Блог

Доклад на конференции “Пятые Международные Успенские чтения “Человек. История. Весть”” (Киев, 4-7 сентября 2005)

Какой идеал вдохновлял двух братьев из Фессалоник, взявших на себя миссию нести Благую Весть и цивилизацию славянским народам? В этом докладе нам хотелось бы показать, что тесная связь между возвещением христианской веры славянским народам и их культурным развитием уходит корнями в лучшую богословскую и гуманистическую традицию греческих и византийских Отцов. Именно присущий им целостный взгляд, открытый универсальному через частное своеобразие, стал, как нам кажется, главной причиной будущей плодотворности миссии святых Кирилла и Мефодия, учителей словенских.

Важно сразу остеречься от двух возможных опасностей: принять за культуру в целом лишь ее литературных свидетелей или же свести миссионерскую деятельность Кирилла и Мефодия к учреждению определенного обряда. Понятие культуры включает здесь всю совокупность ценностей, которыми живет народ или человеческая группа. И в этом смысле культура отнюдь не является привилегией элиты. Она охватывает и словесность – письменную и устную, законодательство, иконографию и музыку, обиход, и т. д.

С другой стороны, влияние византийской культуры в Моравии и Паннонии нельзя ограничить переводом литургического обряда на славянский язьк. Очень правильно вспоминает виликий ученный Франк Гривеч:”В конце XIX и начале XX века в Моравии (Велеград) всячески Сп превозносили кирилло-мефодиевскую идею. В 1903 году я стал участником ^ собрания моравских священников и семинаристов в Велеграде. При разговоре о кирилло-мефодиевской идее я высказал свое убеждение в том, что славянская литургия была лишь внешним выражением славянского 1 миссионерского метода. Главная мысль святых Константина-Кирилла и Мефодия была глубже и шире: это равенство всех народов и социальных групп, христианское единение и всечеловеческое братство, которые провозглашал святой Павел, Апостол Фессалоник – родины святых братьев. Святые учители славян были греками и патриотами. И именно поэтому в своей миссии в отношении славянских народов они были не протагонистами национальных тенденций, а убежденными проповедниками христианского универсализма. В замысле святых учителей словенских эти народы должны были стать не предметом раздоров между христианским Востоком и Западом, а полноправными членами семьи христианских народов и как раз способствовать воцарению мира между Востоком и Западом. Именно в этих целях святые братья ввели на границах западной Церкви славянскую литургию римского обряда, а на границах греческого христианства -славянскую литургию византийского обряда”.

Прежде всего, постараемся соотнести миссию святых Кирилла и Мефодия с миссиями византийской Церкви в целом.

I. Миссия двух братьев и византийские миссии

Своеобразие наследия Кирилла и Мефодия невозможно ощутить, не имея представления о смысле, который вкладывала в понятие миссии византийская Церковь IX века. Всякое миссионерское начинание неизбежно заключало в себе политический аспект, если не для самих миссионеров, то для императорской власти. Одной из целей распространения христианской веры было расширение сферы влияния Византии и ее культуры на народы, граничившие с империей. Безусловно, святоотеческий период оставил примеры евангелизации, приведшей к рождению поместных Церквей, которые продолжали хранить и развивать свою национальную культуру (Армения, Грузия, готская Церковь. Впоследствии, вопреки распространенному мнению, сама Византия часто вела политику эллинизации негреческих народов в области литургии и культуры. Однако этот фактический подход никогда не был вопросом богословских принципов. Новизна миссии братьев Константина и Мефодия состояла в том, что они захотели создать собственную славянскую литургию и культуру, невзирая на неизбежные трудности, хорошо всем нам известные. Соприкосновение братьев с монахами, совершавшими одну и ту же литургию, но на своих национальных языках, в великих центрах монашеской жизни (в Палестине, на горе Олимп в Вифинии, где они жили какое-то время, на Синае и т.д.), (тоже сыграло свою роль. Деятельность братьев из Салоник в Моравии и Паннонии вряд ли можно назвать “миссией” в строгом смысле слова. Моравия уже была частично христианизирована латинскими миссионерами, которые, проповедуя Евангелие на славянском наречии, сохраняли в качестве литургического языка латынь. Кроме того, территория князя Ростислава канонически не относилась к константинопольскому патриархату. Византийская миссия, которая в первое время не направлялась епископом, стала исключением именно потому, что Кирилл и Мефодий сделали славянский язык региона Фессалоник языком литургии и проповеди. Одним из главных последствий стало все возраставшее со временем и в пространстве расхождение между официальным литургическим языком и разговорными наречиями славянских народов. Это неблагоприятное явление оказалось чревато самыми серьезными последствиями для дальнейшей истории славянских Церквей

II. “Философия” – суть богословия и антропологии

Чтобы лучше почувствовать своеобразие миссии Константина-Кирилла и Мефодия, следует постараться понять, какие богословские и духовные воззрения одушевляли их начинания. Ведь именно они за пределами непосредственных результатов просветительской деятельности братьев и, несмотря на ее относительную неудачу, оказались столь необычайно плодотворными для славянских народов Восточной Европы.

