Блог

Начинаем публикацию воспоминаний о жизни в эмиграции протоиерея Василия Зеньковского. Рукопись из архива Никиты Алексеевича Струве впервые была напечатана в журнале “Вестник РХД”.

Я попал в Белград в январе 1920 года и устроился в очень небольшой комнатке с профессором С.В. Троицким. С нами жил в комнате еще какой-то студент, было тесно, неуютно, но мы ценили с Троицким, что это была наша комната. Хозяйка наша, старая сербка, относилась к нам с исключительной любовью и заботой, и все было бы недурно, если бы я знал, что мне делать в Белграде, а также, где я могу зарабатывать. Нам выдавали, в обмен на «колокольчики» (ассигнации, выпущенные правительством ген. Деникина), некоторое количество динар, но их было мало. Все попавшие в Белград русские профессора постепенно получали места «гонорарных» профессоров с приличным жалованьем (около 1500 динар в месяц), но мне места не находилось. Я долго не понимал, в чем дело, пока не узнал, что крайне правые русские профессора, попавшие в Белград, распустили обо мне слух, что я крайне левый, чуть ли не большевик.

Весной (в мае месяце) мне кто-то указал на возможность устроиться преподавателем русской словесности в русском кадетском корпусе в Сараеве, но я хорошо сознавал, что если я уеду в провинцию, то мне уже не выбиться оттуда.

Мне помог случай. Мой сосед, С. В. Троицкий (написавший в России ряд книг по вопросам церковной истории и канонического права), все время хлопотал о получении места в новом университете в Субботице (что ему и удалось). В этих хлопотах он свел знакомство с разными представителями сербского духовенства, и с одним из них, иеромонахом Дамаскином, он меня и познакомил. Отец Дамаскин (ныне митрополит в Загребе), человек тонкой и нежной души, был музыкантом; узнав об этом, я выразил ему большое желание послушать его игру — без музыки я просто изнывал. Отец Дамаскин пригласил меня к себе, обильно угостил меня музыкой (он прекрасно играл на рояле) и между прочим спросил меня, почему я, бывший уже профессором в Киевском университете, не хочу быть профессором в Белградском университете. Я ему рассказал, отчего, по общим сведениям, мне это не удается, и он взялся начать хлопоты обо мне через патриарха Димитрия (к которому он был близок). В это же время он предложил мне устроить платную лекцию на религиозно-философскую тему в «Коло сербских сестара» (сестричество).

На лекцию мою пришел патриарх Димитрий; ему моя лекция понравилась, он пригласил меня к себе позавтракать и тут расспросил подробно о моих научных занятиях, о моих научных планах.

Очень скоро, едва ли больше чем через неделю, я получил предложение из университета стать гонорарным профессором для чтения лекций по экспериментальной и детской психологии. Кафедру философии в Белграде занимал тогда проф. Петроневич (имя которого мне было известно), очень любезный человек. Я, конечно, принял предложение читать лекции по указанным дисциплинам и стал усиленно заниматься сербским языком. Еще через неделю меня пригласил к себе прот. Димитриевич, декан возникшего к этому времени богословского факультета, и предложил мне чтение на русском языке лекций по истории философии. Так, в две недели, не имевший до того времени никакой работы, сразу стал я профессором на двух факультетах.

2. Еще на Пасху 1920 года была кем-то организована из русских пасхальная служба в случайном помещении пансиона. С одним знакомым (С.Г. Семенченко), которого я знал по столовой, где я обедал, мы задумали нанять помещение, где могли бы совершаться наши службы регулярно. С. Г. Семенченко списался с известным ему по переезду в Сербию отцом Петром Беловидовым, который к лету и переехал в Белград.

Отец Петр был очень музыкален и решил организовать церковный хор; службы мы стали устраивать в каком-то свободном зале (недалеко от Белградского собора), затем перенесли их в то здание, где с осени проходили (после обеда) занятия русской гимназии. Все это меня сблизило и с о. Петром, и с С.Г. Семенченко.

