Блог

Письмо П.П. Сувчинскому⁰

Прага 13/26 сент. 1922

Дорогой Петр Петрович,

Ваше последнее письмо не идет у меня из головы. Вы не можете учесть еще, какими неисчислимыми бедами — и бедами неисправимыми — угрожает всем нам и нашему общему делу то опрометчивое решение, которое Вас сейчас соблазняет. Нет сомнений, Ваше возвращение в Р[оссию]¹ означало бы не только гибель и конец евразийства, но и конец каждого из нас, нам перестали бы верить. И по праву. Ибо как ни оценивать исторический смысл и внутреннее значение совершившейся революции, остается бесспорным, что теперешняя власть богоотступна, богоборственна и проклята. Нельзя убаюкивать себя оговорками, что в злое дело, творимое большевиками, Вы не вложите ни своего участия делом, ни своего сердечного сочувствия. Всякий, хотя бы тем, что остается на «незаменимом» месте, способствует протягиванию того адского шабаша в Р[оссии], который ничего общего со стихийными свершениями не имеет. И тем более возвращающийся. Если прежде такая непримиримость могла казаться преувеличенной, то теперь ведь все маски сняты. И представьте, что можно сказать о людях, вышедших в темную пору соблазнов под православным знаменем во имя Святой Руси, если они «примут» — хотя бы по маловерию — теперешнюю Р[оссию], где отдают детей на растление иезуитам, где кощунственно разграбляют святыни, где клевещут на священноначалие, где предают мученической казне первосвятителей, где обманом колеблют церковные устои… Если нас назовут предателями и святотатцами, если нас сочтут прельстителями — будут правы.

Поймите, дорогой, что сейчас мы в самой пучине соблазнов — не мы лично, вся Россия, весь православный мир. И аще же соль обуяет, чим осолится? Волею Божией мы поставлены на вершину горы, и ту ответственность, которая налагается на нас тем, что не во имя свое, а во Имя вышнее мы вышли в жизнь, под страхом Гнева вышнего мы должны остро переживать. И я знаю, что не суду, но геенне повинны мы, если не устоим и падением своим соблазним друзей наших меньших.

Да, соблазны велики, и именно потому, что приспел час. Готовится «разбойничий собор», соборище иудейское, да Спасителя всех и Христа предадут. И в этот момент дискредитируются (неразб.) те, кто во имя православия выступили (неразб.), не будучи связаны ни с чем «политическим», для врага так важно. Да, именно теперь дьявол мечтает, чтобы нас сеяли, точно пшеницу. И надо бдеть и молиться, да не впадем в горшие напасти, да именно…

Простите резкость и (неразб.) слога, дело слишком трудное и волнение слишком велико… Вы, я знаю, поймете и простите… Но любовь не должна мягчить и расслаблять. И я не поколеблюсь перед самым бесповоротным осуждением и гневом, хотя бы с кровавой болью в душе, если Вы не захотите победить духа уныния и (неразб.) малодушия и пометете бисер псам. Да, Ваши умыслы предательские и греховные. Вас соблазняет мелкая любовь к благам века сего. И соблазняет потому, что тысячами ухищрений ума размягчено сердце Ваше. Я знаю, как все мы слабы, знаю, что не было близких духом подле эти последние месяцы. Но нет извинений, когда волею избираешь то или иное. Да, нам всем простой веры недостает, и о ней надо тосковать и молиться. Вы заставили над многим задуматься и заставили увидеть то, что раньше не виделось. Надо многое отбросить из сказанного нами. Надо, ибо [не иных даже] мы соблазнили, а себя самих. Увы, мои давние сомнения оправдались! Революцию нельзя принимать метафорически.

Боритесь, дорогой, с натурализмом созерцания и с предвидениями апокалипсическими.

Да хранит Вас Господь Всеблагий, и да пошлет Вам Ангела мирна, доброго хранителя душам и телесам Вашим.

Крепко обнимаю. Молитесь.

