Недавно вышел солидный том (ок.550 стр) «Вестника Европы», посвященный Италии. «Вестник», старейший русский журнал, основанный Н.М. Карамзиным, там была первая публикация юного Пушкина («К другу стихотворцу»), прерванный в советское время и возобновленный в 90-е годы. Последний его номер посвящен Италии и подготовлен главным редактором Виктором Афанасьевичем Ярошенко, проделавшим великолепную работу. Среди множества его материалов – а там и интервью с политиками и послами, и стихи, и статьи о Данте, Франциске Ассизском, Микеланжело, Пиранделло, галерее Уффици, Тонино Гуэрра и многом другом, – есть и мой очерк «Италия православная». Этот сюжет неизвестен практически никому, итальянцы о нем что-то едва слышали, но за исключением 2-3 специалистов не знают ничего, сами православные, как это им свойственно, пребывают внутри своих Церквей, Русской или Румынской, особо не интересуясь другими. Между тем, Италия на сегодняшний день – самая православная страна Западной Европы, почему так сложилось, пытаюсь объяснить.
Бульвар в центре города, раннее утро, осень. Мы видим женщину на скамейке, и по первому взгляду понятно, откуда она здесь и почему. Так сидит, что любому становится ясно, что не просто отдыхает, а находится в некой тягостной паузе жизни, идти ей особенно некуда. Может быть, даже дремлет. Вечером она доберется до комнаты, где за 5 евро за ночь она сможет переночевать вместе с четырьмя другими женщинами. Но сна всегда не хватает: телевизор верещит до часу ночи, а в 6-7 утра многие ее соседки уже шумят перед уходом на работу. Подходят два полицейских, одному за 30, другой помоложе, явно в предвкушении легкой добычи: Documenti, Signora! Cosa (Что)? – не сразу откликается она, очнувшись от дремоты. Passaporto! Делать нечего, вытаскивает из кошелки свой синий трезубец и, трепеща, ждет. Ребята из полиции уже знают эти паспорта с трезубцем и догадываются о том, что в нем можно увидеть. Да, так оно и есть: виза Шенгенская, к тому же, и не итальянская, а польская, а там, знаем мы, по-булгаковски поворчит про себя страж порядка, – «кому попало выдают паспорта». Ладно, пусть хоть будет польская, только и польская уже два года как просрочена, и вы, синьора, кландестина, нелегалка, значит. Тогда по правилам так: задержание немедленно, штраф, ночь в тюрьме, а завтра или даже сегодня – немедленная депортация. Даже домой зайти не дадут, вещи вам потом пусть знакомые пересылают, а депортируют в том, что сейчас надето, дождь там сейчас у вас, зима, неважно. С пятилетним последующим запретом въезда в любую страну Шенгена. И не по паспорту с запретом, знаем мы, как вы там паспорта меняете, а по отпечаткам пальцев.
Но это если по строго правилам. А по жизни бывает по-разному, не всегда по-полицейскому; ведь «иногда и милосердие стучится в их сердца». Стоят два бравых парня, смотрят, женщина им в матери годится, а итальянская мама – это нечто даже большее, чем еврейская, она – предмет сыновнего культа (невесты, спешащие замуж за итальянцев, запомните это крепко, а не то ваш брак и при всякой пылкой любви даст трещину очень скоро). Да и сами полицейские чувствуют, что они здесь, по сути, чужие, только два года назад переехали на Север из своей Калабрии, Север на них смотрит сверху вниз, и люди другие, посуше, похолодноватей, но на родном Юге где работу найдешь? Ну вот оказались тут места в полиции, повезло, дали постоянный контракт, можно наконец и семью заводить. «Знаете, синьора, – говорит старший, – мы вас здесь не видели, а вы по добру-поздорову уезжайте-ка поскорей. От греха подальше». Вообще-то и уезжать с просроченной визой тоже непросто, на границе тебя должны занести в компьютер как злостного нарушителя. Но там сидят такие же ребята; посмотришь на них, и по лицам увидишь, что каждый думает о том, какая у него ragazza , переживает о том, что любимый их футболист только что со слезами на глазах покинул футбол, чувствует, что без еще одной чашечки кофе до конца смены не дотянуть. Они ведь тоже незлые, они понимают, шлепнут штамп на выезд и до свиданья. «А вы уж будьте добры, синьора, больше не нарушайте итальянские законы». «Не буду» – отвечает наша синьора полицейским на бульваре, – «завтра точно уеду», – и переходит на другой бульвар. Может там встретит кого-нибудь из своих, кто подскажет что-нибудь относительно работы. Или кто-то в отпуск скоро уедет, а ее на замену позовет.
