Церковь – это град Божий, и, предчувствуя Царство Божие, она обещает его тем, кто уповает. Политика – это раздумье о граде человеческом, правление им в истории, построение града человеческого. Размышлять о встрече этих двух пространств приходится тем более, что призванный к спасению человек есть, кроме того, как называет его Аристотель, политическое животное, которое развивается согласно политической логике, по меркам и по безмерности общества, под воздействием его чаяний и разочарований.
Как энергия Церкви, так и энергия политической практики ставят вопрос о встрече этих двух сторон действительности. Церковь хочет воспринимать историю через дуновение Духа, а град человеческий стремится к справедливости, которая есть сторона Божественного присутствия. Пребывая в мире, Христовы ученики стремятся через свое свидетельство преобразить мир, превратить его в преддверие Храма. И напротив, те правительства и те управляемые ими люди, которые ищут красоты и истины в человеческом общежитии, совместно служат обедню о мире. На этих страницах я попытаюсь выяснить, как можно жить этими двумя служениями одновременно. Уповающая на Царство Божие Церковь никогда не бывает спокойна, потому что христианская душа живет в болезненном противоречии между своей обращенностью к Богу и своими страстями. Она страждет оттого, что не может здесь же, сейчас же установить Царство Божие. Она переживает священное нетерпение, так словно евангельское слово неумолимо обречено на поражение. Так как единственное ее усилие – это любовь, она готова к тому, что обращение (мира) может оказаться неудавшимся и что правоверие вновь будет состоять в оглашении, проповеди и вообще пастырстве. Все зыбко, и поэтому Церковь есть позиция, а не учреждение. Возможно сказать нет внушению свыше, отказаться от окружающих нас благодатных даров, не слушать того “что Дух говорит Церквам”. Можно в социологическом труде описать положение одной поместной Церкви. Но в нем не прочтешь того, что видит в этой Церкви Бог, ибо Он один “сердца и утробы испытует”, а когда структура Церкви внешне как будто ослабевает, Дух, быть может, Сам Собою проникает в бесчисленные души.
Град человеческий во многих отношениях не таков, и это по той простой причине, что управление им принудительно. Один из последних патриархов Антиохийских, Александр, умерший в 1958 году и некогда учившийся в Киевской Академии, говорил мне однажды, напоминая о церковной дисциплине: “Церковь не имеет исполнительной власти”. Это организм любви, власть в нем осуществляется любовью, и поэтому она определяется соборностью и становится, по выражению моего учителя, протоиерея Николая Афанасьева, Церковью Духа. Епископ, как и его Церковь, первенствует в любви, по слову Господа нашего: “Симон Ионин, любишь ли ты Меня? Паси Моих овец”. Церковь не имеет юридической власти. То, что называется каноническим правом, не есть настоящее право, ибо право как таковое принудительно. Клирик, судимый по каноническому праву, принимает этот суд постольку, поскольку он любит Церковь. Он сознает, что совершил проступок, что в его вине есть неправда, а в искуплении этой вины – любовь.
Между тем область государства – юридическая обязательность, которая осуществляется исполнительными органами, в том числе полицией. Государство – это область карательного права, у него есть тюрьма, а во многих государствах – и смертная казнь. Парламентское большинство принимает закон, и он вступает в силу. Поддерживаемый силой числа, этот закон может быть и несправедливым. В некоторых странах подлежит проверке конституционность закона, но невозможно с абсолютной точностью проверить, пребывает ли он в согласии с добром, с истиной. Часто закон не совпадает со справедливостью. И все же он должен исполняться. Мы можем рассуждать о нравственности того или иного закона, но он остается неколебим. Государство – пространство текста, а не внутреннего убеждения.