Флоровский

 

Письмо отцу Сергию Булгакову^

Прага. 30-ХII-1925 Не забывайте нас в Ваших молитвах. Преданный вам

Г. Флоровский

Дорогой отец Сергий, спасибо за память. Примите от всех нас сердечный Рождественский привет и поздравление с наступающим Новолетием. Дай Бог, чтобы в новом году выяснилась и упрочилась судьба богословского Института и чтобы можно было бы в его работу внести строгий порядок и планомерность. Вы меня очень обрадовали положительной оценкой теперешнего состояния Академии — все время доходили вести скорее неутешительные и даже тревожные, имею в виду летние заявления Л.А. Зандера и др., замечания В.В.З[еньковского] и т. д. В конце концов этого и следовало ожидать, и никак нельзя было рассчитывать сразу и вдруг спаять и друг для друга новых людей в то живое и соборное единство, которым и должна и только и может быть подлинная пастырская школа. Но с тем вместе у меня не было сомнения, что с помощью Божией рано или поздно все шероховатости сгладятся. Не скрою, что в глубине души завидую Вам и сожалею, что уже теперь не с Вами и не имею утешения в живой и осязательной работе. Меня очень тяготит то вынужденное отшельничество и одиночество, на которое я обречен по совокупности обстоятельств. Все мое время уходит на замкнутую и одинокую книжную работу, на чтение и писание. В этом есть свой плюс, но зато усиливается и без того присущая мне нелюдимость, и я совсем отвыкаю от общения с людьми. Впрочем, за последнее время у меня начинают налаживаться добрые и дружеские отношения с Н.О. Лосским. Смею сказать, что он быстро и неуклонно возрастает за последнее время. Вас, может быть, удивит, что я с ним сошелся даже в суждении о религиозном смысле творч[еского] пути Соловьева. Сейчас мы предполагаем организовать privatissimum по изучению отеческих творений. О своих работах пока говорить не буду. Рассчитываю вскоре свидетельствовать о них не словами, а делами. Тема о Соловьеве снова приобрела для меня остроту — и как историческая, и как систематическая. И, в конце концов, я чувствую, что мое доселешнее суждение было, пожалуй, даже слишком мягким. Отчасти, знаете ли, кто толкнул меня в сторону еще большей непримиримости? Автор «Тихих дум»…² Кстати, попадался ли Вам 25 № «Веры и Родины», посвященный «защите» Соловьева? Как раз вчера Н.О. возмущался в беседе со мной грубостью (неразб.). Что значит намек на сожжение сочинений Соловьева в Сов[етской] России? Что касается меня лично, то я ощущаю отталкивание от Соловьева по всей линии как личный религиозный долг и как очередную задачу соврем[енной] русской рел[игиозно]-фил[ософской] мысли. И чрез это отречение мы освободимся и от всей смутной традиции, ведущей через масонство к внецерковной мистике мнимых тайнозрителей дурного вкуса, — а именно эта традиция, по моему чувству, сковывала наши творческие силы. В «дом Отчий» надо войти обнаженным от мирской мудрости и там вооружиться наново, новым богатством и благодатной панацеей. А о Соловьеве надлежит слагать не панегирики и чуть не ли акафисты, а заупокойные моления — о душе смутной и надломленной.

P.S. Я задержался с отсылкой этого письма и от В.В. узнал, что в начале этой недели Вы возвращаетесь в Париж, поэтому присоединяю несколько подробностей насчет моей поездки в Академию с просьбой передать их С.С. Безобразову³ вместе с моим серд[ечным] приветом. Из его последнего, уже давнего письма я не вполне понял, устранится ли окончательно невозможность моего приглашения на май, — С.С. писал мне только о фин[ансовой] невозможности приезда в марте. Узнав об этом, В.В. убеждал меня, что в течение марта фин[ансовые] обстоятельства должны улучшиться и майская поездка д[олжна] оставаться возможной. Я не хочу вмешиваться в акад[емические] планы, но, не говоря о понятных из сказанного Вами личн[ых] (хотя и не эгоистических) мотивах (неразб.) к Вам, мне необходимо знать заблаговременно, должен ли я готовиться к курсу апологетики или могу считать себя от этого свободным и употребить свое время иначе. Во всяком случае, и для паспортных хлопот нужно окончательное уведомление получить возможно заблаговременно. Мне очень неприятно писать об этом, чтобы не получилось впечатление, что я навязываюсь. Но, с др[угой] стороны, я еще более боюсь оказаться застигнутым врасплох. В связи с нашим патристическим семинаром самое мое внимание оттянуто теперь в IV [век] как к наидостойнейшему богословию. В параллель с этим я пытаюсь изложить и истолковать учение Соловьева об Абсолютном.

