Блог

Публикуем вторую, заключительную часть очерка Леонида Емельяновича Яскевича о киевском новомученике протоиерее Александре Глаголеве. Читайте также первую часть.

В 1919 году революционная смута проникла и в Церковь России. В частности, на Украине возникло движение за отделение Церкви Украины от Московского Патриархата. Часть мирян и священников под председательством Михаила Морозова при секретаре Иване Тарасенко летом 1921 г. образовали Всеукраинский Православный Церковный Союз (ВПЦС, по-украински ВПЦР). Ни один епископ не вошел в эту Раду.

Впоследствии это движение возглавил запрещенный в Богослужении протоиерей Василий Липкивский: «В 1917 р. Зараз після революції я став на чолі революційного духовенсва і був головою скликаного в Києві в квітні 1917 р. З’їзду духовенства і мирян… (без епископата)… на Петра 1919 р. Я став настоятелем Софіївського Собору і брав активну участь у заснуванні українських парафій (з допомогою ГПУ відібрав церкви від православних — Авт.)… і в організації керівництва Українською Церквою, а також в тяжкій боротьбі з російським (українським — Авт.) єпіскопатом на Україні за волю Української Церкви… Але Всеукраїнська Рада вирішила не вважати російський (на той час всіх єпископів) єпіскопат за своїх архипастирів і тому не звертати уваги на їхні заборони, а подбати про утворення власного єпіскопату, і от Всеукраїнським Церковним Собором 1921 р. Мене обрано і поставлено на Митрополіта Київського і Всієї України” (14).

Так совершился акт отпадения от Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви.

Много усилий было положено священномучеником Владимиром, митрополитом Киевским Михаилом и другими иерархами, чтобы предотвратить это безумие. Для увещания отступников митрополит Киевский Михаил пригласил на общецерковное собрание все киевское духовенство и впавших в раскол радетелей за вільну українську Церкву. На этом собрании говорилось много трогательного и мудрого. С прекрасной речью выступил тогда профессор-протоиерей Павел Светлов. Он призывал отколовшихся украинцев думать по-христиански и указал на большой вред узко-националистических религиозных течений.

Но как только подымался вопрос о единстве Церкви, от революционных украинцев, отколовшихся от Вселенской Церкви, которых ради церковного раздора поддерживали богоборческие власти, слышались злобные крики о ненависти украинского народа к русским, о том, что когда-то полиция теснила Т.Г.Шевченко, и что в этом, неизвестно почему, «виновато» православное духовенство.

Под конец собрания взял слово всегда миролюбивый о. Александр Глаголев. Он пояснил сущность церковных догматов, указав, что они являются выявлением любви Церкви, как единого тела Христова. Далее он сказал: «Всякий церковный закон есть закон любви. Церковь – Царство Божие. Догматы – слова, нами слышанные от Бога, поэтому мы не должны сомневаться в их святости. Бог есть любовь. Его слова могут быть только словами любви. Когда мы отрываемся от догматов, то попадаем под противоположные Божиим демонские законы. Мне кажется, мы не можем быть в единении с украинцами до тех пор, пока они не осознают, что нарушили заповеди Бога и впали в демонскую прелесть» (15).

Тогда многие осудили о. Александра за столь резкое выступление. Но, справедливости ради, необходимо сказать, что все присутствующие на собрании украинцы, впоследствии вернувшиеся в лоно Православной Церкви, говорили, что к этому возвращению их побудили слова о. Александра.

В 1922 г. много скорби Православной Церкви принесла «Живая Церковь» – первая и наиболее влиятельная из обновленческих группировок. Эту группировку, как вносящую раздор в единую Православную Церковь, богоборческие власти активно поддерживали. Киевское духовенство, за некоторым исключением, несмотря на чрезвычайные репрессии властей, осталось верное Православию. И в этой верности большое значение имело авторитетное слово о. Александра – самого образованного и высокой духовной жизни пастыря, постоянно вещавшего: «Христианин неизбежно должен бороться с собой ради высших требований христианского долга: и в нем естественная любовь к жизни, к личному благополучию должна уступать и подчиняться преданности его воле Божией и сознанию христианского долга, так, чтобы любовь к себе отнюдь не служила препятствием к выполнению дел высшего призвания христианина» (16).

