В беседе принимал участие о. Михаил Фортунато. Примечание о Л. А. Зандере написано о. Михаилом, который лично знал Льва Александровича.
Семен Людвигович Франк
Семен Людвигович Франк (1877–1950) родился в Москве, принял Православие в 1912 году. Семен Людвигович окончил юридический факультет Московского университета. В юности он увлекся идеями социал-демократии, занимался в нелегальных кружках, был арестован и выслан. В 1890-х годах, разочаровавшись в марксизме, он порывает со средой революционеров. После революции, в 1917 году Семен Людвигович становится профессором Московского Университета. В 1922 г. он выдворен из России на “философском пароходе”. В эмиграции Семен Людвигович преподавал в Берлине и Париже. В 1930-е годы, при нацистах, его лишают кафедры в Германии, он уезжает во Францию, а после немецкой оккупации эмигрирует в Лондон, где он и прожил до своей смерти (1945 г.).
С. Л. Франк – автор многочисленных трудов по проблемам гносеологии, психологии, социальной философии. Особое место в его работах занимает проблема соотношения науки и религии, между которыми Семен Людвигович не видел противоречия.
О. Михаил: В самые последние недели жизни Семена Людвиговича Франка вы, Владыка, ходили к нему каждый день или очень часто. Какие у вас самые последние впечатления об этом философе?
Митр. Антоний: Прежде чем говорить о последних впечатлениях, я расскажу о том, как я однажды осрамился с Семеном Людвиговичем. Когда я впервые приехал в Англию, я остановился у них после съезда (вероятно, в 1947 году, на первой конференции Содружества св. Албания и св. Сергия Радонежского). Я не имел никакого представления о том, что он выдающийся русский философ. Мы как-то сидели, а он был, в общем, довольно глухой в то время. Поэтому все говорили ясно и громко. Он меня спросил, читаю ли я какие-то богословские книги. Я не мог назвать ни одной его книги, потому что я не знал ничего об этом, и я сказал: «Да, я хорошо знаком с Лосским, читал все, что он когда-либо писал». И потом прибавил: «А вы его читали? Он очень глубокий, но, я думаю, что вы несомненно могли бы его осилить». Он улыбнулся и сказал: «Да, я думаю, что я мог бы понять то, о чем он пишет». Я только после этого узнал, с кем я имею дело, и какую я безнадежную глупость сказал.
Он тогда очень слабо слышал, и поэтому разговаривать с ним было нелегко. Кроме того, он был философ, а я – только любитель, не знаток философии. Он ко мне относился очень ласково и слегка снисходительно. Он был очень прост. И однажды я поставил вопрос, не мешает ли ему глухота. Он улыбнулся, и сказал: «Да нет, это меня защищает от того, чтобы слышать, что вы мне говорите».
о. М.: А какой он был человек в обращении?
М. А.: Во первых, он очень мало сидел в компании, потому что плохо слышал. С другой стороны, он был очень сдержанный и приветливый одновременно. И в конце его жизни он был весь собранный – я не знаю, как это иначе выразить. Не расплескивался никуда, он ушел внутрь. Но, уйдя внутрь, он не ушел ни от кого. Он ушел на ту глубину, где можно встретить и Бога, и святых, и грешников, и всех мыслителей, о которых он писал и которых он читал, и всех самых простых людей вокруг. Он не делал различия между людьми его уровня и низшего уровня, что было замечательно.
о. М.: Был ли он человеком Церкви?
М. А.: Он был человеком Церкви, но он был в каком-то смысле универсальным христианином, который принадлежал Православной Церкви. Он не был как бы «пленником» бытового Православия, что ли. Богословски – да, богословски он полностью принадлежал Православию. Но житейски он был открыт другим религиям. Он не стал бы с католиком или протестантом вступать в спор или раздор, разве что по поводу определенной мысли, из-за истины, но не потому что он католик или протестант.
Лев Александрович Зандер
Лев Александрович Зандер (1893–1964). Человек исключительной образованности, глубоко сведущий в русской религиозной мысли и при этом владевший в совершенстве рядом европейских языков, благодаря чему он в любой европейской стране чувствовал себя как дома. Пожизненный член и один из руководителей Русского Студенческого Христианского Движения в Западной Европе, профессор философии Свято-Сергиевского Православного Богословского Института в Париже, видный и неутомимый деятель по сближению христианских Церквей. В 30-е годы был назначен заведующим финансами Православного Богословского Института и Русского Студенческого Христианского Движения и в этом качестве организовывал и вдохновлял поездки хора Института за границу с духовными концертами. Автор книг: «Бог и Мир: миросозерцание о. Сергия Булгакова» в 2-х томах, где представлено полное изложение богословской системы о. С. Булгакова; «Тайна Добра: Проблема добра в творчестве Достоевского», а также многих статей по философии, богословии и проблемам экуменизма.
О. Михаил: Знали ли вы Льва Александровича Зандера?
М. А.: Льва Александровича я знал уже позже и не так близко. Я знаю его по сочинениям, по книгам. Я его знал в связи с Содружеством свв. Албания и Сергия: он приезжал на съезды и читал доклады. А также в связи с его отношением к о. Сергию Булгакову: он старался изложить доступно для других учение о. Сергия, что было нелегко, потому что о. Сергий писал сложно и трудно, а он старался представить его учение доступным образом.