В воскресенье я ездил в Прин. Кламовище читать в тамошнем студ[енческом] кружке (пред. Кульман) о Влад. Соловьеве — по их просьбе. Поездкой своей я достаточно удовлетворен. В.В. угрожает мне еще перспективою приглашения во Вшеноры и в Слободарню, где, по-видимому, нигилистическое и атеистическое одичание достигло эначительной силы (в Слоб., конечно.)

Прилагаемый листочек прошу при случае передать А.В. Карташеву и со своей стороны продумать изложенную там просьбу. Кроме того, я прошу Вас передать от имени нашего семинара просьбу к Л.А. Зандеру наблюсти за тем, что[бы] А.В. либо исполнил нашу просьбу, либо хотя бы уведомил о ее неисполнимости.

Серд[ечный] привет от Кс[ении] Ивановны⁴ и от меня Елене Ивановне⁵. Низко кланяюсь С.С., Л.А. и прочим. Не забывайте о нас.

Ваш сердцем ГФ

 

Письма отцу Игорю Вернику и его жене ^

1

1/1/1965

Дорогие отец Игорь и Зина,

Сердечное поздравление с Праздником. Храни Вас Господь ! Спасибо за долгожданное письмо. Письмо, правда, невеселое, и мы очень огорчились за Вас. Что сказать, немощи плоти побеждаются только силою духа, то есть благодатию и надеждой, и надежда, по Катехизису, есть просто уверенность в помощи Божией и в принятии всего от Его руки.

Известие о смерти Л.А. Зандера нас очень поразило. Как-то невольно припомнилась вся история наших отношений с самого его приезда с Дальнего Востока в 1922 или 23 году. Заодно и вся «древняя» история русского Парижа, с конца 20-х годов. Говорю «древняя», ибо теперь она только вспоминается, как далекое и «мимошедшее» прошлое, и из ее деятелей уже немногие остались в живых. Именно поэтому — и слава Богу, только поэтому — сознаю свою старость. Мое поколение умирает, но, странным образом, как Вы знаете, в русском Париже меня никогда не считали «своим», особенно на Подворье и на Оливье. У каждого, конечно, свой путь. А прошлого не воротишь. Блаженный Августин в свое время богословствовал о времени так: прошедшего уже нет, а будущего еще нет, а настоящее есть только ускользающий миг. Это, может быть, и не совсем так, и сам Августин настойчиво говорил о тайне «памяти», в которой осуществляется единство разорванных времен.

Только что вернулись из Вашингтона. На Рождественских каникулах — по новому стилю — всегда бывают годичные собрания ученых обществ. Мы были на съезде исторических обществ, и я выступал как «критик» на трех докладах, из которых два были очень плохие. Лекции возобновляются только в первых числах февраля, а в конце марта будет десятидневный «весенний перерыв». Впрочем, и лекций у меня мало. Надеюсь — и надеюсь серьезно — до лета закончить разные проекты и написать несколько статей.

Рука Ксеньи Ивановны совсем поправилась, хотя и побаливает время от времени. В общем, все благополучно.

На Рождестве у нас неожиданно появилось все семейство Померанцевых, то есть Женя Розеншильд со своим семейством, и в то же время приехали еще знакомые, так что создалась довольно многолюдная «парти».

В Принстоне мы ведем гораздо более «социальный» образ жизни, чем в Кембридже, как то часто случается в небольших городах. Я уже от этого отвык, да, собственно, никогда не был особенно привычен. Правда, здесь немало интересных людей. Все к лучшему.

 

С любовью, ваш всегда

Г.Ф. и Ксенья Ивановна

 

Кстати: я не получил еще последнего номера «Вестника». Заметьте новый адрес

 

2

Принстон, Н.-Дж.

28/3/1966

Христос Воскресе!

Сердечный привет и Пасхальное поздравление. Ваши «дары», как имел обыкновение выражаться покойный Борис Иванович⁶, благополучно прибыли. Большое спасибо.

Из газет узнали, что отец Игорь вступает на большую дорогу епархиальной администрации, с чем тоже поздравляем.

