Блог

Московский процесс – один из множества подобных процессов, которые состоялись повсюду в Российской республике в 1922 году в связи с изъятием церковных ценностей. Изъятие церковных ценностей – это правительственная кампания, во время которой под предлогом помощи голодающим Поволжья большевики реквизировали драгоценные камни и металлы из храмов и монастырей Российской Православной Церкви.

Кампания имела две цели: во-первых, ограбить, и во-вторых, разгромить Церковь. Грабёж осуществлялся в процессе сбора средств на дело мировой революции и правительственные нужды, а разгром Церкви производился через расстрел её служителей и церковный раскол. Инициаторами и организаторами кампании были Ленин и Троцкий, руководил ею Троцкий, руководил секретно, а официально руководителями соответствующих комитетов в Политбюро,ВЦИК и ГПУ были названы другие лица. В первом пункте кампания прошла далеко не так успешно, как предполагалось. Большевикам удалось изъять и реализовать за границей драгоценных металлов и камней на сумму в тысячу раз меньшую, чем им представлялось: всего лишь на 4,65 млн золотых рублей,¹причём на голодающих был потрачен один миллион золотых рублей (в пропагандистских целях), и ещё 12 млн долларов – как правительственная доля в помощи иностранцев, которые помогали до тех пор, пока не узнали, что большевики начали продавать зерно за границу. Почти все остальные деньги были потрачены на саму кампанию по изъятию ценностей.

Что касается второго пункта, то здесь успех был значительно более впечатляющим, хотя и не полным.²Идея Троцкого заключалась в том, чтобы использовать изъятие ценностей для того, чтобы разделить и столкнуть в Российской Православной Церкви две группы: “прогрессивные низы,” то есть рядовое духовенство, которое якобы поддерживает советcкую власть в отношении к изъятию ценностей, и “контрреволюционные верхи,” то есть архиереев, которые якобы противятся изъятию из политических соображений. Троцкий ещё с 1905 года знал о существовании ”прогрессивных” движений и групп, которые стремились к церковным реформам, или “обновлению” Церкви.³Реформаторам-обновленцам была предназначена роль орудия в руках большевиков в их борьбе с Церковью, исполнив которую, они должны были исчезнуть.Такова была стратегия обновленческого раскола Российской Православной Церкви. Основную роль в организации раскола играла партия, но и тайная полиция (сначала под названием ВЧК, а потом ГПУ) участвовала вполне активно и заинтересованно.

ПРОЦЕССЫ

Карательные органы включились в новый этап борьбы с Церковью ещё в 1921 году, когда при Секретно-политическом отделении ВЧК был образован особыйIII отдел для агентурно-оперативной работы «по церковникам всех конфессий и сектантам». Весной 1922 года во главе этого отдела стал товарищ Тучков.⁴Вскореего назначили сначала заместителем, а затем начальником VIсекретного отдела ГПУ, занимавшегося уничтожением Церкви. Свои обязанности в этих отделах Тучков исполнял старательно, что видно из названий сегодняшних статей о нём: «Евгений Александрович Тучков – палач Русской Православной Церкви», «Человек, который разрушил Православную Церковь и сгноил священников в Соловках».⁵

Товарищ Тучков свой путь в органах прошёл успешно: он был уволен из НКВД СССР в 1939 году «из-за невозможности предоставить работу по данному направлению», то есть потому что к этому времени «направление» достигло совей цели – в легализованной церковной организации осталось четыре архиерея и горстка священников, а Церковь ушла в катакомбы.

20 марта 1922 года ГПУ предложило свой план церковного переворота с использованием внутренней оппозиции:

«ГПУ располагает сведениями, что некоторые местные архиереи стоят в оппозиции реакционной группе синода и что они в силу канонических правил и др. причин не могут резко выступать против своих верхов, поэтому они полагают, что с арестом членов Синода им представляется возможность устроить церковный собор, на котором они могут избрать на патриаршийпрестол и в синод лиц, настроенных более лояльно к советской власти.

Оснований для ареста ТИХОНА и самых реакционных членов синода у ГПУ и его местных органов имеется достаточно.