Кроме принудительного характера государственной власти, право определяется насилием. Апостол Павел в Послании к Римлянам как будто оправдывает меч, носимый начальником. Но Павел предполагает при этом, что начальник есть “слуга Божий тебе на добро” (Рим. 13:4). Именно прилагая это условие к государству, Павел говорит, что всякая власть от Бога (Рим. 13:1). Хотя так говорили и после первых гонений на христиан, тем не менее Апокалипсис осуждает Нерона и произносит приговор Зверю. Христиане послеапостольского периода требовали свободы и ждали того дня, когда она была провозглашена святым Константином. Я не считаю апостола Павла легитимистом, но он сознавал, что политическая вовлеченность отвлекла бы первых христиан от проповеди Евангелия, тогда как революция рабов была невозможна в обозримом будущем даже с собственно политической точки зрения. Поэтому сегодня и ставится проблема политической вовлеченности и борьбы против установленной власти. Если начальники не носят, говоря словами Павла, меч тебе на добро, если народ нищает и страдает от несправедливостей, то надо ли по-прежнему терпеть это рабство? Существует ли законность вне справедливости?
Но проблема мятежа связана с проблемой применения насилия. Здесь не место для ее подробного, широкого разбора. Хотелось бы только напомнить о том, что участие в войне было единодушно отвергнуто всеми отцами Церкви – до блаженного Августина, который вернулся к унаследованному от предков понятию законной войны. В беседе на тему “Изгнание беса насилия”, вошедшей в книгу “Призыв Духа”, появление которой в русском переводе приветствовали вы на этой конференции, я указал на то, что кроме сотника Корнилия и темничного стража, которому Павел проповедал слово Божие, до 170 года мы не знаем ни одного воина-христианина. Я показал также, что неучастие христиан в защите Иерусалима в 70 году и их уход в Пеллу ясно открывает, что они не были заинтересованы в судьбе Иерусалима.
В плане богословской рефлексии, в “Завещании Господа нашего Иисуса Христа” можно вычитать вот что: “Пусть те, кто желает крещения в Господе, воздержатся от военной службы и от всякой общественной должности. Иначе да не будут они приняты”. Ориген говорит, что христиане не могут защищаться против врагов, что они не могут убивать человека, что они не должны более поднимать меч против какого-либо народа и учиться войне.
Несмотря на постоянное неприятие насилия изначальным Преданием, впоследствии систематический отказ от войны перестал быть на Востоке всеобщим. На христианском Востоке была принята идея оборонительной войны, которая велась против турок или против так называемых “католических” войск, когда они нападали на православные страны, например, на Россию. Пацифистского учения больше не знали. Национальные Церкви, вследствие нападений извне, проникшись националистическими чувствами, более или менее благословляли войны, которые вели между собою их страны. Помню, лет 30 назад я видел прекрасный советский фильм, снятый по роману Толстого. Там был показан человек, обвиняемый в уголовном преступлении. Судья спросил его: “Вы русский?”. Обвиняемый ответил: “Да, я православный”. Между национальным самотождеством и религией царило и царит порою до сих пор смешение жанров, потому что нация сформировалась в свободе, которую действенно проповедовала Церковь. Чувство свободы отождествляется с евангельским призывом. Церковь и нация стали единой плотью.
Наша позиция по отношению к войне очень усложнилась, с тех пор как христиане перестали быть меньшинством и во многих странах слились воедино с нацией. Мне, во всяком случае, кажется, что христиане не могут поддерживать агрессию, которую предпринимает их правительство, особенно направленную против малой и беззащитной страны. Иначе мощной, имперской державе будет позволено нападать на страны, расположенные на всем пространстве Земли, нападать с целью завоевания, сплошь да рядом по экономическим причинам, прикрывая их стремлением провозглашать в этих странах свободу и демократию.
Что до меня, я считаю законной оборонительную войну в том случае, если дипломатические средства не помогли. Думаю, что мы можем распространить понятие законной самозащиты, которую каноническое право дозволяет мирянам, на целый народ. Мое мнение основывается на обязанности защищать женщин, детей, престарелых и обездоленных людей. Я не призываю принять понятие патриотизма, но напоминаю о понятии любви общинной. Оккупант ведь не просто марширует под музыку. Он разрушает инфраструктуру страны: мосты, дороги, дома. И это огромное разрушение требует затем восстановления, а оно обходится дорого, особенно бедной стране. Я не говорю, что Церковь должна кропить оружие святой водой. Я говорю только, что совесть Церкви должна поддержать защиту страны.