о. М.: Очень светлый человек был.
М. А.: Да, он был очень светлым человеком. С одной стороны, он был до глубины православным, с другой стороны — он был открыт инославию. Если читать его книгу “Vision and Action”, то видно, что с одной стороны его открытость ему давала возможность понимать инославных самого разного рода. Но вместе с этим он оставался чисто православным. Скажем, как-то раз его одни критиковали, а другие восхищались из-за того, что он написал статью, в которой указал параллели и сходство между Франциском Ассизским и прп. Серафимом Саровским. И конечно, традиционалисты сказали: «Как же можно еретика сравнивать со святым!»
Учение о. Сергия, конечно, оспаривалось очень многими и по разным причинам, но не в этом дело. Лев Александрович предпринял попытку сделать его доступным. В каком-то смысле это ему не удалось, так же, как, я думаю, невозможно поэму перевести в прозу. Его книга об учении о. Сергия – проза по сравнению с поэмой. Она понятная, тогда как поэма не всегда понятная, и не всегда может хватить у человека терпения прочесть то, что он писал. Но, с другой стороны, это было сведение на прозу. И я вспоминаю – я не знаю, лучше вспоминать или лучше не вспоминать – как-то я говорил с о. Георгием Флоровским. Я его спросил, что он думает о книге Льва Александровича, и он мне сказал: «Склеп костей булгаковских». И в каком-то смысле – да, это был костяк, но не поэма, не поэзия.
о. М.: Лев Александрович нам говорил, что когда он писал эту книгу, ему очень хотелось эту книгу назвать «И». Но он подумал, что никто не поймет, что такое «И», так что ему пришлось назвать ее «Бог и мiр». Эта книга собственно не о Боге и не о мiре, а об «И». Вот это как раз и значит, что он старался перевести стихи в прозу, и это ему не удавалось. Лев Александрович пленился не только личностью о. Сергия, многие пленялись ею – о. Сергий был пастырем очень влиятельным и незаурядным – но он оценивал тот факт, что о. Сергий старался выразить истину о вере, тогда как другие богословы изучают мнения древних отцов. Все неопатристическое богословие коренится в святоотеческом предании, но, может, оно не так оригинально – они занимаются больше историей, чем собственно богословием. У отца Сергия Булгакова же была абсолютно оригинальная мысль. То есть не абсолютно оригинальная, так как он зависит от Соловьева и других. Вероятно, у Льва Александровича было прозрение, что тут есть что-то оригинальное и современное, что еще никогда никто не говорил. Может ли так быть?
М. А.: Я думаю, что это отчасти так, хотя я судить по-настоящему не могу. То, что меня поразило отрицательно – это то, что мне показалось, что он делает все возможное, чтобы включить древнюю культуру, которая была ему очень дорога и которая была его культурой до того, как он стал верующим, в православное богословие. Выражения, которые он употреблял – «Небесная Афродита» и так далее – они, с одной стороны смущали, с другой стороны они, в общем, ничего тебе не говорили, если у тебя не было этой культуры. Так что тут была проблема. И потом, София как четвертая ипостась Троицы озадачила людей, потому что современный математик может говорить о четвертом измерении в трех измерениях, но богослов его времени едва ли мог. Я был слишком неразвит, и у меня не было достаточно культуры богословской и, может быть, культуры вообще оценить вот эту сторону у о. Сергия. Я многого не понимал.
о. М.: И сейчас время еще не настало, наверное. Если какая-то ценность в его трудах есть, то эпоха еще не доросла до этого.
М. А.: Ну, скажем, его судили и осудили. И тогда я сочувствовал его осуждению. Но когда я сейчас продумываю некоторые его темы, или читаю то или другое, я вижу другое измерение. Это было слишком просто – скажем, доклад, который был написан Фотиевским братством Патриарху Сергию и книга Владимира Николаевича Лосского «Спор о Софии», и то, что тогда было решено собором в России – не охватывало о. Сергия Булгакова. Я думаю, что теперь люди иначе судят, скажем, в России, несмотря на то, что было осуждение. Люди сейчас гораздо более открыты учению о. Сергия. Лев Александрович в этом смысле стоял за него горой, старался его сделать доступным, понятным. В какой-то мере он этого добился. Но только в какой-то мере, потому что подход людей к о. Сергию теперь идет через о. Сергия, а не через Льва Александровича, как мне кажется. Я не знаю, я недостаточно общаюсь с богословами, и сам недостаточно понимаю, но я думаю, что чтобы понять о. Сергия, они стали бы читать скорее его, чем Льва Александровича.
У Льва Александровича была открытость не только к о. Сергию или к богословию, но и личная открытость. Я помню, как о. Георгий Флоровский написал убийственную рецензию о книге «Vision and Action» и Зандер очень был огорчен, но не был озлоблен. Ему было больно, что он не понят, что это несправедливая рецензия – и она вполне несправедливая во многом. Его открытость была очень глубокая, и он это хотел нам передать. Я был тогда молодым руководителем в Русском Студенческом Христианском Движении. Он хотел нам передать все, что можно передать из русской культуры, старался научить нас говорить о вере с предельной по возможности глубиной.
Сурожский листок 338, подготовил Олег Беляков