Увы! Это как раз то, что ни один ересеиерарх не хочет слышать, но это нехотение слышать и является уже сейчас осуждением их. Приговор праведного суда над теми, кто, как и Иуда, не хочет признать свою вину, покаяться и вернуться в лоно Единой Церкви Христовой. «Но вот, св. апостол в наше назидание и предостережение говорит о последующих распинателях Сына Божия, не только не менее, а гораздо более чем непосредственные виновники смерти Господа, повинных в ней. ( Евр. 6:4-6; сн. 10:29). Ясно, что здесь речь уже о христианах — людях, удостоенных всех даров благодати, приобретенных крестною жертвою Господа Спасителя: возрожденных и просвещенных в таинстве крещения, принявших Святого Духа в миропомазании и других таинствах, а в таинстве причащения вкусивших небесного дара бессмертия, познавших сладость благого Слова Божья – в учении Св. Писания и Церкви, вкусивших или ощутивших уже силы будущего века, но затем отвергших все это и уклонившихся на путь греха и плоти – на путь язычества ( Еф. 2:3) (17).

4 апреля 1923 г. о. Александр после ареста епископа Василия Богдашевского по настоянию действующих профессоров КДА П.Кудрявцева, В.Экземпорского, П.Светлова, В.Звитневича, И.Королькова вторично становится ректором Киевской духовной академии. Ему, благодаря его мудрости, удается продлить деятельность Академии даже после официального ее закрытия в мае 1924 года. Деятельность КДА таким образом продлилась вплоть до 1927 года. Факт деятельности Академии подтверждается выпуском студентов и защитой кандидатских диссертаций выпускников, а также тем, что митрополит Сергий Страгородский присылал в это время работы на соискание ученой степени.

Летом 1926 и 1927 гг. о. Александр в группе киевских священнослужителей осуществляет паломнические поездки в Саровскую пустынь. Перед закрытием Дивеевского монастыря насельницы его подарили о. Александру икону преподобного Серафима Саровского. Эту икону батюшка установил в храме Николы Доброго. После закрытия храма Николы Доброго икону передали в Покровский монастырь, т.к. держать ее у себя о. Александр не имел возможности, поскольку к этому времени его с семьей выселили из дома при церкви Николы Доброго.

В 1943 г. икону Серафима Саровского о. Адриан Римаренко вывез из Киева сначала в Германию, а затем в Америку. Сейчас эта икона заняла достойное место в Ново-Дивеевском женском монастыре основанном о. Адрианом под Нью-Йорком. Список же с этой иконы, сделанный художником И.С.Ижакевичем, находится в Свято-Макариевском храме Киева.

Отец Александр был замечательным семьянином. Несмотря на свою чрезвычайную занятость, связанную со службой в церкви и постоянной научной и преподавательской деятельностью в Академии, он много уделял внимания воспитанию своих детей – Алексея, Сергея, Варвары, а с 1926 г. и своей внучке Магдалине, о которой при ее рождении он сказал «бэхора-бехор» – «первородная дочь первородного сына» (др. евр.). Вот как вспоминает внучка дедушку: «Мы с братом родились в священническом доме, примыкавшем к церкви святителя Николая Доброго по ул. Покровской, №6. В этом доме у дедушки бывал Михаил Булгаков. В «Белой гвардии» Алексей Турбин после смерти матери, сидя в комнате у о. Александра, вопрошает его: «Как теперь будем жить, о. Александр?». Несмотря на то, что нас выселили из этого дома, когда мне было 3 года, а брату около полугода (1928 г.), хоть и смутно, но помню отдельные помещения в доме, их интерьер и обитателей. В столовой на стенах – Мадонна с Младенцем Рафаэля и Мадонна без Младенца. В доме жили приехавшие на учебу племянники дедушки, затем сын и дочь сельского священника о. Павла Мартынюка. В связи с выселениями многие «бывшие люди» оказались без крова. Дедушка давал им приют. В гостиной жила псаломщица Елена Антоновна Максимович, высокообразованная, в совершенстве знающая западноевропейские иностранные языки. Затем попеременно жили семья Криницких, семья Околовичей…

