Один из лидеров ОУН-УПА Степан Семенюк — о «своей правде»

К 60-летию со дня смерти Сталина – об узнике ГУЛАГа. Материал о живой легенде украинского освободительного движения Степане Семенюке был опубликован на портале «Православие в Украине» 23 февраля этого года, однако спустя менее чем две недели исчез с сайта. Для читателей «Киевской Руси» мы восстановили материал из кеша Google и перевели его на русский язык с незначительными сокращениями.

Сегодня мы часто спорим, кого признавать героями — воинов Советской армии или ОУН-УПА. Политологи и историки до сих пор спорят и не могут достичь консенсуса. А людей, которые были участниками и очевидцами той «противоречивой» войны, с каждым годом все меньше… Да и у каждого — своя правда. Предлагаем нашим читателям интервью с 93-летним воином УПЦ Степаном Семенюком, он же — Федько, он же — Матвей.

semenyuk

Родился он 19 января 1920 года на Волыни (тогда — оккупированная Польшей территория). Начальную школу закончил в своем селе, учился в Луцке, потом в Катовице и Варшаве. Работал учителем, преподавал историю в старших классах. В октябре 1938 года вступил в Организацию украинских националистов (ОУН). В августе 1940-го, через год после ввода советских войск на Западную Украину, перешел в подполье. В подполье стал руководителем Острожского района Ровенской области, псевдоним — Федько.

С февраля 1942 года управлял ОУН Луцкого района, а с мая 1943-го был референтом по общественно-политическим вопросам областного управления ОУН, псевдоним — Матвей. В августе 1944 года, после перехода через линию фронта на советскую территорию, был назначен ответственным за издательский сектор ОУН.

В том же году 9 сентября был арестован и приговорен военным трибуналом НКВД Ровенской области к казни. После того как три месяца отсидел в камере смертников, казнь ему заменили на 20 лет каторжных работ.

В июне 1946 года был этапирован в Норильлаг, где пребывал в лагерном поселении Дудинка, с 1949 года — в Горлаге-3. Принял участие в Норильском восстании в июне-июле 1953 года. В июле 1955-го был передан польским властям, а вскоре — реабилитирован.

Сегодня Степан Семенюк живет в Польше в городе Зелена Гура, много пишет и публикует «исторических хроник», общается с молодежью и каждый год обязательно приезжает в родную Украину. В Киеве два года назад мы и встретились, и вот что вышло из той встречи…

* * *

Пан Степан, вы едва ли не единственный, кто сегодня может рассказать о повстанческом движении ОУН как очевидец. Как именно в те далекие 1930-е население Галичины и вы лично восприняли приход советских войск?

— Мне тогда было 19 — я уже был почти взрослым… В общем, люди хотели перемен. Те земли, которые теперь называют западными — Волынь, Галичина, Подляшье — после 1921 года формально отошли к Польше. Но население никогда не воспринимало этого как коренной факт. А с другой стороны, приход большевиков все восприняли со страхом, потому что украинский народ не был проинформирован и не знал, что ему ожидать от советской власти.

Что изменилось в первую очередь? В школах стали преподавать украинский язык. Правда, вместо польского языка стали преподавать русский как предмет. Учителя прошли переподготовку. Я сам, уже будучи членом ОУН, стал учителем истории, в 1940-м прошел подготовку в секции историков. Украинских же средних школ было немного — на Волыни всего три.

А разговаривало население на каком языке?

— На украинском. Хотя украинских университетов в то время не было. Там, где было много украинцев, школы были двуязычными. Польский язык зато преподавали лишь как предмет, и еще был еврейский. Вместе с тем на рубеже 1939-40 годов в Галичине начались аресты украинской интеллигенции. Шло войско, а сразу за ним — НКВД. В феврале 1940-го началась депортация польского населения.

Все партии, действовавшие легально, перестали действовать, кооперация экономического развития, существовавшая с XIX века, была заменена советской кооперацией, хозяйственные общины — на совхозы. И что интересно, даже бывших коммунистов — а тогда действовала Коммунистическая партия Западной Украины — не брали в ряды партии большевиков.

Люди из этого же края пришли, или с востока, с севера Украины?

— Это было местное население… Деятельности коммунистов способствовало то, что поляки, убегая, преимущественно, в Румынию, не вывезли государственную документацию. И большевики знали все: кто принадлежал просвещению, кого судили коммунисты, кто был националистом — это облегчило их репрессивную работу, потому что им не нужно было проводить расследование. Еще одно — Коммунистическая партия Западной Украины верила в то, что Украина — самостоятельное государство. Позже, когда все стало известно, очень мало коммунистов приняли на работу. Вместо того на различные управленческие партийные должности привезли людей из восточных и южных областей.

Расскажите о формировании ОУН-УПА. Порой пишут, что это нельзя называть армией, повстанческим движением, а наоборот — «шайкой бандитов».

— Тут я бы советовал заглянуть в секретные материалы, которые составляла советская разведка для вождей партии. Там написано все четко, что воевали с немцами, к чему стремились… Кто есть кто — лучше всего видно из тех документов, что сохраняются в архивах, а не из материалов масс-медиа.

Как вы думаете: в течение активной 8-летней деятельности отрядов та масса людей — 10-20 тысяч — могут продержаться без поддержки населения?

…У украинского националиста была простая задача: получить украинское государство. Но какой была тогда ситуация в Украине? На Волыни действовала не украинская и не советская, а немецкая администрация — Райхскомиссариат, который охватывал часть современных украинских и белорусских земель. Правда, в Галичине было легче, потому что когда-то она принадлежала Австрии, а то была Германия…

Наш лидер как-то сказал нам, когда в 1941-м пришли немцы: «Немцы не пришли ни строить украинское государство, ни освобождать нас откуда-то, а пришли реализовать свою политическую и экономическую концепцию. Запомните!»