Всю прошлую неделю я был на большой конференции в Нотр-Дам, Индиана, в тамошнем католическом университете. Тема — богословские темы Второго Ватиканского собора. Интереснее всего были доклады Конгара, Де Любака и Карла Ранера⁷, теперь в Мюнхене. Состав конференции — икуменический⁸, даже слишком, включая Гешеля из Нью-Йоркской раввинской семинарии, впрочем, он, действительно выдающийся мыслитель. В строго ортодоксальном стиле. Атмосфера была очень приятная и дружеская. По этому поводу университет присудил почетные доктораты 20 человекам, в том числе и мне, и Мейендорфу, степень «доктора прав», LLD, honoris causa. Доклад Мейендорфа был весьма удачен, но я не мог остаться на дискуссию — это было в последний день, и я торопился домой.

Осенью мне удастся поехать в Иерусалим, но не в качестве паломников, а на заседание Академического совета нового Икуменического Института, который устраивается там по инициативе Папы, но на широкой икуменической базе. Внутреннее устройство поручено Академическому совету: 7 католиков, 7 православных, 7 протестантов, 3 англиканина и один старокатолик, председатель — президент католической ассоциации университетов, без права голоса. К сожалению, православные за занавесом колеблются. Румыны отреклись, сербы согласились, а Москва размышляет. Институт должен быть строго академическим. Задача — богословский диалог и совместная работа по изучению богословских проблем.

Первое собрание Совета было в Белладжио, на озере Комо, в прошлом ноябре, — и для этого я ездил в Италию. Второе, сокращенного состава, — на прошлой неделе в Нотр-Дам.

Из Палестины нам предстоит затем поездка в Грецию, отчасти тоже по икуменической части, собрание патристической группы, но, кроме того, в Салонике предполагается еще чествование свв. Кирилла и Мефодия.

На будущий год мы остаемся, на прежних основаниях, в Принстоне, а дальнейшее пока не совсем ясно. Меня опять настойчиво зовут в Грецию. Что происходит у вас? В частности на Оливье. Морозов⁹ замолчал. Между прочим, в последнем номере американского Greek Orthodox Theological Review напечатана большая статья проф. гарвардского Вилльямса обо мне, на 100 страницах, — Georges Vasilievich Florovsky: His American Career (1948–1965).

Русские, в частности парижане, и 10 строк не напишут: я ведь «не свой».

Еще раз, Христос Воскресе.

Мы оба шлем любовь и привет.

Кс. и Г.

 

3

Сент. 17/30, 1966

Дорогие Игорь и Зина,

Сердечный привет! Только что вернулись из нашего странствия по старому миру. Рады быть дома, но рады и тому, что удалось побывать в новых местах, особенно в Святой Земле. Интересно было и в Греции. Служил в Русской Церкви в Афинах — в этом году русский приход показался мне более оживленным, чем в мой прежний приезд в 59 году. Постоянного священника сейчас нет, но служит сербский иеромонах-студент¹⁰, ученик известного отца Иустина¹¹, и полон жизни. Сегодня послал отдельно книжку греческо-американского богословского журнала, в котором помещена большая статья обо мне. Русские в Америке ее никак не отметили. Я еще весной упомянул о ней в письме к Морозову, но и это его не заинтересовало. Тем не менее он все просит моих статей. Я не обижаюсь и саморекламой не занимаюсь. Но все-таки странно — меня «признают» в Америке, в Англии, в Греции, а соотечественники упорно молчат, точно заколдованные, и молчат даже о том, что другие меня «признают». Разгадывать причины я не стану, хотя, кажется, угадываю их верно. Об упразднении Экзархата¹² слышал противоречивые сообщения из компетентных источников — греческих и московских — и согласовать их не могу.

Преподавание мое в этом семестре сводится к семинару по патристике — два часа в неделю, но много литературных обязательств и лекций на выезд — включая поездку в Техас в декабре и в Бейрут в апреле.

Погода у нас сейчас неприятная, с дождями, особенно неприятно после трехнедельного пребывания в Палестине и Греции.

Напишите о кончине отца Виктора¹³ и о всем прочем.

Не жалуйтесь на краткость письма — найдете довольно чтения в статье

Вилльямса.