Отец Александр был очень добр и по своей природе, и по христианским убеждениям. Его доброта была безмерной. Он постоянно занимался обширной благотворительностью. Все просящие и нуждающиеся получали от него духовную и материальную помощь. Даже в другие города он постоянно посылал деньги. Посещать немощных, больных, утешать страждущих, павших духом, тут же оказывать и материальную помощь – это была его обыкновенная жизнь.

Профессор Мищенко рассказывал о том, как о. Александр спас девушку, решившую покончить с собой. Спас он ее исключительно вниманием и лаской. Эта девушка пережила большое горе. Она лишилась своих близких, трагически погибших, ее бросил жених. Она заболела душевной болезнью и о. Александр ежедневно навещал ее, давал ей каждый раз какие-нибудь советы и никогда не говорил с ней об ужасе ее состояния. И так это делал он до тех пор, пока она не исповедалась у него и не стала после первого же причастия совершенно здоровой.

Под стать ему была и его матушка Зинаида Петровна, настоящая хранительница домашнего очага. Она была человеком редких душевных качеств. Строгая постница и молитвенница, она не только успевала заботиться об о. Александре и о своей семье, но отдавала много сил, оказывая помощь различным больным, старым и одиноким людям. Окормлялась матушка Зинаида у архиепископа Антония Абашидзе, проживавшего до войны в меньшей комнате маленького домика игумена Варлаама на «Собачьей тропе» (Кловский спуск). Владыка тайно постриг ее в монашеский чин. Об этом знал только о. Александр.

В мае 1927 г. Киевская православная богословская академия (так по требованию большевистских властей стала называться Киевская духовная академия) перестала существовать. Так и осталось неоконченным научное издание славянской Библии, над которой о. Александр работал совместно с еп. Василием (Богдашевским) с 1924 года по предложению Петроградской духовной академии. С этого времени о. Александр все более и более ощущает давление властей при держащих на него самого и его семью. После нескольких насильственных заселений посторонних людей в его дом, семью о. Александра стали выселять, но из-за крупозного воспаления легких у матушки Зинаиды выселение было приостановлено. Отселили только его сына Алексея с женой и двумя детьми. Но как только поправилась матушка – сразу же последовало требование освободить жилую площадь. В 1932 г. о. Александр с матушкой Зинаидой вынуждены были освободить свой дом. Они поселились под лестницей колокольни Николы Доброго. Несколько позже муж Варвары Александровны – дочери о. Александра — устроил на лестничном переходе что-то вроде комнаты, в которой стоял сундук, на котором спала матушка Зинаида. Помещение под лестницей, где стояла кровать о. Александра, батюшка называл «своей келией». Ни воды, никаких самых необходимых удобств в этом «жилье» не было. Прямо на ступеньках лестницы матушка на керосинке готовила еду. Сжалилась одна домовладелица с Кожемятской улицы над выселенцами и прописала матушку Зинаиду Николаевну. Таким образом, матушка имела возможность, не нарушая паспортного режима, переночевать там. Однако даже в таких условиях жизни никто никогда ни от матушки, ни от батюшки не слышал ни жалоб, ни ропота. Об этом времени очень тепло вспоминает внучка о. Александра – монахиня Магдалина: «…Мы с братом в дошкольном и младшем школьном возрасте в течение дня обычно находились у дедушки и бабушки. Родители материально нуждались. А у дедушки и бабушки нам было очень хорошо. Бабушка с любовью заботилась о нас. Когда же дедушка приходил из церкви, мы встречали его с истинным удовольствием. Даже в мороз у него всегда были теплые руки. На лице светлая улыбка. Когда он после своей трапезы ложился отдыхать на сундуке и укрывался шубой, мы тоже забирались к нему туда под шубу. Очень интересно с дедушкой проходил обед. Он нам рассказывал интересные истории, порой заразительно смеялся. Иногда читал нам какую-нибудь иностранную литературу, тут же делая перевод… К дедушке в церковь стекалось много людей из разных районов города и приезжали из других мест. Многие потом шли к нему домой, невзирая на тесноту помещения и неудобный подход к его жилищу. Старожилы Киева, прихожане храма Николы Доброго Зинаида Дмитриевна Янковская, Евгения Климентиевна Федорова и др. вспоминали, как он утешал страждущих, молился за больных, поддерживая павших духом…».