И наконец, увидев то, как ведут себя немцы — а они грабили села, отбирали молоко, яйца, последнюю корову — люди поняли, что такое нацизм. «Оуновцы» тогда провозгласили самостоятельную Украину, чего немцы не признали и арестовали националистов. Уже тогда мы начали готовить оружие, потому что знали, что иного выхода, кроме как воевать с ними, у нас нет. С немцами, не с советской властью, потому что ее не было в 1941 году. И, формально, повстанцы охраняли население от грабежей, спасали от вывоза в Германию, воевали с ними.

На севере, кстати, возле Полесья, действовало польское прокоммунистическое подполье, в которое также входили воины УПА. Просто была такая ситуация в Украине… Украинская же повстанческая армия была организована как обычная армия — со своим уставом, своей присягой, своими службами: главный штаб, военные округа, политический штаб, военный, хозяйственный, медицинская служба. Все, что можно было создать в военное время — даже военные школы действовали…

А где отряды УПА брали оружие?

— А как вы думаете, у кого сейчас берут оружие кавказцы?.. Занимали его.

Жалеете ли о чем-то? Может быть, что-либо хотелось бы изменить?

— Чтобы понять, почему было так, а не иначе, нужно побывать в той ситуации. Хотя бы прочитать секретные немецкие и советские документы, поговорить с очевидцами, хотя нас осталось уже немного…

Знаете, нет ничего хуже как не принимать никаких решений. В войске говорят: лучше плохой приказ, чем никакого. Было такое время, когда нужно было принимать решение не раз начисто и наобум. Кто-то пострадал невинно, потому что каждая война — это зло, она убивает людей.

В советские времена было понятие «справедливая война». Но справедливая война не убивает людей. А тут если я вас не убью, то вы — меня. Разве это справедливо?

В той ситуации мы не могли иначе, когда немецкий жандарм мог застрелить тебя на улице и просто уйти. Даже никто бы не спросил, куда ты делся. Точно так же было и в советские годы: не то сказав Миколе — и получил 10 лет тюрьмы, как говорилось в тогдашней шутке.

Вы никогда не были в Норильске?

Нет.

— Там, возле Енисея, мы делали восстание. Это был еще тот поселок — только 30 тысяч политзаключенных, не считая прочих. А сейчас это большой город. И недавно потомки тех узников встретились с Владимиром Путиным, и он возложил цветы к памятнику погибшим во время восстания — там умерло 500 тысяч…

Жалеть можно обо всем…

Я прощался со своей девушкой — на прощание дал ей вальтер, пистолет такой. Так мы тогда прощались, мол, лучше геройски умереть, чем попасть в плен к врагу. Потом она застрелилась. Так мне было…

Но то была война. За границей смотрят более объективно — не ищут бандитов. Везде есть разные люди, и кто-то просто нагромождает, использует любую ситуацию в политических целях…

Тогда же было необходимо творить Украинское государство и одновременно воевать, охранять его, пока немцы не установили свою государственность. А что я думаю вообще о тех годах? Каждый из нас должен был что-то выбрать и решиться на «войну», зная, что ты не выживешь. Потому что если не решишься на это, то должен добровольно сдаться в неволю.

В те времена было очень много евреев. И в гетто была своя полиция, своя управа, но в тех гетто не немцев евреи и работали — шили одежду для войска и проч. Почти каждый день их вывозили — как будто бы на работу, а на самом деле уничтожали в концлагерях. Было 65 тысяч евреев, и только 500 человек, чтобы спасти совесть, подняли восстание.

Вольман писал, что «мы знали, что не выживем, не выиграем, но должны были восстать, потому что нужно было спасать человеческое и национальное достоинство». И люди приходят к могилам тех, кто поднял восстание, кланяются и молятся…

Сегодня какой-нибудь сытый господин профессор читает лекции, и ему хорошо размышлять над тем, кто враг, а кто патриот. Но окажись ты на месте тех 500 хлопцев-евреев — не все пойдут на восстание, но только те, у кого сильная воля. Точно так же было и с УПА. Могли добровольно пойти на работу к немцам или пойти к красным партизанам…

Самый счастливый момент вашей жизни?

— Наверное, нет такого. Я прожил 90 лет и много чего видел…

Как вам удается выглядеть настолько бодрым?

— Знаете, я очень много пишу, публикую, много на ногах — просто очень активно живу.

А для чего вы приехали в Украину?

— Я приезжаю в Украину как домой. За границей есть украинцы, но нет Украины. Да, вы можете пойти в церковь, помолиться, поговорить на родном языке, но оттуда выйдете — и вы не в своей среде. Везде вы говорите на чужом языке. А сюда приезжаю — и я дома… И сейчас мне уже пора на поезд и возвращаться в Польшу…

* * *

Пан Степан взял свой рюкзак, достал оттуда книги и подарил мне, чтоб я «была осведомлена об истории нашего народа». Бодрым шагом мы отправились с ним на вокзал, а там его уже ждал поезд на Варшаву… И если бы кто-то сказал, что буду вот так идти рука-об-руку с человеком, который вошел в историю «противоречивой» войны, не поверила бы. На прощание он пожал мне руку — и тут я, немного разочарованная, что все прошло так быстро и не по плану, увидела на его лице первую за вечер улыбку…

Материал был опубликован по этому адресу

Залишити відповідь