ГПУ находит: 1) что арест синода и патриарха сейчас своевремен, 2) что допущение духовного собора на предмет избрания нового синода и патриарха сейчас также возможно, и 3) что всех попов и церковников, резко выступающих против изъятия ценностей из церквей, необходимо выслать в самые голодные районы голодающего Поволжья, где их афишировать перед местным голодным населением как врагов народа».⁶

Политбюро согласилось с предложенным. По Письму Троцкого от 22 марта, аресты Синода и Патриарха были признаны необходимыми, но с некоторой задержкой ради подготовки, в которую входило несколько пунктов: расстрел «шуйских попов и мирян», организация процесса священников «за расхищение церковных ценностей» и публикация сведений о попытках сопротивления изъятию в Шуе, Смоленске, Петрограде и других местах. «Печати взять бешеный тон», – потребовал Троцкий, а за ним и Политбюро.⁷

Роль печати в подготовке судебных процессов 1922 года (равно как и последующих) нельзя преувеличить: «При отсутствии исчерпывающих юридических оснований для приговоров именно пресса должна была формировать общественное мнение, нагнетать истерию, создавать такую обстановку, в которой любое политическое решение приобретало видимость законного».⁸

Судебные процессы по делу о сопротивлении изъятию ценностей прошли по всей стране. В Обвинительном заключении 1923 года по делу Патриарха Тихона и других архиереев Российской Православной Церкви речь идёт о приговорах, вынесенных Тульским, Витебским, Московским, Ростовским, Ивано-Вознесенским, Череповецким, Новгородским, Чувашским, Рыбинским, Донским, Костромским, Астраханским, Гомельским, Ярославским и Екатеринбургским трибуналами.⁹ Кроме того, к тюремным заключениям и расстрелу приговорили священников и мирян за отказ изъять ценности суды в Иркутске, Туле, Харькове, Тамбове, Симферополе, Житомире, Рыльске, Забайкалье, Чернигове, Смоленске… Уже в 1920-е годы было ясно, что «технически не представляется возможным продолжать перечень сообщений, относящихся к аналогичным судебным процессам».¹⁰

Из этого огромного числа судов неправедных история запомнила два: Московский¹¹ и Петроградский. Обновленцы приняли в них самое активное участие.

Подготовка к процессам и сами процессыпроходили по инструкциям, данным в марте Лениным, Троцким и Политбюро. Во-первых, после расстрела нескольких десятков «представителей местного духовенства, местного мещанства и местной буржуазии» в Шуе место действия репрессий было перенесено в «Москву и несколько других духовных центров». Во-вторых, “правосудие” осуществлялось с классовых позиций, то есть основной удар направлен на «черносотенное духовенство и реакционное городское мещанство». В-третьих, процессы освещались в газетах, которыевсе силы посвящали описанию якобы существующегораскола между верхами и низами церкви и придавали расколу политическое значение – о епископате писали: «контрреволюционная организация, именуемая православной иерархией».

Кроме того, в ходе процессов Политбюро давало предварительные директивы трибуналам о приговоре, а после вынесения приговора утверждало окончательное число приговорённых к казни: «характерно, что на заседаниях Политбюро разговор шел именно о числах, фамилии если и были, то в прилагаемых к делу документах».¹² Отвечая пожеланиям и инструкциям Ленина, Троцкого, ГПУ и Политбюро, Верховный Трибунал идейное руководство протестом против изъятия ценностей приписал, по специальному циркуляру заместителя наркома юстиции РСФСР Крыленко,¹³Патриарху Тихону, митрополиту Вениамину Петроградскому¹⁴и другим церковным иерархам.¹⁵

МОСКОВСКИЙ ПРОЦЕСС

В Москве аресты среди духовенства прошли в конце марта-первой половинеапреля. С 3 по 8 апреля были арестовано несколько благочинных: протоиереи Василий Александрович Соколов, Александр Николаевич Заозерский, Александр Феодорович Добролюбов, Николай Александрович Поспелов, Борис Иванович Забавин и другие.¹⁶ 15 апреля был арестован правящий архиерей Московской епархии архиепископ Никандр (Феноменов).¹⁷

Почему власти оказали такое внимание к благочинным? Дело в том, что Московское ГПУ провело предварительное расследование и установило, что 7 марта 1922 архиепископ Никандр собрал у себя благочинных епархии, огласил Послание Патриарха от 28 февраля 1922 года и предложил созвать приходские собрания, где составить протесты во ВЦИК и обсудить способы пассивного сопротивления изъятию. Председательствовать на приходских собраниях он советовал прихожанам, а не священникам, чтобы было ясно, что протесты исходят не от духовенства, а от населения.¹⁸