«Даже в таких нечеловеческих условиях, – вспоминает Марина Ивановна Егоричева-Глаголева, – о. Александр продолжал сохранять ровное, доброе расположение духа. Туда же к нему приходили люди за помощью и утешением».

Первый арест был 19 января 1931 года с санкции оперуполномоченного отделом УГБ г. Киева. Тогда о. Александра содержали в Лукьяновской тюрьме до 4 июля 1931 г. Это была проба, как можно содержать в тюрьме без суда и следствия. Но тогда нравы тюремщиков были не столь бездушны, жестоки. Матушка Магдалина так вспоминает об этом аресте: «Я помню, как мы (бабушка, дядя Сережа – папин брат, тетя Вавочка – папина сестра Варвара, мои родители и мы с братом Колей) поехали его (о. Александра) навещать. Мне было тогда четыре с половиной года. Дедушку вывели на свидание. Помню, что он находился за деревянным барьером. Он нам приветливо улыбнулся. Даже охраняющий его служитель тюрьмы пересадил через барьер нас с братом и мы уселись у дедушки на коленях. Тогда еще было другое отношение к заключенным: разрешались передачи, свидания, Рассказывают, что тогда однажды следователь, увлекшись разговором с дедушкой, сказал ему: «Вы мне задали больше вопросов, чем я вам». Причем, конечно, дедушка это делал не из-за скрытого желания войти в контакт со следователем, а просто из-за доброжелательного отношения к человеку вообще». Тогда его выпустили из-под ареста – не было причин держать. И все же, при всей своей выдержанности, о. Александр очень болезненно переживал закрытие и, в дальнейшем, разрушение Борисоглебской церкви и церкви своей – Николы Доброго.

29 июня 1934 г. «по просьбе трудящихся» была закрыта Борисоглебская церковь. Настоятель этой церкви о. Михаил Едлинский — близкий по духу друг о. Александра, был приглашен им служить в Свято-Варваринской церкви, на лестничном переходе которой жил тогда сам о. Александр. Недолго им пришлось совершать богослужения вместе. К концу 1934 г. закрыли и Доброникольскую церковь, и оба друга-священника стали подвизаться в Набережно-Никольской церкви. Второе тяжелое потрясение постигло о. Александра 9 декабря 1936 года. В этот день отошла в вечный покой сердечный друг и сомолитвенник Зинаида Николаевна. Матушку Зинаиду многие любили за всепокоряющую любовь ее ко всем. Проводить ее в последний путь пришло множество людей. «Когда тело бабушки из помещения под колокольней несли на катафалк, – пишет матушка Магдалина, – чтобы везти в Набережно-Никольскую церковь – начали, уже начали разрушать дедушкину церковь святителя Николая, на дорогу, невзирая на похоронную процессию, тут и там сбрасывали камни от разрушаемого храма».

Всеобщая любовь к матушке Зинаиде излилась тем, что ее из Набережно-Никольской церкви несли на руках аж до Щекавицкого кладбища.

«Со смертью бабушки, – далее вспоминает матушка Магдалина, – дедушка очень изменился. Придя из церкви в пустую комнату, немного поев, начинал молиться. Когда мы подходили к нему, он гладил нас, как будто хотел улыбнуться, и… начинал плакать. Внешне от был досмотрен, та же преданная трудолюбивая Евдокия Яковлевна готовила ему еду, стирала, убирала в комнате. Но внутренне дедушка осиротел».