Greetings and love

 

4

Февраль 15, 1971

Дорогой отец Игорь,

Как видите, я Вам подражаю, посылаю Рождественские поздравления в день Сретения. Лучше поздно, чем никогда. В Гарварде в свое время я сильно испортился — в течение 8 лет у меня была секретарша, к тому же русская и полиглот. Так что всю деловую переписку вела она, на всех языках, и у меня больше времени оставалось на личные дела. Теперь не то, и я все не могу привыкнуть и писать письма вовремя. Отчасти помогает мне секретарша славянского департамента, но я не могу сваливать слишком много на нее. По-русски она не знает, но, тем не менее, очень исправно печатает по-русски с исправного манускрипта. В ближайшие недели у меня будет особенно много работы — нужно кончать перевод «Путей», писать статьи и доклады, отвечать на ученые запросы и тому подобное. В конце марта мы, по-видимому, поедем на несколько дней в Канаду: в Оттаве собирается международный конгресс на тему о безбожной пропаганде в коммунистических странах, с участием всех видных специалистов из Европы. Это может быть интересно. Меня пригласили быть чэрманом¹⁴ одной из секций. Ксенья Ивановна неохотно меня отпускает в поездки, разве оказывается надежный компаньон. На этот раз я предложил поехать вдвоем. Подобный съезд уже был три года назад в Женеве — на нем был и выступал (не совсем удачно) Никита Струве. Был там и Андерсон¹⁵. Андерсон будет и в Канаде. Время не совсем удобное — но для конференции всегда выбирают т. наз. весенний перерыв, когда по крайней мере академическая публика свободна. Надеемся, что к концу марта зимняя пора кончится, а теперь пока зима и весна чередуются: то мороз, то почти что жара. Видели ли Вы «Семейную хронику» Зерновых, изданную Морозовым? Мне прислали для рецензии из одного канадского журнала. В общем, это — самовосхваление (только до начала 20-х годов, впрочем). Но есть и кое-что интересное, как и во всех воспоминаниях о недавнем прошлом. Писали все трое, и еще мамаша.

Что известно о будущем Богословского института?

В здешней греческой семинарии острый кризис, вызванный истерическим образом действия архиеп. Иакова, — не то все профессора подали в отставку, не то Архиепископ всех уволил, и, кроме того, финансовое положение так запутано, что эксперты по этой части советуют школу закрыть. Впрочем, я об этом знаю только по слухам, исходящим от моих прежних учеников по семинарии. В Греции во многих эпархиях перестали поминать патр. Афинагора в связи с его неудачными выступлениями в икуменическом роде и с установленной им практикой причащать инославных. «Контакты»¹⁶ я в конце концов разыскал в одной из американских библиотек. На мой вкус журнал вдался в модернизм и легкомыслие, все ищут «нового христианства».

Сейчас у меня семинар по св. Григорию Нисскому, довольно многолюдный: в том числе абуна из Эфиопии, два румына, один армянский вардапет. По составу — комбинация университета и семинарии.

Вот и все новости. И кроме того, уже четверть 12-го и Ксения Ивановна зовет пить т. наз. одиннадцатичасовой чай.

Сердечный привет Зине и Тасе¹⁷.

С братским целованием и любовью

ГФ

 

Письма к Н. А. Струве^

1

18.2.1971

Дорогой Никита Алексеевич,

Письмо получил с удовольствием. Оно немного запоздало — из-за неверного адреса: наш номер дома 2, а не 10, хотя десятый номер — соседний дом.

Конечно, за перепечатку я заплачу, но нужен счет и расчет, так как платить я буду из подконтрольной ассигновки на расходы по работе¹⁸.

Ранняя работа Флоренского о Церкви, даже в неполном виде, меня очень интересует. Вы о ней упоминали.

То же о Карсавине.

Франка¹⁹ попрошу о статье. Он сейчас кончает свою книгу о Достоевском. Последнее время он занят анализом «Братьев Карамазовых». Моя статья о «Рецензии Ивана Карамазова»²⁰ разрастается и для «Вестника» может оказаться слишком длинной. Кроме того, для меня самого остается неясным, почему Достоевский приписал эту «рецензию» Ивану, то есть она относится к другим данным о нем в романе. Во всяком случае, вскоре пришлю нечто: перевод статьи «Вера и культура», нужно еще просмотреть.