А с работой здесь очень и очень непросто. Польская наша «туристка», прибыв в Краков или в Варшаву, на автобусах добирается до Неаполя, где у нее подруга с того же села. Та ее приманила еще в Украине и даже задаток взяла, но в Неаполе оказалось, что она совсем не то имела в виду, что обещанной работы в общем у нее нет, а та, что была на момент приглашения, давно занята. Что делать? Возвращаться? Нет, возвращаться никак нельзя, гроши в дорогу вложены, да и характером она не такая, чтоб растеряться, она потерпит, за любую работу возьмется. Любая работа – это что? А вот что: тут как раз помидорный сезон начинается, работа в поле с утра до вечера, плата 20 евро в день. Правда, к этому добавляется еда и койка; еда простая, вроде бы сытная, но каждый день одинаковая, смотреть на нее не хочется: паста, иногда мяса кусок, тот же помидор, хлеб, салат, вода; койка в общем бараке, которая называется здесь «кашина», нечто вроде каменного сарая. Все так устроено, чтобы побольше рабочих часов накапливалось; кашина рядом с полем, там же и едят, никуда не надо отлучаться. Работа тяжелая, да еще хозяин, бывает, пристает, но это больше к тем, которые помоложе.
Но помидорный сезон кончается, а за ним скоро откроется сезон оливок, на помидорах надо было все время вниз смотреть, на оливках только наверх. Там ныла спина, здесь руки затекают, ибо все все время их надо кверху держать, все делается вручную. Платят два евро за ящик, в итоге получается больше, чем за помидоры, но еды не дают, самой надо все организовывать, и койки тоже не предусмотрено. Польская виза тем временем уже просрочена, надо прятаться от полиции; правда, на работе у хозяина с полицией свои дела, она без специального приказа в поле не сунется, ну, а как выйдешь в город, что-нибудь купить, деньги домой отправить? Там никакие «свои дела» уже не выручат. Словом, помыкавшись еще какое-то время, поменяв разных хозяев, потом прослышав, что на Севере работы полно и платят там вроде больше, садится героиня нашего рассказа в ночной сидячий (дешевый) поезд и, одолев тысячу километров, подымается поближе к Альпам, в Больцано, Бергамо, Брешию, Падую, Верону или сам Милан.
Ей не до туризма, в Неаполе сказали: там на такой-то бульвар придешь, найдешь «дивчат», они помогут. Но бульвар пуст, здесь уже два года, как ходят полицейские патрули, «дивчата» там больше не собираются. А что ей там объяснили, мы знаем… И вот в одно воскресенье, слухами, через тех же «дивчат», она находит местный православный приход. «Батюшка, работы ищу». «Какая у меня работа, – отвечает батюшка, – у меня только список есть ищущих работы, я сердцем всем сочувствую и каждый день за всех по списку молюсь. Раз в год вдруг и работа свалится. А вы, голубушка, пойдите к сестре Марии-Терезе из монастыря кармелиток, к ней отовсюду поступают запросы на домашнюю работу, она может помочь. Да уж была, батюшка, она меня прогнала. Говорит, без документов, без знания италийского и разговаривать не будет. Ну, подумаем, – ответит ей сердобольный подрясник (ибо для таких вот странниц, не имеющих, где главу подклонити и кому слезы выплакать, Господь и привел его извилистыми путями в эту страну и в тот храм), – может, кто-то в отпуск едет, замена нужна месяца на два, ничего конкретно не обещаю, но спрошу. А вы сами помолитесь, оставайтесь с нами. Да я с радостью, уж сколько месяцев (или годов) в храме не была».