С этого времени о. Александр стал особенно много молиться и искать, кому помочь, кого утешить. В это время, по свидетельству многих, знающих батюшку, в нем стала появляться особая духовная сила. Он как бы стал жить между небом и землей и многое мог предвидеть. Он особенно сочувственно стал относиться к Михаилу Петровичу Слесаревскому – брату Зинаиды Николаевны – известному в Киеве ветеринару. Этого 82-летнего старика почему-то в начале 1937 года арестовали. Когда его выпустили, он оказался совершенно разбитым человеком с рассудком ребенка. «Со всеми он говорил очень вежливо на «Вы», даже с собственными дочерьми. А одну из дочерей вообще не узнал» – вспоминает Магдалина Алексеевна. Так начинался 1937 год. Несмотря на это, о. Александр не терял присутствия духа и, даже, иногда проскальзывало у него чувство юмора. С.Малинина, жена профессора КДА Малинина, как-то принесла о. Павлу Светлову от о. Александра письмо-записку, в которой писал: «Теперь власть меня очень дорого ценит – каждый мой вздох оценивается ими в 17 коп». Так он иронизировал по отношению налога, взваленного на него богоборческими властями.

«В 1937 г. полностью сбылось предсказание Ф.М. Достоевского, – пишет внучка о. Александра, – «Если Бога нет – все дозволено».

21 октября 1937 г. арестовали лучшего друга о. Александра протоиерея Михаила Емельяновича Едлинского по обвинению «в участии в антисоветской фашистской организации церковников и проведении контрреволюционной деятельности». Расстрелян по решению тройки при Управлении НКВД УССР 17 ноября 1937 г. в Лукьяновской тюрьме.

«В ночь с 19 на 20 октября 1937 года, – пишет внучка о. Александра Магдалина, – еще до рассвета, к нам постучал в дверь племянник Евдокии Яковлевны Вася и сказал, что тетю Дуню взяли понятой к дедушке, у которого проводится обыск. Папа (Алексей Александрович) с мамой вышли сразу… Придя на место, мама (Татьяна Павловна) начала звонить, затем стучать в первую дверь перед лестницей, ведущей к дедушке. Наконец раздались шаги, и она услышала:

– Что вы хотите?

– Я к отцу Александру.

– Вы кто?

– Его дочь, впустите.

– Сейчас нельзя, идет обыск.

Мама стала ждать.

Наконец вывели дедушку, бледного, еще более, чем обычно, сгорбленного. Мама кинулась к нему: «Папуся, благословите». Это был последний человек из родных, который виделся с дедушкой. Папа в это время стоял в Покровском переулке».