В конце марта предполагается международный конгресс на тему советского безбожия, в Оттаве, с участием видных специалистов из Европы, вроде Веттера²¹, Боженского и др. Я рассчитываю поехать. В известном смысле это должно быть продолжением Женевского съезда, на котором мы с Вами были. Приглашены и безбожники, но вряд ли они приедут и примут приглашение.

Получили ли Вы книгу Пайпса о Петре Бернгардовиче?²² До меня она еще не дошла. Пайпса не считаю серьезным автором, разве он исправился за последние 10 лет с тех пор, как я его встречал. О книге препираются — о мелочах — в «Новом русском слове» Глеб П. и Борман — это их постоянное занятие.

Одновременно, в том же Гарвардском издательстве, вышла книга Гарвей Файрсайда «Икона и свастика» — хорошо документированный обзор отношений Гитлера и большевиков к Православной Церкви во время последней войны, преимущественно в пограничных зонах.

Возвращаюсь к Флоренскому. Вот свидетельства очевидца — из частного письма. «Однажды, в зиму 1921/1922 гг., Р.Б. сидел на заседании Большой Академии (в Москве). Говорил Флоренский. Р.Б. не помнит, о чем именно шла речь, кажется, на какую-то религиозно-социальную тему. Флоренский кончил, вскакивает И.А. Ильин и яростно нападает на него. Это была вдохновенная и блистательная ругань. А Флоренский сидит спокойно и усмехается. И вдруг из него выделяется что-то темное, величиной с кулак, отделяется от него, довольно медленно перелетает через зал и ударяет в Ильина. Тот как-то съежился, сморщился, сбился и сел. Р.Б. думал сперва, что это галлюцинация, но из разговоров понял, что это видели и другие».

«Свидетельства очевидцев» нужно принимать с осторожностью. Но подобные «феномены» описываются в весьма основательной и ученой книге Ш. Рише, которого в «суеверии» трудно заподозрить, да еще и с фотографиями оккультных сеансов. Я думаю, «оккультное» было и у Флоренского, и у Ивана А. Ильина (совершенно люциферическая гордыня, что всегда подчеркивал покойный Петр Бернгардович: только трех человек Ильин признавал себе равными — П.И. Новгородцева, Евгения Трубецкого и самого П.Б.). Вы вряд ли знаете, что в стародавние времена, вероятно в 1912 или 1915 году, я писал Флоренскому (будучи юным студентом) и не только получил ответ, но и приглашение участвовать в «Богословском вестнике», которого Флоренской как раз в это время стал редактором, — была напечатана только одна рецензия, на книгу Аскольдова о философе Козлове. Много позже покойный о. Сергий Булгаков мне рассказывал, что его и особенно Флоренского заинтересовали две мои статьи, напечатанные в Одессе в 1912 г., и они оба решили, что от меня нужно ждать нечто ценное. Тогда «Столп» еще не был издан: только первые главы (в первоначальной редакции) были напечатаны в «Вопросах религии» (1906), и еще две главы в «Богословском вестнике» 1910 года, о Софии и дружбе. Любопытно, что статья о Софии (с «четвертой ипостасью») была пропущена академической цензурой (еп. Феодор) и как будто не вызвала смущения (по крайней мере гласного). А у меня статья о Софии вызвала серьезные философские недоумения, как и последующая работа о платонизме (в юбилейном сборнике МДА.). Но именно Флоренский направил мою мысль к проблеме Творения, и я пришел этим путем к радикальному противлению всякому «софианству». См. мою позднейшую статью «Тварь и тварность» в 1-м выпуске «Православной мысли». В свое время, кажется, только о. Сергий и отчасти о. Василий Зеньковский сообразили, что это была противософианская статья, иные, напротив, нашли, что я сам «софианец» (между прочим, проф. А.П. Доброклонский, мой профессор по Одессе, потом на богословском факультете в Белграде, и учитель Афанасьева²³, в рецензии на «Православную мысль» в сербском журнале, — правда, Доброклонский был историк старого и скучного типа и не богослов, хотя и необычайно начитанный и серьезный, только в «позитивном» духе).