Проходит лет пять, недавняя наша приезжая (назовем ее Марией), которой до сих пор все как-то некогда было до Бога добраться, все другие заботы досаждали, сейчас – твердая, регулярная прихожанка, одна из тех массы тех, в ком бродит и взбухает православная Италия. Позади – всякие мытарства по нелегальным работам; первая была замена на два месяца, потом четыре месяца совсем без работы, потом год со старухой под девяносто с Альцгеймером. Вы еще не видели такого ада. Бабка не спала ночью, надо было сидеть у ее постели, через каждые пять минут хотела знать, который час, днем бывала криклива, драчлива, могла ударить, ущипнуть, один раз утюгом замахнулась, говорила только на непонятном диалекте своего детства, а наша Мария и с итальянским-то еще не очень справилась. Зато русский мат, когда уж совсем достает, не забыла, потому что 24 часа в сутки все это выдерживать святых нет. Старухины дети, сын и дочь, сами уже пожилые, за шестьдесят, выходных не давали, разве полдня в воскресенье. Платили, правда, неплохо, но в отпуск не пускали, обещали все оплатить когда-нибудь потом. А потом бабушка умерла, никаких отпусков Марии не оплатили, выставили на улицу, и вот она нашла вдовца лет 80, капризного до невозможности, проверявшего сдачу после всякого похода в магазин и что докучней всего, проходу не дававшего, все норовившего прикоснуться ко всяким женским местам. В конце он даже и жениться надумал, но у нее дома муж остался, хоть с ним уж давно все разладилось, у него, по слухам, другая завелась, помоложе, и дети взрослые, но с этим полоумным ни за что… Трудно было со стариком, но зато он документы сделал, и теперь у нее уже обновленное permesso di soggiorno, (право на жительство) только на той неделе отпечатки пальцев сдала… Да и жизнь стала как-то чуть-чуть налаживаться, теперь она сама снимает жилище, работает по часам, т.е. не сидит безвыходно в одном доме с каким-нибудь другим Альцгеймером, а ездит из конца в конец города на уборку, то в одной семье, то в другой. Работы получается больше, и за автобус надо платить, но зато теперь сама себе госпожа, уже не рабство в четырех стенах…
В этой, столь типичной истории есть одна лакуна: превращение «польской туристки» с Украины в «работника социальной полезности», как это называется в Италии, имеющей право на работу. Этот тонкий мостик из одного статуса в другой, кажется, нигде в Европе, кроме как в Италии, почти невозможно построить; два этих статуса – работника и туриста – разделяет ров, и его не перепрыгнуть в один прыжок. В Европе (Германии, Франции…) этот ров уважают; нормальная семья просто так не станет нарушать закон и принимать человека работу без документов, не только потому что это «нельзя» записано на бумаге, но и потому, что оно впиталось в воспитание, традицию, приверженность к закону и порядку. В принципе работать «по-черному» в Италии тоже нельзя, но здесь всегда находятся хитрые комбинации; работодатели оформляют сначала временно, квестура (местная полиция) выдает справку (certificato) о подаче документов. С чертификато можно даже дома побывать, правда, только на самолете, на «бусе» (микроавтобусе, который циркулирует между Украиной и Италией), где много дешевле, но он пересекает иные границы и страны, а там проверка виз и паспортов, словом, никак нельзя. Но за этот спасительный клочок бумаги в четвертушку листа можно ухватиться, теперь ее уже не могут выслать, пока ее просьба о «permesso» будет вариться где-то в непонятном бюрократическом чреве, которое когда-нибудь (бюрократия нигде не торопится и с обстоятельствами не считается) изрыгнет наконец этот пластиковый, вожделенный вид на жительство. А с ним она – уже вполне человек со всеми правами, разве голосовать не может, да ей это и не нужно, но может все остальное: путешествовать по Шенгену (на что у нее, понятно, ни денег, ни времени нет), давать бесплатно образование детям, если приедут до того, как им исполнится 18, лечиться, что бы ни случилось, артроз, инфаркт или опухоль с метастазами; в больнице все будет даром и в тех же условиях, что и для коренного жителя страны. Условия же такие: в палате, как правило, два-четыре человека, белье меняется раз в день или сколько нужно, и никому в голову не придет совать за это 20 гривен. У постели кнопочка, нажми и сестра явится в любую минуту… А если уж совсем плохо, то и с обезболивающими проблем не будет. И ни один человек в лицо ей не скажет: «понаехали тут». (Это они своим политикам любят в лицо говорить, а простым людям, как правило, нет). Хотя от понаехавших (а их еще с Африки каждый день сколько приплывает), у итальянской системы здравоохранения явно появляется одышка, растут цены на какие-то анализы, услуги (за пределами больницы), бывшие бесплатными, становятся платными, не только для понаехавших, для всех. Итальянцы ворчат, ругают правительство, но, что поделаешь, платят… Впрочем, и бездокументных тут тоже в беде не оставят, сделают любую операцию, кто за нее заплатит, мне неясно, может быть, городская администрация или вообще никто…
А там на родине в «ридней Украине» жизнь все горше и горше. И раньше-то было несладко, а теперь с войной стало тяжко совсем. У нашей Марии сын, 22 года, учится, ждет повестки. Еще одна боль, хотя и тех, что были, уже достаточно. Что за война, кому нужна, никто не понимает. Дома все подорожало неимоверно. Нет, уезжать домой нельзя, всем надо помогать, хочешь-не хочешь, а тяни .