Русская колония в Белграде стала разрастаться, и по воскресеньям зал наполнялся большим количеством русских людей. Хор пел превосходно (с ним много работал о. Беловидов) под управлением Проскурникова, ставшего значительно позже священником — ныне он священствует в Берне, в Швейцарии. Все были довольны, что устроились русские службы; должен, однако, сказать, что я долго ходил (пока с осени 1920 года не начались русские службы) в Белградский собор и постепенно привык к сербским напевам. Изредка в соборе проповедовал Николай Охридский — выдающийся, если не самый замечательный, сербский церковный писатель (автор книг «Agony of the Church», «Речи о Свечовеку» и т. д.).

Уже летом мне пришла в голову мысль о том, что мы должны, живя в столице приютившей нас Югославии, подумать о религиозных нуждах русских людей, рассеянных по стране. Русских священников было очень много, и легко было организовать всюду, где есть русские колонии, русские церковные службы, тем более что в разных местах поселились бывшие русские женские институты, кадетские корпуса.

Но осенью 1920 года, уже когда я начал читать лекции в Белградском университете, я на два месяца покинул Белград и перебрался в Варшаву; у меня была задача переслать возможно больше денег моей матери, которая осталась в Киеве. Так как я получал с середины лета 1920 года полное профессорское жалованье, то я скопил немного денег (около сорока злотых, сербский динар стоял высоко). В ноябре я поехал в Варшаву, пользуясь связями (по группе «Союз возрождения» — см. мои воспоминания о гетманском периоде) с Одинцом Д.М., который приехал в Варшаву для политической работы с Савинковым и устроился в Варшаве благодаря связям с Пилсудским¹. Я очень малого достиг в смысле пересылки денег матери — из сорока злотых дошло все же до нее около четырех (остальные «прилипли» по дороге к разным рукам…).

В январе 1921 года я вернулся в Белград, где продолжил чтение лекций, и тут у меня завязалось много знакомств с русской молодежью (на богословском и философском факультетах). Но прежняя мысль о создании Общества попечения о духовных нуждах русских беженцев в Югославии не оставляла меня. Вместе с о. Беловидовым и несколькими знакомыми мы обдумали проект устава, и осенью 1921 года было созвано учредительное собрание для организации общества. Имея в виду неблагоприятное отношение ко мне значительной части русских профессоров и боясь своим «явным» участием в новом обществе повредить ему (своей репутацией), я решительно настаивал на том, чтобы мое имя не значилось ни в числе учредителей, ни в предполагаемом списке членов Правления. Мои друзья уступили мне в первом пункте, но решительно восстали против второго, и тут разыгрался весьма характерный для того времени эпизод.

Надо сказать, что к этому времени (тоже по моей инициативе) организовалось объединение русских ученых, живущих в Югославии. Председателем этого общества был избран профессор Спекторский, я был его секретарем. Так как через меня на этой должности проходили разные удостоверения, по которым ученые могли получать деньги (от так называемой «Державной комиссии», занимавшейся специально русскими беженцами), то я, естественно, познакомился со многими русскими учеными, которых раньше не знал близко. Между прочим, я близко познакомился с А.П. Погодиным (профессором Харьковского университета), который в 1918 году немало писал статей против меня (как министра исповеданий при Гетмане) в харьковских газетах. В Белграде, узнав меня лично, он совершенно изменил отношение ко мне… Был он человек церковный, и поэтому его привлекли к организации указанного Общества попечения о духовных нуждах русских беженцев.