Московское ГПУ вообще тщательно подготовилось к процессу. Аресты шли по списку, составленному 9 апреля уполномоченным VI отдела Михаилом Шмелёвым. Список включал 54 человека и был передан, вместе с их делами, в Московский Ревтрибунал.¹⁹

Процесс открылся 26 апреля в Политехническом музее. Под судом оказались не только священники, но и верующие из разных слоёв общества: студенты, профессура, инженеры, юристы, крестьяне, торговцы, бухгалтер, повар, маляр, мясник, портной… Всем этим люди ставилось в вину распространение ПосланияПатриарха,²⁰ что якобы способствовалобеспорядкам при изъятии ценностей из московских храмов: священники обвинялись впропаганде и агитации среди верующих в храмах и на приходских собраниях, в призывах к массовому и открытому противодействию распоряжениям ВЦИК, миряне – в неисполнении этих распоряжений путём заявлений и протестов, составленных при участии и под руководством священников, и путём прямого сопротивления властям при изъятии.²¹

29 апреля на заседании суда выясняли вопрос: задевает ли религиозные чувства верующих изъятие из храмов священных сосудов? С этим вопросом обратились не к верующим, сидевшим тут же на скамье подсудимых, а пригласили экспертов. Почему? Это был чрезвычайно важный для обвинителей вопрос – центральный вопрос не только этого процесса, но и всех судебных дел по сопротивлению изъятию ценностей. Это был вопрос, по которому можно было обвинить в контрреволюционных настроениях и действиях всех, причастных к делу, – и прежде всего Патриарха.

Дело в том, что на призыв Патриарха от 19 февраля «жертвовать на нужды голодающих драгоценные церковные украшения и предметы, не имеющие богослужебного употребления»,²² власти 23 февраля ответили Постановлением ВЦИК, в котором требовали «немедленно изъять из церковных имуществ» и богослужебные предметы тоже: «все драгоценные предметы из золота, серебра и камней, изъятие коих не может существенно затронуть интересы самого культа».²³ В следующем Послании, от 28 февраля, Патриарх настаивал: «Мы не можем одобрить изъятия из храмов <…> священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается Ею как святотатство».²⁴

Богословское объяснение этого вопроса дал анонимный автор документа, который был передан в 1922 или 1923 году в США и теперь хранится в Гуверовском архиве в Стэнфорде. Исследователи предполагают, что автором записки мог быть профессор МДА, в 1922 году рукоположенный в сан священника, Илья Михайлович Громогласов (1869–1937). Вот объяснение:

«…В исключительных случаях народного бедствия или помощи голодающим и для выкупа пленных епископам разрешается обращать церковные ценности на дело любви к ближнему. Отчуждение этих ценностей обставлено в этих случаях следующими условиями. Ценности обращаются на помощь нуждающимся самою Церковью от имени Бога, а не отчуждаются от нее насильственно гражданской властью. Они должны быть употреблены именно на помощь голодающим или пленным, а не на удовлетворение каких-нибудь других государственных потребностей.

Самые ценности по степени их отчуждаемости разделяются на две категории: вещи, имеющие непосредственное отношение к Евхаристической Жертве, и вещи, такого отношения не имеющие. Последние, как например, капиталы, земли, здания, не имеют в глазах православного христианина того религиозного характера, который создавал бы для него из их отчуждения серьезный вопрос совести, напротив, вещи, освященные Евхаристией, считаются неприкосновенными в строгом, даже буквальном смысле: мирянину не разрешается входить в алтарь и прикасаться к престолу и сосудам. Однако в крайнем случае, когда исчерпаны уже все средства, и эти вещи могут быть употребляемы на дело помощи нуждающимся. Но в этих случаях их рекомендуется преимущественно продавать в другие церкви, рыночная же их продажа допускается под условием их предварительного обращения в слитки».²⁵

Для того, чтобы обвинить Патриарха и всех, кто его поддерживал, в контрреволюционности – в сознательном обмане верующих ради агитации против властей – суду нужны были эксперты, которые показали бы, что церковные каноны не запрещают использовать в мирских целях даже и те богослужебные предметы, которые имеют отношение к Евхаристии.