Вот так, спонтанно, незаметно, трудно, но не без воли Божией, рождается эта «православная Италия», которая и самим итальянцам почти невидима и неведома. Рождается из причудливого сочетания обстоятельств – чужой беды, толкающей к эмиграции, итальянского долгожительства, обеспеченного приличной пенсией, но здоровья никому не обещающего, а еще из того, что здесь, почти, как в России (почти по Салтыкову-Щедрину), «строгость законов компенсируется необязательностью их исполнения». Православие в Италии невидимо потому, что не вошло еще в культурное пространство страны; у него нет программ на телевидении (как у католиков, протестантов, иудеев), нет своих печатных изданий, о нем почти не пишут итальянские газеты. Разве что Пасху иногда отметят как праздник местной диаспоры, которая ночью так красиво выходит на улицу со свечками, а в храм приносит почему-то еду. Конечно, у этой новой Италии отнюдь не только «украинское лицо», но и румынское и молдавское, русское, греческое, сербское, грузинское и уже издавна – итальянское, новообращенное. Румынское виднее всего, румын в Италии, говорят, до миллиона. Сейчас у них около 280 православных приходов, и каждый год открывается не меньше двух других. Практически здесь нет ни одного, не только большого, но и среднего города, в котором не было бы румынской общины. Помню, как 1 января 2007 года Румыния стала членом ЕС, и все нелегальные иммигранты оттуда, ожидавшие со дня на день, что их поймают и вышлют, стали в один день легальными. Легальность, конечно, твердой почвы под ногами не обеспечит, но жизнь все же становится как-то легче. Вообще религиозная практика, т.е. регулярное посещение храмов, у румын много выше, чем у бывших советских, но она по моему наблюдению, отмечена традиционным, крестьянским укладом. Храмы полны, но мало причастников. В значительной степени румынский храм – неотъемлемая часть национальной идентичности. Не совсем так, как у русских, которые горды своим православием, но в храме их и на Пасху не всегда увидишь. И уж совсем редко их увидишь в церкви за пределами Руси; тот уголок в их жизни, который отведен свечам, иконам и благочестию, как правило, остается дома и за границу не ездит; Европа – пространство для туризма, релакса и шопинга, место широких, богатых венчаний, но от молитвенных подвигов здесь можно пока отдохнуть. У румын в Италии есть свой епископ Силуан (Спан), человек, умный, деятельный, очень церковный; таким по крайней мере я его знал, когда он служил иеромонахом в русском монастыре в Бюсси под Парижем.
Наблюдая годами за религиозной практикой своих прихожан, я поневоле отметил следующее. Наиболее многочисленная категория тех, кто оказывается в Италии, приезжает с Западной Украины, и чаще всего с той ее части, которая была присоединена к СССР в 1939 году перед войной. Именно с той полоски земли, которая когда-то была под Польшей или Румынией и не испытала расколов и гонений 20-х годов, по которой не проехался сталинский каток 30-х. Потом была война, как бы нэп в отношении православия, хрущевские набеги, но 30-е годы «окончательного решения» уже не вернулись. И вот на этой уцелевшей полосе словно чудом еще сохранилась обычная крестьянская верующая семья, в которой традиция отмечать праздники, ходить в храм, молиться перед иконой, соблюдать посты, наставлять детей так и не прерывалась. Она тянулась от прабабушки к правнучке, и эта правнучка, сама уже с внуками, приехав в Италию, чтобы найти заработок, первым делом ищет свой храм. Надо сказать, ничего подобного я не видел в Москве, где прошла большая часть моей жизни. Не могу вспомнить ни одной традиционной такой семьи с этой непрерывной, кровной передачей общего, сбереженного веками наследия; все мои христианские обращенные друзья родились в семьях атеистов или агностиков. Да и в деревне таких почти не встречал. Но там было наоборот: бабушки верующие, внуки нет.