Протоиерея профессора Александра Александровича Глаголева, этого кроткого, смиренного, добрейшего человека, противника всякого зла и насилия четвертым отделом УГБ НКВД УССР обвинили в участии в контрреволюционной организации (ст.54-11 УК УССР). На это абсурдное обвинение о. Александр расписал следователю весь свой распорядок дня и всю свою деятельность. Он пишет: «Ежедневно совершаю богослужения в храме Николы Набережного (Почайнинская, 6), где пребываю большую часть дня – совершение богослужения, совершение треб (исповедь, крещение, панихиды, молебны, соборования и т.п.). Хождение от храма к месту жительства забирает у меня около часа. Короткий перерыв между утренним и вечерним богослужениями заполняется у меня беглым просматриванием газет, сном около часа или вообще лежанием на кровати с какой-либо книгой, преимущественно моей академической специальности, затем обедом, по окончании которого я обычно иду в храм для совершения вечернего богослужения, которое оканчивается (вместе с требами), как обычно, не раньше 9-10 часов (вечера), после чего я, утомленный, возвращаюсь на квартиру, где мало что успеваю сделать из книжного чтения и, как обычно, после вечернего чая приступаю к совершению молитвенного правила к литургии следующего дня. Из-за такого распорядка ежедневных занятий я имею крайне ограниченные возможности для посещения своих знакомых, кроме родных и очень близких знакомых. Например, у архиепископа Филарета (Линчевского), который в нашем храме служил как настоятель, я был в день его Ангела 1/14 февраля 1936 года, в день же его юбилея сорокалетнего священнослужения 6/19 мая текущего года я быть не смог, весь день дежурил в храме. Краткосрочное пребывание за чаем и закуской в день Ангела архиепископа Филарета сопровождалось обычными для таких случаев приветствиями с одной стороны и угощениями с другой. Каких-нибудь секретных разговоров, за исключением отдельных замечаний о благочинии богослужения, не припоминаю. У старейшего члена нашего парафиального объединения протоиерея Михаила Едлинского, моего друга и духовника, я был несколько раз то для исповеди его болящей супруги, то для участия в чаепитии за ужином в день Ангела о. духовника 10/24 января, в двух приходских его праздниках 24 июня (7 июля), а также 24 июля (6 августа) и в день пятидесятилетия его супружеской жизни. Эти встречи обычно были весьма краткими и имели стереотипный характер. Из других сослужителей нашего храма я был у своего родственника Александра Николаевича Протасова в дни Ангела его и его супруги, а также в связи с приездом наших общих родственников (моей сестры и племянника – инженера из Москвы). Ни у кого из других членов нашего прихода я не бывал. А также ко мне в день моего Ангела из церковного причта были только протоиерей Едлинский и протодиакон Протасов, а из церковной общины – помощница свечного ящика Д.Ф.Гроссе и несколько родных и близких знакомых также были у меня.

За пределы Подола в праздничные дни я дважды выезжал на Соломенку: 3/16 мая в день 50-летнего юбилея священнослужения протоиерея Михаила Ивановича Вишневского и 21мая/3 июня – в день тезоименитства нашего митрополита Константина (Дьякова) для участия в соборном архиерейском богослужении. На первое торжество я абсолютно опоздал и из поздравлений, что посвящались юбиляру, слышал речь о. Феодосия Павловского, а в другом богослужении я участвовал и, по благословению митрополита, произнес слово о твердости и верности заповедям Христа по примеру равноапостольного Константина. Про кратковременные посещения прихожан Подола говорить не приходится, учитывая их стереотипность и кратковременность таких треб, как причащение больных св. Тайнами, крещение слабых новорожденных детей, совершение похорон, как обычно в сопровождении диакона, которые совершаются по особому приглашению. Желающих посетить мою квартиру я, как обычно, от этих намерений отговариваю, ссылаясь на крайнюю тесноту моего помещения, советуя всем о своих духовных потребностях говорить в храме на исповеди или после окончания литургии. Однако, некоторые из духовных чад желают на исповедь и беседу приходить ко мне на квартиру в те короткие часы и минуты, когда я бываю дома перед литургией или после нее».

Один из следователей, введших допрос о. Александра, жаловался, что «с этим попом невозможно работать – он на все вопросы о контрреволюционной деятельности только твердил: «Господи, помилуй, заступи, спаси и помилуй!» Следователь недоумевал: о ком это он? Но в этот арест, очевидно, дело не ограничивалось разговорами… В камере вместе с о. Александром сидел священник о. Кондрат Кравченко. По милости Божией, вопреки сложившимся обстоятельствам, он выжил. Вернулся. Свидетельствует: «В Лукьяновской тюрьме бытовала следующая методика допроса: ночью допрашиваемых заставляли стоять в очень неудобной позе с запрокинутой головой. Сам о. Кондрат подвергался дважды таким допросам, а о. Александра Глаголева допрашивали таким образом 18 раз». Исходя из этого, о. Кондрат считает о. Александра не мучеником, а великомучеником. Сам он, промучившись в Заполярье 12 лет, отморозив ноги и претерпев увечья, считал, что самым ужасными воспоминаниями для него были эти два допроса в Лукьяновской тюрьме.

Сведения о судьбе о. Александра в Лукьяновской тюрьме были весьма разноречивы – от известия о смерти в 1937 году до ответа в 1938 г.: «Скоро будет послан по этапу, можно передать теплые вещи».