Обвинители пригласили в качестве экспертов профессора Николая Дмитриевича Кузнецова,²⁶ специалиста по каноническому праву, епископа Антонина (Грановского)²⁷и двух “прогрессивных” священников. Выбор вполне оправданный: все духовные лица были обновленцами, а профессор Кузнецов с 1905 года широко публиковался в прогрессивной прессе, выступая за радикальные изменения в Российской Православной Церкви(переустройство на соборных началах при активном участии мирян).²⁸ Тем не менее, на вопрос он ответил в полном соответствии с канонами и так, чтобы не отяготить участь обвиняемых: сказал, что каноническое право допускает изъятие и переплавку священных сосудов, но переплавлять сосуды должны священники. Обновленцы ответили именно то, что от них требовалось: заявили, что все сосуды могут быть отданы во имя любви к ближнему. Антонин пояснил, что каноны запрещают использовать сосуды для личных целей – нельзя во время пирушки угощать друзей вином из причастной чаши, – но во дни народных бедствий можно и должно продать сосуды ради спасения голодающих:

«Епископ привёл в качестве примера свят. Амвросия Медиоланского, отдавшего священные сосуды, чтобы купить пленных. Атмосфера особенно накалилась, когда о. Заозерский, спокойный и учтивый, стал возражать епископу, говоря о жертвах, которые верующие приносят Богу, и Антонин, выпрямившись во весь свой огромный рост, крикнул на весь зал своим зычным, хриплым голосом: «Милости хочу, а не жертвы!»²⁹

4 мая на суде давал свидетельские показания архиепископ Никандр, привезённый в Политехнический музей из внутренней тюрьмы ГПУ, а 5 мая – Патриарх Тихон. Допрос этих свидетелей закончился тем, что Московский Ревтрибунал обоих привлёк к суду в качестве обвиняемых. 7 мая, в воскресенье, в 6 часов вечера, отряд красноармейцев явился в Троицкое подворье, где проживал Патриарх, и ему объявили, что он находится под домашним арестом.В этот же час суд в Политехническом музее удалился на совещание.

Приговор был вынесен 8 мая и объявлен на следующий день. Все действия обвиняемых квалифицировались как контрреволюционная деятельность.Шестеро священников были приговорены к пятилетнему заключению; один священник и 12 мирян приговаривались к 3 годам, 2 священника и 8 мирян – к одному году, 9 мирян оправдали и освободили из-под стражи, а четырём участникам процесса (среди них 3 священника) назначили условное наказание в связи с преклонным возрастом.³⁰

К расстрелу были приговорены 11 человек: священники Александр Николаевич Заозерский, Александр Федорович Добролюбов, Христофор Алексеевич Надеждин, Василий Павлович Вишняков, Анатолий Петрович Орлов, Сергей Иванович Фрязинов, Василий Александрович Соколов, иеромонах Макарий (Макарий Николаевич Телегин), гражданка Варвара Ивановна Брусилова (безработная), Сергей Федорович Тихомиров (мясник) и Михаил Николаевич Роханов (крестьянин Витебской губернии).³¹

В тот же день, когда приговор был объявлен, Патриарх Тихон направил прошение Калинину о помиловании осужденных.³² Но судьба приговорённых решалась не правительством, а партией. Политбюро отклонило прошение. Не только Патриарх, но и председатель Моссовета Каменев – сразу же после вынесения приговора на Московском процессе – предложил Политбюро ограничиться расстрелом двух священников. Политбюро отвергло и это предложение.

18 мая 1922 Политбюро приняло окончательное решение о расстреле, правда, только пятерых из 11 приговорённых. 26 мая 1922 приговор был приведен в исполнение. Погребение произошло на Калитниковском кладбище Москвы.

ВЫБОР

Почему вопрос о расстреле решали так необычно долго – десять дней – и почему расстреляли не всех, несмотря на жёсткость позиции Политбюро, которое отклонило не только прошение Патриарха, но и предложение Каменева? Ответ на этот вопрос  – обновленцы.