Вторая, после румын, по численности православная община в Италии, пожалуй, молдавская. Молдаван столько, что, оказавшись проездом в Кишиневе, я удивился, что в этом городе еще не так мало людей ходит по улицам; в Европе кажется, что они все уже здесь. В одной Италии их, по-моему, не одна сотня тысяч, а сколько рассеялось по миру? У нас, в Брешии, есть приход, состоящий из деревни, которая вместе со своим священником переселилась сюда целиком. По его словам, более 800 человек. Как они здесь обосновались, с какими документами прибыли, какие работы здесь нашли, не ведаю, знаю лишь то, что многие молдаване имеют румынские паспорта, и это сильно облегчает дело. Причем, тот молдавский приход принадлежит Румынской Церкви, а не Московской. Язык один, служба та же, Патриархаты разные.
У Московского Патриархата в Италии приблизительно 40 приходов, его присутствие растет и становится все более заметным. Однако, наверное, половина этих приходов – молдаво, т.е румыноязычные. Например, в Турине с его населением приблизительно в 600 тыс человек есть три прихода Румынского Патриархата и один московский, но и там священник-итальянец служит по-румынски, т.е. в основном для тех же молдаван.
Румыны, молдаване, украинцы – это, если можно так сказать, православные «массы». Не только в том смысле «массы», что их много, но и в том, что у них в основном одинаковая судьба. Они бегут из своих стран, которые не могут их прокормить, они должны помогать своим семьям, а, добежав до Запада, на общественной лестнице занимают обычно самое скромное, незавидное место. Конечно, немало таких и среди россиян и белорусов. Но есть и какое-то количество других, кого чужая страна встречает не разговором с полицейскими на бульваре, а заразительной итальянской улыбкой. Это те, кто выходит замуж, кто заранее находит подходящую работу, те немногие, кто заводит здесь свое дело. И среди румын такие есть; на итальянских улицах то и дело встречаешь великолепные автомобили с румынскими номерами, но все-таки больше нищих, как тот добродушный толстяк, который каждое воскресенье сидит на ступеньках нашего храма, дожидаясь когда после службы мы покормим его обедом. Словом, если вы приезжаете в страну и у вас уже есть крыша над головой и хоть какой-то обеспеченный доход, вашу эмиграцию уже можно считать благополучной. Благополучная иммиграция – далеко не самая многочисленная и не поддается простой классификации, она не описывается столь же просто как неблагополучная; каждый случай, сколько бы их ни было, отдельный, каждая история, хоть она и бывает похожа на другую, но складывается как-то по-особому. В Италии почти совсем нет старой эмиграции, той, которая когда-то осела во Франции или в Соединенных Штатах и четвертое поколение которой еще сохраняет русский язык; здесь я знаю только одно исключение из этого правила. А в нашем брешианском, достаточно типичном приходе нет ни одного человека, помимо детей, который бы родился в этом городе, на этой земле. Ни одного. Если не считать нескольких итальянцев.
Во Франции с первой волной эмиграции появились франкоязычные приходы, православные священники-французы и даже богословы. Самым известными среди которых были Владимир Лосский, Павел Евдокимов и Оливье Клеман. В Италии, где православных численно намного больше, все это, с одной стороны, лишь начинается, а с другой уже имеет за спиной какую-то традицию. Когда я прибыл сюда четверть века назад, здесь было лишь шесть приходов Московской патриархии, причем, все они окормлялись священниками-итальянцами. Те из них, кого я знал, не говорили по-русски, но служили по-славянски и были и по сей день остаются подлинными паладинами Святой Руси, чей образ уже как бы вписан в их веру. Но теперь Московский Патриархат, то ли опасаясь обвинений в прозелитизме, то ли из иных соображений, больше не рукополагает итальянцев, но присылает священников из России или Молдовы, поддерживая их материально.