Здесь я вынужден кратко исследовать понятие нации. Я полагаю, что нация не есть понятие благословенное само по себе, онтологическая бытийственная реалия. Это понятие прагматическое, оно обозначает некую общность, живущую на одной земле, которая досталась ей исторически и на которой она хочет и должна жить. Именно историческая действительность приводит к развитию народа, самоопределяющегося в своем чувстве любви и сообщества. Именно это чувство сообщества противостоит раздроблению, приносящему несчастья народу, а тот вновь восстанавливает сам себя трудом и творчеством, помогая другим вольнолюбивым и миролюбивым народам.
Историческое самосознание нации сообщает ей чувство общечеловеческого развития, и в этой перспективе Церковь делает Евангелие источником жизни этой нации, хотя сама и не должна отождествлять себя с нацией, бренной как все преходящее. Но пока нация существует, ее должно питать божественной пищей. В конце концов, христианская нация или христианское большинство должны стремиться вести жизнь в мире со всеми нациями, независимо от их религиозных убеждений. Мир есть постоянное усилие, цель которого – благоденствие всех людей и согласие между ними.
Однако, существуют многокультурные и многорелигиозные нации. И в них также Церковь должна поддерживать мир между всеми сообществами, не отказываясь сама от себя. Цель этого – практическое единство между различными религиозными культурами и этническими группами. Это усилие может быть очень трудным, но Церковь, будучи иной раз в меньшинстве, остается закваской в тесте, продолжая жить во смирении, отрекаясь от воли к власти, даже если другие группы людей совсем иначе понимают связь между сообществом национальным и собственным религиозным сообществом. Нужно двойное – евангельское и вместе с тем практическое – усилие, даже если некоторые сообщества и не принимают преобладания христиан. Людям из этих сообществ христиане должны служить с такой же любовью, как и друг другу. Христиане трудятся ради развития всякого народа, они не должны стремится к господству.
Остается вопрос о государстве как защитнике национального сообщества. Христиане должны стремиться присутствовать во всех государственных системах, но не как привилегированная каста, а как служители всех. Те миряне, которые призваны к служению Церкви, должны присутствовать в администрации, вдохновлять и направлять ее работу. Бороться против коррупции в министерствах – значит нести христианское служение.
Служение, исполняемое христианином в правительстве, поставит евангельские ценности на службу всем, даже если он не будет пользоваться христианской лексикой. Именно через наше свидетельство о справедливости, через нашу очистительную деятельность во многих секторах общества – проявит себя присутствие Христа.
Свидетельство может быть плодотворным и во внешней политике. Речь о том, что служение миру и стремление к сотрудничеству с другими странами способствует и сохранению национального единства. Все вы помните, что Христос назван нашим миром и что этот мир – воистину мир внутренний. Но мир и сотрудничество с другими нациями может придать великодушия и привести к убеждению, что войны можно избежать, избежав тем самым гибели. Мир может быть малым воскресением. Но он возможен лишь в случае, если мы признаем других, призвав и их признать нас. Это постоянное усилие ради открытия других, дабы создать истинно международное общежитие, в котором каждый будет признан вместе с его собственной культурой, т.е. с тем, что выделяет его из всех и составляет его величие. Это гораздо важнее того, что объединяет нас в наших экономических и военных интересах. Нация, даже если она небогата, может быть великой в своих духовных свершениях.
Церковь, конечно, не может быть каким-то британским теневым кабинетом или, в качестве части оппозиции, изучать министерские досье. Не подобает Церкви исследовать всю работу правительства, чтобы потом одобрить ее либо подвергнуть критике. Церковь – не государство в государстве. Она не заменяет министерства, во-первых потому, что политика – наука и искусство, которыми епископы в большинстве своем не владеют, а во-вторых потому, что область ее деятельности – спасение душ. В моем регионе мне часто приходилось слышать о неумеренном вмешательстве духовных лиц в реальную политику.