Участие епископа Антонина и других лояльных священников в процессе сослужило им дурную службу: их экспертизу стали считать причиной приговора, а на них самих стали смотреть как на виновников смерти обвиняемых. По объявлении приговора, «взволнованный, постаревший и осунувшийся в один день Антонин … поехал во ВЦИК ходайствовать об их помиловании».³³ Калинин сообщил о инициативе епископа в Политбюро, и это решило судьбу приговорённых: 11 мая Политбюро приняло решение помиловать несколько человек ради поддержки престижа “советской” церкви.Но не только эта цель преследовалась партией, была и другая: в обмен на несколько спасённых от смерти большевики хотели получить от обновленцев документ – воззвание, в котором присутствовали бы три пункта: «восхваление “рабоче-крестьянского правительства”, резкое осуждение его “врагов”, включая церковных иерархов и Патриарха Тихона, требование немедленного созыва церковного собора для суда над этими противниками властей и “решения вопроса об управлении церковью”».³⁴ На следующий день, 12 мая, Троцкий предоставил Политбюро письменные предложения о ходатайстве и о числе помилованных.

Так сторонники церковных реформ оказались «перед страшным этическим выбором»: за возможность «осуществить что-то из своих старых идей … и спасти жизни приговорённых к расстрелу верных сынов Церкви» нужно было платить «дорогой ценою восхваления советских карательных органов и прямого участия в партийной работе по расколу Церкви».³⁵ Обновленцы на это пошли.

Текст воззвания «прогрессивного духовенства»и текст их ходатайства о помиловании всех приговорённых, напечатанные на машинке Реввоенсовета, помеченные одним и тем же числом и заверенные секретарём Троцкого, обсуждались в Политбюро одновременно. Кроме того, обновленцы предоставили ещё и шесть индивидуальных прошений.³⁶

При решении вопроса о том, кого именно помиловать, Политбюро с исключительной точностью использовало классовый подход: «Один из осуждённых на смерть, дровокол крестьянин Роханов, был в последнюю минуту заменён на священника А.Н. Заозерского».³⁷ И это при том, что Заозерский, «один из популярнейших московских священников – сам в своём храме сдал ценности»,³⁸во всех ходатайствах шёл первым кандидатом на помилование.³⁹Правда, дополнительным аргументом в пользу этого выбора моглостать то, что на суде он «считал долгом чести отстаивать правильность патриаршего воззвания; благодаря этому он стал центральной фигурой процесса».⁴⁰

БРУСИЛОВА

Совершенно особое место в процессе заняла Варвара Ивановна Брусилова (1899-1937), двадцатидвухлетняя вдова и мать двухлетнего ребёнка. 3 апреля 1922 года она была арестована и 8 мая приговорена на Московском процессе к расстрелу всего за одно слово, произнесённое в частной беседе. Но слово это было «политически неправильным». Брусилова произнесла слово «грабёж», проходя мимо храма, где происходило изъятие ценностей. Вот цитата из протокола её допроса на суде 29 апреля:

«Брусилова: Виновной в агитации себя не признаю.

Председатель: А в чём признаёте?

Брусилова: В произнесении слова «грабёж» признаю.

Председатель: Что можете объяснить по поводу этого произнесения?

Брусилова: Проходя мимо нашей церкви и увидев происходившее там изъятие, оскорбившее моё религиозное чувство, я политически неправильным словом выразила своё настроение, причём я обращалась не к толпе, а к моей знакомой, случайно проходившей тут же.

Председатель: К кому?

Брусилова: Я просила её не привлекать. Если угодно верить, так моему показанию.

Председатель: Значит, Вы фамилии назвать не хотите?

Брусилова: Да… Я сказала…»⁴¹

В последнем слове 7 мая она сказала: «Ваш приговор я встречу спокойно, потому что по моим религиозным верованиям смерти нет… Я милости и пощады не прошу…».⁴²

Милости и пощады ей просили обновленцы, и меру наказания на Московском процессе ей заменили по их просьбам – почти все они в индивидуальных ходатайствах просили помиловать вдову и мать. Стараясь вызвать сочувствие большевиков к Брусиловой, два обновленца написали в своём ходатайстве, что её муж был «убит на фронте белогвардейцами».⁴³ До сих пор не известно, так ли это.