Помимо приходов Московской патриархии, в Италии издавна существует греческая Священная Митрополия Италии и Мальты с центром в Венеции и великолепным храмом, построенном еще в XVI веке. Метрополия имеет около 50 общин, из которых только шесть собственно греческие. Когда-то, в 1872 году, на соборе в Констинтинополе была осуждена ересь этнофилетизма, т.е. в узком смысле подчинение Церкви национально-политическим интересам, а в широком – смешение на уровне убеждений, спонтанных чувств или подсознания своего исповедания с национальной принадлежностью и культурой. По-моему, греки как раз менее всего убереглись от этого искушения; там, где служба идет не по-гречески, в храме их не увидишь, пусть даже они и родились в Италии и родной язык у них итальянский, и считают они себя православными. И потому большинство приходов Священной Метрополии заполнены теми же выходцами из Восточной Европы, за исключением, как всегда, румын, у которых свои храмы повсюду .
Нельзя не помянуть и Русский Экзархат Вселенского Патриархата, к которому принадлежит и автор этих строк Экзархат (Архиепископия православных русских Церквей), возникший в 1931 году после разрыва митрополита Евлогия, управляющего русскими православными церквами в Западной Европе, с Заместителем Местоблюстителя Патриаршего Престола в Москве митрополитом Сергием. Чтобы не оставаться в канонической пустоте, м. Евлогий постучался в дверь Вселенской (Константинопольской) Патриархии и был ею принят. Сохраняя верность русской богословской и литургической традиции, Экзархат чувствует себя частью Западной Европы, отнюдь не желая при этом вливаться в Греческую Метрополию, стремясь сохранить свою русскость, и сочетая ее с европейской ментальностью и юрисдикционной независимостью. Нашей Архиепископии, имеющей около десятка приходов, принадлежат два самых старинных (дореволюционных) и самых прекрасных православных храма во всей Италии: во Флоренции и в Санремо.
Но где же служат все прочие, храмов своих не имеющие? В Италии «исторических» церквей, т.е. построенных именно как православные, при государственной поддержке, всего, насколько я знаю, всего шесть. Помимо Флоренции и Санремо, есть еще русские храмы в Бари и Мерано. Есть еще собор св. Екатерины, возведенный недавно правительством Российской Федерации в центре Рима. Есть упомянутый нами греческий собор в Венеции, есть сербский храм в Триесте. Других, честно сказать, не могу припомнить. А остальные 400 или больше общин? Очень немногим особые помещения выделили городские власти. Кто-то уже давно приобрел для себя какой-то дом, преобразованный в храм, как Свято-Николаевский приход в Риме, в 2000 году перешедший из Русского Экзархата Константинополя в Московскую Патриархию. Кто-то снимает и платит аренду. Но в абсолютном большинстве случаев православие славит Бога в оставленных, заброшенных, переданных, бессрочно одолженных католических храмах, по большей части бесплатно. Этим сегодняшняя ситуация радикально отличается от той, что была сто лет назад, когда Римская Церковь никаким «схизматикам» своих церквей не предоставляла, и православные беженцы служили в гаражах и закутках. Да тогда их и не было много лишних, это сейчас при общем падении религиозности многие приходы опустели, а здания надо поддерживать, ремонтировать, причем, непонятно для кого. И вот тут-то появляется «Италия православная» из Восточной Европы, и вселяется в опустелую католическую церковь и возносит молитву о давно покойных инославных «строителях храма сего», ибо эта текст литургии неизменен, какими бы антикатолическими чувствами ни был обуян служащий там непримиримый патриот чистого православия.
Надо сказать, Брешия по количеству иностранцев в процентном отношении занимает первое место в Италии. Сходишь с поезда, видишь сначала одни черные и пакистанские лица. Потом уже итальянские. И уж, конечно, славянские, православные, но не только православные. Разделение, столь жесткое в Украине, где в одной деревне могут стоять два храма, один православный, другой – греко-католический (а рядом – еще другой православный, из альтернативного православия), оспаривающих существование один другого, хорошо если не воюющих, за пределами этого противостояния несколько сглаживается. Теперь всего важнее один язык, одна почва, общая психология, общая боль за «ридну Украину», одна вышиванка, одни песни, соединяющая всех нужда, те же воспоминания. У греко-католической Церкви здесь приблизительно 150 приходов, и они, надо признать, часто полнее православных. Так у нас, в Брешии, по будням греко-католики служат в одном храме (в 80 метрах от моего), по воскресеньям – в другом, более просторном, а на Пасху и Рождество – в огромном пустом соборе, куда набирается иной раз до 2 тыс человек. 2000 человек только одних греко-католиков в городе, где постоянно проживает около 200 тысяч местных жителей? Не веришь ни глазам, ни ушам своим: каждый сотый житель небольшого итальянского города – украинский униат? Ну, конечно, кто-то еще из провинции приезжает. И это, не считая всех разноязычных православных. Не считая наших соотечественников обоего пола, которым и без храмов пока еще хорошо, у них на данный момент другие дела. Как, скажем, эта почти юная дама изысканных форм, в любую погоду в одеяниях легких и смелых, в непременных черных очках, прибывающая самолетом из Москвы, Питера или Киева, проходящая мимо соотечественников, толпящихся у автобуса со своими пожитками, видом «я вас не знаю и не имею с вами ничего общего», торопясь к большому, дорогому транспортному средству, за рулем которой ее ждет не очень молодой, но весьма прочно устроенный в жизни деловой господин.