Профессор-священник о. Павел Светлов интересовался судьбой о. Александра Глаголева. Он через О.И.Прохасько и А.С.Тихонову отсылал передачи о. Александру. Передачи принимали до мая 1941 года. В мае этого года Ольге Ивановне в Лукьяновской тюрьме ответили : «А.А.Глаголева в тюрьме нет. Он отбыл». Куда? Когда? На эти вопросы ответа не последовало.

Сын о. Александра Алексей ночами ходил на Лукьяновское кладбище. Из тюрьмы вывозили трупы на грузовиках, открывали борт машины и сбрасывали тела в общую могилу. Алексей Александрович предполагал узнать среди трупов своего отца.

Татьяна Павловна – жена Алексея Александровича — однажды получила ответ: «Скоро будет послан по этапу, можно передать теплые вещи». А новый следователь ответил: «Находится под следствием».

Только в 1944 г. В Москве Татьяна Павловна получила официальный ответ, что А.А.Глаголев умер 25.11.1937 года от уремии и сердечной недостаточности. Никогда ранее о. Александр не страдал ничем подобным. Остается вопрос, как эти заболевания могли развиться до летального исхода за один месяц под внимательным наблюдением тюремного врача.

Свидетельствует Магдалина Алексеевна Пальян-Глаголева: «В феврале 1997 года я была допущена ознакомиться с тюремным делом за № 71156 ФП на А.А.Глаголева, арестованного 20 октября 1937 года по обвинению в активном участии в антисоветской фашистской организации церковников. Преступление по ст. 54-10 и 54-11 УК УССР. У меня создалось впечатление, что над материалами «дала» позднее «усердно» поработали…». В деле Александра Александровича Глаголева почти ничего нет:

1. Нет ни одного обвинения людей, по показаниям которых он был арестован.

2. Нет имен обвинителей, а ведь они должны быть, если о. Александр был членом «организации».

3. Нет очных ставок с членами этой «организации» или с обвинителями.

4. Главное, нет ни одного протокола допроса. А допросы были. Сокамерник о. Кондрат Кравченко свидетельствует, что о. Александра вызывали на допрос 18 раз.

5. В деле нет ни одной справки, когда и чем заболел А.Глаголев, когда его поместили в больницу, кто был его лечащим врачом. Есть только справка о смерти в больнице.

6. Нет ни одной записки, подписанной о. Александром. Только никем не подписанные черновики вышеприведенные, по которым, очевидно, обвинительное заключение не могло быть составлено.

7. Известно, что дело состряпали и вели оперуполномоченный Гольдфарб и начальник ІV отдела Перцов.

8. Тело покойного протоиерея А.А.Глаголева, как и других погибших в тюрьме, никому не выдали.

9. Все это нелепое преступление победили мудрость и незлобие о. Александра – его любовь к людям.

В 1940 году сын о. Александра Глаголева Алексей Александрович и жена сына Татьяна Павловна пришли к архиепископу Антонию (Абашидзе) и совершили заочное погребение. Позже они поставили памятник на Лукьяновском кладбище, где, по наблюдениям Алексея Александровича, сваливали тела убиенных в Лукьяновской тюрьме в общую яму-могилу, которую после захоронения засыпали и утрамбовали. Но «свет во тьме светит и тьма его не объят» (Ин. 1:5).

Теперь священномученик Александр Киевский «святою ревностию по Бозе, по вере и Церкви Христовой», свидетельствовавший Истину Божью всей своей жизнью, даже до смерти, смерти же мученической, является нам, грядущим поколениям, «семя свято-стояние» (Ис. 6:13) и «присный нам ходатай за нас пред Престолом Божиим».

Да будет же дух его сугуб в нас, да возможем в трудные времена сии явить себя «делателями непостыдными Слова Истины». (2 Тим. 2:3), «без страха подвизающихся за Истину Божию» (Евр. 12:1-4). (19).

Святый священномучениче Александре, моли Бога о нас!