Известно, что бывший штабс-ротмистр лейб-гвардии Конно-гренадерского полка Русской Императорской армии Алексей Алексеевич Брусилов (1887-1919), сын прославленного военачальника Первой мировой войны Алексея Алексеевича Брусилова (1853-1926), командовал кавалерийской бригадой в Красной армии в 1919 году. Известно, что в том же или следующем году он скончался, а вот при каких обстоятельствах – точно не известно. Большинство исследователей склоняется к тому, что он был захвачен в плен войсками Добровольческой армии – дроздовцами, деникинцами или корниловцами – и расстрелян. Некоторые указывают даже на возможные обстоятельства казни: Брусилов мог быть взят в плен и расстрелян деникинцами или корниловцами вместе с другими членами штаба “красного” генерала Антона Владимировича Станкевича (который был повешен) на станции Золотарёво Мценского уезда под Орлом в октябре 1919 года.⁴⁴ Но другие говорят о том, что Брусилов перешёл в Добровольческую армию⁴⁵ и либо погиб на Дону, либо заболел тифом и скончался в Ростове,⁴⁶ либо был убит при эвакуации из Новороссийскав 1920 году.⁴⁷

Отец ротмистра Брусилова утверждал (в том числе и в своих мемуарах⁴⁸), что сын был бесспорно расстрелян белыми:

“Brusilov was convinced that he had been executed on Denikin’s orders when the Whites found out who he was. Denikin was thought to despise Brusilov for having overseen the ‘destruction of army’ in 1917. The fact that Alexei had only joined the Reds in the hope of persuading the Cheka to spare his father’s life left Brusilov full of remorse. He blamed himself for Alexei’s death and was determined to avenge it”.⁴⁹

Бывший генерал от кавалерии Русской Императорской армии, командующий Юго-Западным фронтом в Первой мировой войне,изменивший ход войны своим знаменитым “Брусиловским прорывом”, Брусилов добровольно вступил в Красную армию в 1920 году ивозглавил в ней Особое совещание при главнокомандующем всеми вооружёнными силами Советской республики, а также состоял при Реввоенсовете для особо важных поручений.⁵⁰Генерал Брусиловизвестен ещё и тем, что подписал воззвание «Ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились»,⁵¹в котором призывал их служить большевикам, и воззвание к воинам Добровольческой армии генерала Петра Николаевича Врангеля (1878-1928), призывая их сдаваться красным. 96 тысяч воинов, поверившихзаслуженному генералу и сдавших оружие, были расстреляны из пулемётов или утоплены в Чёрном море,⁵²а также и многие из 14 тысяч русских офицеров, добровольно вступивших в Красную армию по призыву Брусилова, были впоследствии расстреляны или репрессированы. «Брусилов тяжко переживал свою ошибку, но продолжал служить новой власти»и был похоронен ею в 1926 году со всеми воинскими почестями.⁵³

В отличие от мужа и свёкра, Варвара Брусилова,урожденная Котляревская, потомственная дворянка и внучка действительного статского советника, не имела никаких иллюзий относительно новой власти, не верила ей и сдаваться ей не была намерена. Меру наказания на процессе 1922 года ей заменили на 5 лет заключения и отправили в Новинскую тюрьму, откуда она 31 июля 1922 года писала Ленину. Письмо её ни в коем случае не было прошением о помиловании, а было обвинением как большевикам, так и обновленцам:

«Владимир Ильич!
Моя подпись напомнит Вам недавний процесс церковников, в котором 5 человек поплатились головой за свои религиозные убеждения. Я была в числе 11, приговоренных к высшей мере наказания. Говорят, что Советская власть за убеждения не судит. Это неправда. Конкретной вины у нас всех не было никакой, к нам были так суровы за то, что некоторые из нас имели мужество перед лицом Трибунала поднять голос в защиту своих святынь, сказать вслух то, о чем шепчется по углам и шумит вся Православная Русь.

Вам лучше, чем кому-нибудь, должно быть известно, что никакого заговора, никакой преступной организации у нас не было. Большинство из нас впервые увидели друг друга на скамье подсудимых. Нас объединяло только оскорбленное религиозное чувство. Пусть с Вашей атеистической точки зрения мы были не правы – разве за это можно казнить? Не милости, не пощады я у Вас прошу, я спокойно глядела в глаза смерти весь долгий месяц одиночного заключения после приговора, но мне лишь невыносимо больно было за тех, на которых у Вас поднялась рука, мне больно за невинно пролитую кровь.

У Вас, именующего себя вождем русской революции, я спрашиваю: какими словами, если не кровавой расправой назвать Ваш революционный суд?..