Но, возвращаясь к экономическим беженцам из Восточной Европы, следует добавить, что вовсе не все они православные, не все греко-католики, есть среди них и баптисты, которые, как только овладевают языком, идут в вальденскую Церковь. Это самая старая из протестантских Церквей Европы, основанная еще в XII веке искавшим евангельской чистоты купцом-проповедником Пьетро Вальдо. В отличие от Франции и Испании, здесь не было особо кровавых гонений на еретиков, это не в итальянском характере, но и до свободы культа тоже было далеко. Она пришла в 1870 году вместе с падением Папской области и объединением Италии, и тогда, как говорят сами вальденцы, «мы наконец смогли спуститься с гор». Так возникли молитвенные дома, их сейчас около ста, куда ходят менее 30 тыс. прихожан. Дома эти не одолжены у других, они построены именно как протестантские, часто с помощью собратьев по вере из Англии или Германии; может быть, в будущем так возникнут и православные храмы. Надо сказать, что традиционные протестантские общины медленно, но неуклонно хиреют в силу естественной убыли своих верных, но и они неожиданно пополняются за счет другого естественного прироста: африканцев (в основном из Ганы), а также украинских и русских евангеликов. Впрочем, помимо вальденской, самой многочисленной, существуют также баптистские и методистские и лютеранские церкви. А приезжие либо вливаются в уже существующие протестантские общины, либо создают свои. Так возникают русско-украино-румыноязычные харизматики, называющие себя «Словом Жизни», «Преображением», «Благодатью Христовой» и др. В Брешии есть даже свои мормоны и «Свидетели Иеговы», кстати, уже и русскоязычные.
Все эти традиционные, не очень многочисленные группы, за исключением мормонов и «Свидетелей», находятся в молитвенном общении между собой и входят в Федерацию евангелических Церквей Италии. Куда более людные и куда менее известные – это различные харизматические общины, возникающие внезапно и буквально на пустом месте. В Италии их сотни, в мире – сотни тысяч (в Юго-Восточной Азии, в Латинской Америке…), но они не всегда заметны, потому что, как правило, ни с какими другими, даже евангелическими, церквами в общение не входят, ни до кого, кроме Бога, дела им нет. У нас в соседнем доме находится подобная филиппинская община, которая собирается вся целиком (малых детей включая), дважды в неделю и служит (поет, проповедует, танцует) много часов подряд. Когда по воскресеньям я возвращаюсь около 2 часов дня со своей литургии, они все еще гремят своей музыкой и проповедуют, правда, дети уже играют на улице, подросшие ребята перешептываются с девицами, словом, жизнь течет по своим руслам. На двери своего гаража, который они снимают, вывешено по-английски (!) наименование их общины: «Иисус есть Господь. Брешианское отделение».
Помимо этого, есть и традиционные восточные Церкви, из которых более всех представлена – Коптская, вышедшая из Египта, Эфиопии и других стран. Их храмы тоже полны, службы длятся много дольше православных, почти все молодые люди, присутствующие на службе – в светлых дьяконских облачениях, но копты существуют как-то совершенно отдельно, доброжелательно, но сами по себе, в своем восточно-загадочном мире. Служат они, как и православные, как и греко-католики, в бывших католических храмах, но ни на каких экуменических мероприятиях, даже символических, их не встретишь.