Упоминаю обо всем этом, ибо он принимал участие в эпизоде, связанном с учредительным собранием Общества. Отец Беловидов за неделю до этого собрания оповестил прихожан и пригласил их принять участие в учредительном собрании. Однако в назначенный день (в воскресенье после литургии) осталось в храме только девятнадцать человек (включая организаторов, то есть о. Беловидова и других). Присутствовал архиепископ Евлогий, в то время приехавший в Югославию и получивший место законоучителя в русском женском институте в Белой Церкви (недалеко от Белграда). Был прочитан проект устава Общества, принятый единогласно, затем начались выборы членов Правления. Все назначенные члены получили полное число голосов — кроме меня: за меня было шесть голосов, против меня — тринадцать. Это так ошеломило о, Беловидова, что он посчитал нужным вмешаться, приняв это голосование за «недоразумение». Он указал, что мне принадлежала самая мысль об организации Общества, что он знает меня хорошо, всячески рекомендовал меня и кончил тем, что поставил на голосование вопрос: подвергнуть ли второму голосованию мою кандидатуру или нет? Перед голосованием попросил слова профессор Погодин и произнес целую речь в похвалу мне, но я при начале его речи вышел из зала и о том, что происходило в зале, узнал уже из рассказов других людей. Оказывается, Погодин довольно долго говорил в мою защиту, после него встал архиепископ Евлогий и тоже чрезвычайно защищал меня от нападок. На обе эти речи никто не возразил, но когда о. Беловидов поставил вопрос, подвергнуть ли второй баллотировке мою кандидатуру, то за голосование было шесть человек, а против — тринадцать (то есть те же лица, что были и раньше против меня). Так торжественно меня провалили, и я остался «за бортом». Мне передавали, что среди участников заседания слышались голоса: «Как смел Зеньковский выступать на общественной арене, после того как он показал себя в борьбе (?) против митрополита Антония»².

3. С осени 1921 года меня пригласил к участию кружок молодежи, из которого позже развилось (в 1923 г.) Русское студенческое христианское движение. Об этом и вообще обо всем, что касается РСХД, я написал целый томик моих воспоминаний, пока не подлежащих опубликованию³, и поэтому в настоящих записках совершенно не буду касаться этой моей деятельности. Но кроме постоянного участия в работе белградского кружка православной молодежи мне пришлось принять ближайшее участие и в организации и работе религиозно-философского кружка в Земуне, председателем которого был проф. Ф.В. Тарановский. Упомяну еще о том, как проявилась деятельность белградского кружка православной молодежи в собирании средств на постройку русской церкви в Белграде. Молодежь с большим энтузиазмом отнеслась к затеянной о. Беловидовым постройке русского храма (на «Старой Гробле») и сделала очень много, привлекая самых разных русских людей к пожертвованиям на постройку.

Упомянутый кружок чрезвычайно разросся в 1922 году: помимо закрытых собраний он устраивал и открытые собрания, собиравшие до двухсот посетителей. Это было все ново для русского общества, но потребность в религиозной жизни, религиозных беседах была очень сильна у всех.

Упомяну, наконец, и об одном литературном начинании моем в эти годы. Через брата моего, переехавшего в Берлин, я познакомился с М.А. Цейтлиным, который занимался изданием разных технических книг. В итоге беседы с ним выросло два плана: с одной стороны, он заказал мне книгу «Психология детства», а с другой стороны — согласился издать сборник на религиозные темы.

Я привлек ряд известных мне по Белграду религиозных мыслителей (в том числе проф. П.В. Новгородцева) и послал рукописи Цейтлину, дав общее название сборнику «Православие и культура». Мой издатель пришел в чрезвычайное смущение: «Что же общего, — спрашивал он, — между Православием и культурой?» Мне было нелегко убедить его в «уместности» такого сочетания слов, все же Цейтлин консультировался с рядом лиц и наконец принял предложенное мной название сборника «Православие и культура». Сборник этот, где я как раз и поместил статью «Идея православной культуры», был первым изданием в эмиграции, посвященным вопросам религиозной мысли.

Продолжение: Глава 2: Прага (1923–1926 годы)

Печатается впервые по рукописи, озаглавленной «Мое участие в церковной жизни», состоящей из двух частей: «До вхождения в Епархиальный совет Западно-Европейской епархии» (три главы: Белград, Прага, Париж) и «Мое участие в Епархиальном совете (1936–1961)». Архив Н.А.Струве.

Публикация на сайте с разрешения издателя по: Вестник РХД №196. Париж-Москва.