Все чаще последнее время можно встретить типичную претензию к Православной церкви: она не гнушается брать у людей деньги и даже вымогает их, по мнению обличителей. Понятно, что многие обличители желали бы не видеть около себя никакой Церкви – ни с прейскурантами, ни без них, ни богатой, ни бедной, ни иосифлянской, ни нестяжательской, но такие интимные желания не всегда выставляют напоказ. Следует признать, что этот незамысловатый прием оказывается очень действенным.
Увы, это обвинение не лишено рационального зерна. Прейскуранты в церкви недопустимы – это официальная позиция, но они все же встречаются, хотя о частоте этого явления мне судить трудно, поскольку статистическая выборка в моем распоряжении невелика. (В целях полного раскрытия существенных фактов заявляю – у нас в храме прейскуранта нет, поскольку Таинствами не торгуют.) Но даже если бы их не было нигде, обвинители нашли бы достаточно тем для продолжения этого разговора: и о торгующих в храме, и о священниках-стяжателях, и о непосильной для пенсионеров цене свеч. Несомненно то, что такие обвинения резонируют с душевными струнами многих прихожан и захожан.
Не пытаясь снять с себя ответственности – многое мы делаем неправильно или по-черномырдински – замечу, что даже тогда, когда подобными упреками бросаются безосновательно, к ним прислушиваются очень внимательно. В ассоциации церкви и денег существует нечто, принципиально вызывающее у соотечественников сильные чувства. Можно предаваться долгим и небезынтересным раздумьям на эту тему, но для начала хотелось бы понять – насколько специфичны эти негативные эмоции в отношении церкви. Открою вам секрет – мне бы хотелось, чтобы они были специфичны; это могло бы значить, что люди несмотря на все свое разочарование хотят видеть Церковь святой. Но специфичны ли? Не является ли это проявлением общего взгляда на жизнь?
Представим себе, что в одном прекрасном большом городе у входа в большой и красивый собор вывешено такое объявление.
Стоимость входных билетов – 300 руб/льготных – 150 руб
Вход бесплатный для детей до 18 лет и групп школьников в сопровождении взрослых.
Льготная цена – для школьников, студентов, пенсионеров, инвалидов, ветеранов и организованных групп численностью не менее 20 человек.
Дорогие посетители! Мы вынуждены собирать с вас плату на содержание храма, чтобы поддерживать наш собор постоянно открытым. Чтобы платить за содержание такого большого здания, его обогрев, электричество и труд наших работников нам совершенно необходим ежедневный доход в 400000 руб. Помощь, которую мы получаем от Патриархии и Министерства культуры, совершенно недостаточна для оплаты счетов, поэтому благостояние нашего исторического храма полностью зависит от продажи входных билетов.
В тот же день фотография этого объявления появится на всех прогрессивных сайтах. Через неделю это событие будет освещено в новостях. Через три недели два популярных телевизионных ток-шоу будут посвящены этому очередному доказательству поповского беспредела, и у этих шоу были бы благодарные зрители, причем и такие, которые ни разу в жизни не слышали имен Хитченса и Докинза и не реже раза в год заходят в храм поставить свечку или освятить кулич.
Между тем, похожее объявление преспокойно находится на сайте Берлинского собора (Berliner Dom; самый большой протестантский храм в Германии, принадлежит немецкой евангелической церкви; купол сильно пострадал в войну и был восстановлен в 70-90e годы), за вход в который действительно надо платить. В перевод были внесены небольшие изменения для того, чтобы приблизить объявление к российской действительности; реальные цифры – требуется 10000 евро в день, полные билеты стоят по 7 евро, льготные по 4 евро.
Вот другой наглядный пример. Это евангелический же храм Св. Николая в Потсдаме. Собор построен в 19 веке, полностью разрушен в войну, недавно отстроен по исходным чертежам.
А вот объявление у входа в этот храм.
Входной билет в дом Божий? Нет.
Но мы не можем поддерживать этот прекрасный храм без вашей помощи.
Мы вынуждены просить вас о любезном одолжении – небольшом пожертвования в 2 евро с человека – на остро необходимые реставрационные работы. Благодарим вас за помощь.
Не вдаваясь в подробности, поскольку не об этом идет речь, замечу, что собор этот не представляет значительного интереса для посетителей хотя бы потому, что он еще не полностью восстановлен. Тем не менее, посмотреть на храм изнутри обойдется в 2 евро.
Такая практика не является исключением ни для этих храмов, ни для Германии. Многие храмы в Европе, посещение которых представляет не только духовный интерес, но также и культурный, и туристический, берут плату за вход во внебогослужебное время. Во время богослужений вход, разумеется, бесплатный, но осмотр храма в это время невозможен.
Разумеется, это бывает устроено по-разному в разных странах. В Риме, например, церкви открыты так же, как и у нас, но для того, например, чтобы в темное время разглядеть на потолке роспись (нередко принадлежащую кисти знаменитого мастера) вам придется бросить пару евро в автомат, который на пару минут включит освещение храма.