Но все же самый видный, т.е. присутствующий, заявляющий о себе, существующий в католическом, отнюдь не враждебном, окружении христианский мир – православный. Он явился совсем недавно, но уже освоился как дома и не только смиренно просит, но и требует у местной католической курии, чуть ли не кулаком по столу стуча: дайте церковь! Вон у нас сколько народа, а служить негде! И дают. Правда не всем. При раздаче храмов строго соблюдается принцип каноничности. Каноничность простыми словами означает включенность той или иной Церкви в общину взаимопризнаваемых, находящихся в молитвенном и евхаристическом общении православных Патриархатов иди Метрополий, признаваемых Римом. Однако есть еще и «малые созвездия» неканонических православных Церквей, возникших на национальной почве (как в Украине) или на основе хранения «истинного православия», отличного от мирового, экуменического, «еретического». Такие Церкви, немногочисленные, но непреклонные, гордые, существуют в России, в Греции, повсюду. В Италии помимо 7 канонических (Вселенский, Московский, Румынский, Сербский, Грузинский, Болгарский Патриархаты и Польская Метрополия, управляющая своими приходами на Сардинии), есть и неканонические, происходящие от так наз. «греческих старостильников» (т.е. не принявших новый календарь, введенный в Греческой Церкви в 1924 году) или возникших спонтанно, от какой-то харизматической личности, привлеченной «верой Отцов», объявившей себя православной и получившей епископскую хиротонию от другой подобной фигуры. Сколько таких неканонических образований в Италии подсчитать трудно, думаю, пять или шесть, потому что они ни в какие справочники не входят и живут сами по себе. Некоторые из них претендуют на то, чтобы быть «итальянским православием» в отличие от «православия понаехавших», но голос их едва слышен. Недавно в одно их таких православий публично обратился и объявил о том популярный в Италии психотерапевт и телеведущий (женатый, разумеется) и сразу оказался там епископом.
Среди канонических Церквей существует одна серьезная внутрицерковная проблема, которая неизбежно должна возникнуть, но созревает она, можно сказать, с подобающей православию неторопливостью, граничащей с неподвижностью. Канонический принцип православия: на одной территории – одна Церковь и один епископ. На итальянской территории находится, как было сказано, 7 канонических национальных Патриархатов, находящихся в полном церковном общении и реальном человеческом необщении. Едва ли какой-нибудь румын при отсутствии своего священника пойдет в русскую церковь, как и русский или украинец не пойдет в румынскую. Эта ситуация, противоречащая каноническому устройству православной Церкви, в конечном счете абсурдна. Все причастные этой проблеме согласны, что что-то надо делать, но делать никто ничего не хочет, да, собственно, и не может. Официально такое положение, существующее во всем мире, имеет свое объяснение: мы, заявляет каждая из Церквей, окормляем нашу паству в рассеянии, в пути, в ее временном пребывании на чужой земле. Но сколько еще будет длиться это пребывание временное? Все чаще встает вопрос: когда же возникнет единый Патриархат Италии (разумеется, при сохранении языка и традиций каждой из Церквей) или, по крайней мере, Западной Европы? Рождаются дети, их язык, их культура, их обычаи, все пропитано воздухом новой, уже не новой, а родной им страны, и, навещая страну родителей, где живут их деды, они должны делать усилие, чтобы в ней освоиться, научиться общаться. Нередко видишь 7-8-9-летних детей, родители которых дома говорят только по-украински, только по-русски, только по-румынски, но им, после детского сада и начальных классов школы, даже хорошо понимающим семейный язык, уже проще объясняться с ними по-итальянски. И уж тем более исповедоваться в храме. Чтобы сохранить родной язык, знаю по опыту, нужно, чтобы желание ребенка соединилось с постоянным трудом родителей, даром это все не дается. А на такой труд далеко не у всех хватает сил, навыков, образования. Тем более, когда отец этих детей – итальянец. Только где-то после 13-14 лет, если родители приезжают сюда с детьми в этом возрасте, выученный новый язык уже не становится до конца своим, даже если вскоре они заговорят на нем свободно. Дальний, пусть едва заметный акцент застревает, какие-то местные идиомы, пусть даже и понятные, воспринимаются как бы сторонними. Всем родителям, приходящим крестить детей, я всегда говорю: не расставайтесь с храмом и Словом Божиим, но и сохраняйте в детях живое слово, принесенное из дома. Языковая родина – благословение Божие, она пригодится и в чужой стране, пусть она перестанет быть чужой, а будет своей, близкой. И не думайте, что сбережение родного языка помешает усвоению нового; если дети будут жить здесь, от здешнего языка они, в отличие от вас, взрослых, никуда не спрячутся, даже если и захотят.