Не думайте, что этим путем Вы искорените религиозное чувство в душе русского народа. Знайте, что тысячная толпа, присутствовавшая на нашем процессе в Трибунале, в то время, как Вы поливали нас грязью и называли нас бандитами и людоедами, эта толпа приветствовала нас, как новых мучеников христианства всюду, где могла. Они молчали потому, что знали, что слово в «свободной» Советской России карается смертью, они видели это на живом примере.

…Я предлагала мои молодые силы на служение ближним для санитарной и медицинской работы в голоде и эпидемии, но в этом мне было отказано. Я обречена на бессмысленное сидение в тюрьме. Конечно, мое заключение облегчено сознанием моей невиновности и моральной поддержкой с воли. Со всех концов Москвы несут мне передачи…

Бывший епископ Антонин заявил в печати, что мы обязаны ему спасением нашей жизни. Знает ли он, что не все захотят принять этот дар от его запятнанных кровию рук! Ведь на него и его сподвижников… падает ответственность за загубленные жизни. В. И. Брусилова».⁵⁴

Непримиримая ко лжи, бесстрашная Варвара Брусилова, имевшая мужество «поднять голос в защиту своих святынь» в страшное время, была известна тогда всей Москве: москвичи называли её “православной Жанной д’Арк”.⁵⁵ Не сломили её и Соловки, куда человек её духа неизбежно должен был попасть в те годы. В своём письме от 24 октября 1934 года Екатерине Пешковой Брусилова не роптала на свою судьбу,а только просила перевести её с лесоповала в лагерь и тревожилась о тех, кто остался на воле:

«Никаких хлопот о смягчении участи прошу не предпринимать – просила бы только ходатайствовать об отправке меня на Соловки до закрытия навигации, для этого теперь, кажется, нужна санкция Москвы, и об указаниях из Центра о работе по специальности – последнее мне было обещано в июле этого года. Если это возможно, очень хотела бы получить переводную работу, литературную, которую я могла бы вести и на больничной койке и в свободное от лагерной работы время с тем, чтобы окончательно не потерять своей квалификации и знания языков, и одновременно урегулировать материальный вопрос. <…>

О прожитых в заключении годах я не жалею; они морально дали мне больше, чем отняли, несмотря на огромную усталость. Тяжелее всего мне безвестность и тревога об оставшихся на воле, ибо сам по себе лагерь не так уж и страшен, как это кажется со стороны, до сих пор, за малым исключением, мне всегда и всюду было хорошо, и среди товарищей я не ощущала свое одиночество».⁵⁶

В переводе было отказано, нонесгибаемая Брусилова вела свою борьбу до конца:

«…И еще я знала одну соловчанку в том же 37-м году – Варвару Николаевну (кажется) Брусилову, жену сына генерала Брусилова. Она работала на ферме в Соловках, получила новый срок – 10 лет, несколько раз объявляла голодовки и в июне, примерно, 37-го года ее вывезли самолетом с Соловков на лесоповальную командировку Белбалтлага, где она также голодала, и только на 23-й день голодовки ее забрали из барака. Больше я ее не видала, это была ее последняя голодовка».⁵⁷

2 сентября 1937 Варвара Ивановна Брусилова была приговорена к расстрелу, а 10 сентября расстреляна по обвинению «в ведении антисоветской агитации».⁵⁸Место расстрела: Водораздел (VII-VIII шлюзы Беломорканала).

ПРИГОВОР ЦЕРКВИ

Брусилова была реабилитирована 22 апреля 1989 года, а вот Российская Православная Церковь не реабилитирована до сих пор. Дело в том, что 8 мая Московский Трибунал вынес приговор не только нескольким священнослужителям и мирянам, но и всему церковному священноначалию, то есть всей Церкви. Документ, который начинается словами «Приговор. Именем Российской социалистической федеративной советской республики», завершается так: «Трибунал … устанавливает незаконность существования организации, называемой православной иерархией».⁵⁹ Это – «юридическое определение, ставящее вне закона всю иерархию Русской Православной Церкви – иерархию, без коей Церкви нет. Этот приговор всей Церкви не был формально отменен последующими правовыми актами об условиях ее существования в коммунистическом государстве. Историки тоже о нем забыли».⁶⁰