Помню, что меня поразил почерк Флоренского: какие-то каракули — все буквы точно танцуют и извиваются, точно разбегающиеся муравьи. Конечно, письма его погибли²⁴.

Пора кончать это растянувшееся письмо.

Еще раз спасибо за содействие. Жду.

Сердечный привет всему семейству.

 

2

Апр. 2, 1973

Дорогой Никита Алексеевич,

Спасибо за письмо. Восемьдесят лет мне исполняется 28 августа по старому стилю. По-видимому, к этому сроку появятся два «фестшрифта». Один, во всяком случае, уже прошел корректурную фазу — издается в Риме, но подготовлен в Америке, хотя и с участием его европейских авторов. Второй — более проблематичен, рассчитан на три тома. Впрочем, я не должен обо всем этом знать.

Я готов написать несколько страниц вроде субъективного «куррикулум вита». Кстати, мне предстоит говорить на эту тему в качестве вступительной речи на годичном съезде Американской ассоциации славистов.

Ксения Ивановна ревностно трудится над переводом моих английских статей, «на всякий случай». Перевела уже статей двадцать. Но перевод нужно еще раз просмотреть. Рассчитываю послать Вам на выбор две статьи попроще, хотя и не без «задоров», как говорил Гоголь. Одну из них читал Вейдле по-английски и одобрил: Гоголь, Достоевский, Лев Толстой²⁵.

«Вестник» получаем и читаем с интересом.

Книгу Уделова тоже прочли. Когда вы издадите Флоренского? Следовало бы собрать и его ранние статьи, которые практически мало известны и мало доступны, — в разных журналах. Известны ли Вам «Воспоминания» Волкова о последних годах Московской Академии, в них много любопытного, отчасти и о Флоренском?

Английский перевод «Путей», к сожалению, подвигается «со скоростью землеводного, именуемого раком», как говаривал Владимир Соловьев.

С прошлого лета я в отставке из здешнего университета, но за мной пока остаются две комнаты в университетских зданиях. В этом году и в будущем я начал преподавать в здешней семинарии как «визитер», веду семинары по патрологии.

В прошлом году совсем неожиданно меня пригласили на один семестр в один из колледжей в Нью-Йорке — прочитал серию лекций об Отцах. Это была студенческая инициатива.

Чувствую себя неплохо, но, к сожалению, начинаю чувствовать возраст. Работы много, но идет она довольно медленно — отчасти потому, что ее слишком много.

Что происходит в Париже, совсем не знаю. Даже о. Игорь не писал больше года.

Наши летние планы на этот год пока не совсем оправдались.

С сердечным приветом

 

3

16.1.1979

Дорогой друг,

Рад был Вашему письму. Давно от Вас не слышал, и было приятно получить от Вас весточку.

Перевод и издание «Путей русского богословия» — мое больное место. Вопрос об английском переводе в настоящее время не решен. Как будто перевод был закончен для «Нордланд-Пресс» в Бостоне, но я не могу добиться получить его для проверки.

Пересмотр русского текста предполагает большую работу. Было бы, конечно, очень хорошо книгу переработать, но это не так просто сделать при моем возрасте. Книга в первоначальном издании разошлась и после этого [вос]производилась фотографическим способом. В этом виде она находится во многих библиотеках США и у частных лиц. Если Вас интересует переиздание книги в сущем виде, лучше всего обратиться к Paul Anderson [ИМКА-Пресс].

Насчет моих статей, то Ксения Ивановна последние годы переводила мои статьи с английского на русский, и часть этих переводов я проверил. Было бы хорошо эти переводы напечатать, но сначала я должен их просмотреть и определить, которые из них следует напечатать в первую очередь.

Что касается Вашего биографического вопроса, из России я выслан не был, а бежал в 1920 году с родителями и сестрой из Одессы в Болгарию, а в 21-м в декабре уехал в Прагу, где оставался до переезда в Париж в 25 году. Выслан был мой брат Антоний, в 1922 году. Из двухсот человек, высланных тогда, уже почти никого не осталось в живых. Это было таинственное происшествие — считается, что это был личный акт Ленина.

Напишите, как протекают Ваши занятия, и о Вашем семействе.

Преданный Вам

 

Опубликовано в журнале “Вестник РХД” №196, перепечатка с разрешения издателя.