Ни гневных писем в римские газеты, ни демонстраций протеста по этому поводу я не видел. Теперь представим в качестве мысленного эксперимента, что случится, если в Храме Христа Спасителя начнут продавать входные билеты или сделают освещение платным. По сравнению с бурей народного гнева, которая несомненно последовала бы за такими новшествами, нынешние страсти по автомойке показались бы изящноленивым спором древних греческих философов о форме вселенной.
Отчего среднестатистический россиянин так болезненно чувствительно относится к возможности оставить некоторое количество рублей в церкви? Не принимая во внимание мою ничем не обоснованную надежду на то, что он желает видеть Церковь святой, можно попытаться практично ответить «потому что он беднее среднестатистического европейца». Но предположим, что за вход в ХХС берут всего 30 рублей, в 10 раз меньше платы за вход в Берлинский собор. Предотвратит ли это волну народного гнева? Вряд ли, поскольку вопрос о стяжательстве в церкви не практический, а принципиальный, хотя бы потому, что покупка двух средних свечей не наносит ущерба финансам большинства возмущенных.
Мне кажется, что такая чувствительность в значительной степени коренится в нашем советском прошлом. Какими бы ни были декларации об общенародности собственности и государства, на практическом уровне человек был чудовищно отчужден от принятия решений, в том числе решений бюджетных. Он знал состояние своих собственных финансов, а все прочее не интересовало его уже в силу того, что знание это было бесполезным.
Между личностью и властью любого уровня стояла стена, и происходившее за ней не подчинялось тем же законам, что и жизнь человека. Госбюджет был очевидно резиновым, потому что сжимался и растягивался где надо и когда надо, и разумеется, никогда не становился предметом предвыборных обсуждений. Городским бюджетом не интересовались, потому, что не могли принимать реального участия в местном самоуправлении. Опыта легального мелкого предпринимательства, требующего самостоятельного подсчета деловой копейки и принятия неприятных решений в духе «по одежке протягивай ножки», тоже не было.
Все это воспитывало в человеке психологию посетителя присутственного места, которое ему неподконтрольно, непонятно и нередко враждебно; психологию черно-белого разделения мира на «мы» и «они», в котором “они” не способны сделать ничего хорошего, а только строят козни против хороших “нас”.
Разбираться в том, как «они» ведут дела было бессмысленно и бесполезно; отношения с «ними» сводились к благоразумному желанию «держаться подальше от начальства и поближе к кухне», когда от «них» ничего не требовалось или когда попытки получить желаемое были заведомо обречены на неудачу. При необходимости, можно было более или менее успешно пытаться «выбить» у «них» материальные блага, а по возможности и заниматься самодеятельным присвоением таковых по принципу «все вокруг колхозное, все вокруг мое». Приверженность этой парадигме в восприятии мира не позволяет допустить мысли о том, что “они” занимаются не только кознями, но и разными полезными делами, да к тому же могут любить соленые рыжики точь в точь, как их любим “мы”. Многие из этих стереотипов современная российская действительность не разрушает, а продолжает поддерживать.
Раз поселившись в душе, такие стереотипы становятся фильтром, через который человек видит весь окружающий мир. В этом нет ничего удивительного; трусливый боится, когда бояться нечего; нерешительный не знает даже хочет ли он чаю или кофею; недоверчивый недоверчив всегда; жадный всегда жаден. Человек привыкший к враждебному, никак не зависящему от него миру, во всем без исключения жаждет видеть тот самый парадный подъезд, у которого он может привычно чувствовать себя нежеланным посетителем. Мельчайшие события будут рассматриваться с этой точки зрения и использоваться для укрепления существующей парадигмы, которая сводится к трем словам: «дурят нашего брата».
Могут возразить – почему же церковь не составляет исключения из такого правила? Она его составляет для тех, кто ее знает, несмотря даже на то, что они знают не только светлые стороны, но и темные пятна церковной организации. Но человек еще не поборовший привычку считать все двери вокруг себя некрасовскими парадными подъездами, не может допустить мысли, что некоторые из них с легкостью отворяются, что в подъезд можно войти и познакомиться там с радушными, хотя и не без странностей, обитателями дома.
Мрачно? Ничуть. Совсем неплохо, если дела обстояли бы именно так. Опасаюсь однако, что я неправ, и главная причина нежелания толкнуть дверь и войти состоит в том, что человек боится стать для обитателей дома “своим” и в качестве своего услышать от них просьбу помочь помыть лестницы и стены. Участию в такой «прозе жизни» человек, воспитанный в жесткой, но понятной разделенности на правильного «меня» и неправильных «их», которая освобождает от всех забот, возложенных миропорядком на инфернальных “их”, любой возможности подвергнуть эту картину сомнению предпочитает держаться за свой старенький, потертый, но все еще действительный мандат на перманентное моральное превосходство над всем миром, основанное на чувстве виртуального мученичества стоимостью в две средние свечи один раз в год.