.
Люди в этой семье живут в атмосфере смерти, никто никого не чувствует, всё печально. И причина ее гибели в том, что всё шло изнутри. И все признаки этого: измены, то, что подросток убегает, все проблемы — это знаки времен. Хоть человек и не видит, и не чувствует, но волна изнутри поднимается и захлестывает. И эта внешне не исцеленная вина — они попытались проехать мимо этой ситуации — она изнутри всё равно задавила главную героиню. Она сама себя растоптала. Если нет возможности прорыва к Богу, то в условиях такой затхлости единственной возможностью являются такие вещи. Поэтому уже неважно, кто убил главную героиню, или сама она покончила самоубийством, если она уже внутренне, душой умерла.
Поэтому если священник считает, что главное лишь в храм ходить и лоб правильно крестить, а не видит, что души мертвы, то это печально.
Конечно, для некоторых людей ситуация в фильме может выглядеть так, что дом разрушили и семью уничтожили именно для того, чтобы построить там храм. Но я пытаюсь описать эту ситуацию глазами тех людей, которые могут взглянуть изнутри. Людей изгоняют, обижают, и часто обосновывают эту через какую-то духовную мысль, какую-то добродетель. Часто люди строят храмы, и потом там вешают таблички, дают ордена такого-то святого второй, третьей степени, и у многих отношение к этому как к индульгенции. Этого нет в вероучении Православной Церкви, но люди переживают это фактически. А потом приходят и спрашивают: как же так: мы построили храм, а Бог с нами сделал то-то и то-то. И никто не может им ответить, кроме: это все по воле Божьей и т.д.
Вот эта внутренняя анархия здесь ярко выражена: да, дело святое, но многие бы сказали: а что такого — всё равно там был бардак, всё разрушено. А другие бы сказали: ну, подумаешь, погибло пару человек, ничего страшного. И вот этот абсурд здесь тонко показан, что жизнь в, казалось бы, православной России сегодня ничего не стоит.
Это мое восприятие, а на встрече со Звягинцевым я спросил, что для него является самым важным. Он ответил: ценность человеческой жизни. И я тоже придерживаюсь этой заповеди о любви к Богу и ближним, что самым ценным является сам человек, его преображение и изменение. А если важными называть обрядовые, музейные, картинные какие-то вещи, то это может убивать, травмировать, когда говорят, что важна сама вера, а человек не важен.
Для меня это фильм не депрессивен, это как почитать Камю или Сартра — нечто экзистенциальное, тяжелое, невозможное. Мое мироощущение таково, что если и есть уныние и упадок, особенно если это большое уныние и большой упадок, но когда человек это осмысляет в глубину, то это всегда перед большими перестроениями, новыми открытиями. Господь действует, несмотря на этих священников. Другой вопрос, почему Богу все время приходится так действовать.
Фильм очень и очень живой, правдивый, настоящий. Я даже прослезился, почувствовал внутреннее освобождение — что-то получилось у Звягинцева, достучался он до моего сердца.
Цитаты из блога отца Петра:
“Нам не хватает слышания человека”.
“Все, кто пренебрегает свободой, будут наказаны тотальностью”.
“Это закон жизни: если ты не возглавляешь хаос, он возглавляет тебя”.
“Ищущих виновных — большинство, а ищущих выходы — почти нет”.
“Свободы надо добиваться от самого себя, власть — это переключение на другого”.
“Крест Пасхи — нужно растратить приобретенное, чтобы наполниться вновь”.
“Пасха — праздник неодиночек”.