Но есть две сферы национальной жизни, в которых Церковь призвана участвовать. Первая – это единство нации, вторая – защита обездоленных, преследуемых иностранцев, гонимых за их расу или язык, и других гонимых, ибо Христос был именно беден, ибо бедные боятся подать голос, ибо сильные заставляют политику служить своим интересам. Для Церкви важна не политика, Церковь возвещает царство нищим и слабым. Именно им прежде всего желал Христос проповедовать Евангелие.
Важно, чтобы Церковь не упускала из виду, что вся ее сила – в слове Божием, и что она, стало быть, исполняет пророческое служение и должна судить обо всем во имя Бога. Я не против того, чтобы нам дружить с тем или иным политическим деятелем. Но слишком большая близость духовенства с политиками грозит присоединить нас к той или иной тенденции, сделать нас партийными, а это может привести к разделениям в Церкви. Политические расхождения между церковными иерархами могут сказаться и на синодальных собраниях. Важно установить дистанцию между епископами и священниками с одной стороны и политическими партиями – с другой. Никто из клириков не может примкнуть к партии, и если каноническое право не велит ему занимать административную должность в государственных учреждениях, то само собой разумеется, что в интересах единства народа Божия священнослужитель не выдвигает себя на выборах в законодательные органы. Иначе он не сможет не стать партийным. Верно ли, что при светском режиме Церковь бывает глубже связана с верующими и другими людьми? Ввиду исторических обстоятельств или гонений, на первый взгляд кажется, что упоминание о религии или религиях в конституции доказывает, что в обществе налицо спокойствие, что укорененным вероисповеданиям воздается должное, особенно если православные в большинстве. На самом деле это не так, потому что это не прибавляет силы Евангелию и потому, что православные мнят, будто существуют в историческом плане постольку, поскольку признаны. Основное в нашем историческом существовании – быть видимыми Богу. Стало быть, византийская политика “симфонии” более не полезна. Государству подобает усматривать в вере своих граждан только личное предпочтение, которое не касается коллективной жизни. Это ведь не мешает Церкви сиять в своей стране, преображать культуру и очищать нравы.
Нет смысла обсуждать секуляризм как философскую позицию, которая не знает Бога не только в государственной области, но и в областях знания и мировоззрения. Это нас не касается. Мы проповедуем Христа во всей его силе людям, именуемым светскими. Мы вступаем с ними в диалог на нашем собственном языке. Смешение в конституции или в законе религии с политикой искушает христианина, потому что в таком случае возникает разговор о культурном христианстве, вне веры. Я знаю людей, привязанных к историческому интеллектуальному христианству, однако из какой-то гордости не желающих принадлежать к византийскому наследству, остающихся вне истинного послушания Господу. Эта ложная церковность определенным образом поддерживает филетизм, который, если он проявляется на уровне иерархии, ослабляет ее интерес к жизни той части паствы, которая принадлежит к иному этносу. Церковный национализм лишает Церковь ее эсхатологического измерения.
Смешение религии и политики нигде так не бросается в глаза, как в Ливане, где парламентарии избираются на основе своей вероисповедной принадлежности. Считается, что каждый гражданин примыкает к какой-либо из 18 религиозных общин, которые разделяются на христианские, иудейские и мусульманские. Число кресел в парламенте распределено между общинами. Так же обстоит дело с формированием кабинета министров и назначением на все административные посты. Президент Республики, председатель Палаты и премьер-министр тоже должны принадлежать каждый к одной из общин, упомянутых в тексте конституции. Таким образом, ни один атеист не может извлечь преимущество из своего атеизма. Каждый рождается в той или иной религии, которая определяет его законное самотождество и положение в стране. Тот, кому известны злоупотребления ливанского режима, может только надеяться на приход светскости в страну.
Церковь в мире и по отношению к миру – всегда на кресте. Именно эта свобода обеспечивает ее воскресение здесь и теперь. Именно ее независимость от временного позволяет ей вводить во временное вечную жизнь.
Доклад на Шестой международной конференции “Успенские чтения” (Киев, сентябрь 2006).