1. Проблема трех священных языков

Это богословское и духовное видение Константин Философ излагает в своем ответе на нападки сторонников священной трилингвы. Евангелие нужно проповедовать всей твари, чтобы все народы могли хвалить своего Творца и Спасителя. Выбор в пользу славянского языка был в этом случае не столько заботой о национальных интересах, сколько стремлением не чинить политических и культурных препятствий спасению, дарованному всем народам. Интересно, что, как утверждает Житие, первым текстом, который Константин перевел на славянский язык, был именно текст пасхального Евангелия (Ин 1, 1-18). В славянских Церквах вплоть до наших дней это чтение провозглашается в день Воскресения Христова на нескольких языках.

Стремление Константина к универсальности очевидно уже в аргументации “богословских споров”, которые он вел во время двух предыдущих своих “миссий” с представителями ислама и иудаизма. Житие святого Климента Охридского, в зависимости от житий Кирилла и Мефодия, явно свидетельствует о том, что их “философия” и просветительский труд в среде славянских народов были двумя сторонами единого мировоззрения.

“Вы, вероятно, захотите узнать, кто эти Отцы. Это Мефодий, который, став архиепископом Моравии, был украшением провинции Паннония, и Кирилл, сведущий в языческой философии, но еще более – в философии христианской, познавший природу всего сущего, но еще более – Того Единого Сущего, от Которого все вещи из ничего получили бытие. Благодаря чистоте жизни эти люди зрят Бога в своем сердце, а благодаря страху Божию, зародившемуся в глубине их души, стремятся произвести на свет дух спасения (Ис 26, 18 ). С великим искусством учат они на греческом языке, и путь подобной премудрости увлек многих. А поскольку славянский род (а именно, болгары) не понимал Писаний на греческом языке, святые сочли это величайшим ущербом. То, что светильник Писаний еще не возгорелся для сумрачного края болгар, стало для них источником бесконечной печали… И что же они предприняли? Они вознесли свои взоры к Параклету, к Духу, первым даром Которого стал дар языков (Деян 2, 1-11), моля Его о милости, о создании алфавита, приспособленного к трудностям болгарского языка, и о том, чтобы Божественные Писания могли быть переведены на наречие этого народа. Они всей душой предались добровольному посту, непрестанной молитве, аскезе тела, сокрушению души, смирению, и достигли чаемого… Получив желанный дар, они создали славянский алфавит и перевели богодухновенные Писания с греческого языка на болгарский, позаботившись передать Божественные знания самым разумным из своих учеников. Ибо таковых – припавших к источнику их учения – оказалось немало. Самыми сведущими из них и начальниками этой братии были Горазд, Климент, Наум, Ангелай и Савва”.

Житие святого Климента Охридского продолжает основную мысль славянских житий Кирилла и Мефодия: философия, к которой стремились братья, открытая нетварному Сущему и всей твари, не могла замкнуться в обособленности отдельной культуры, будь то греческой, латинской или еврейской. Тем самым она изменила бы универсальности Пятидесятницы и христианского спасения, обнимающих все многообразие народов единой любовью и милосердием.

По этому поводу мы находим драгоценные свидетельства в Житии Константина-Кирилла. Остановимся на некоторых из них.

2. Любомудрие, или философия

В отрочестве, когда пробуждался разум юного Константина, во сне его посетила Премудрость и он ее избирает своей супругой. Это первое переживание, описание которого почти уникально в византийской агиографии оказало решающее влияние на всю последующую жизнь юноши. Впоследствии он избрал святого Григория Богослова, одного из трех Отцов Каппадокийцев, своим учителем и примером жизни и внутреннего пути. Восхищение перед ним побуждало Константина запоминать наизусть его труды, несмотря на их трудность для понимания. Житие наводит на мысль о том, что эта столь личная связь со святым Григорием глубоко повлияла на формирование идеала христианской философии в сердце юного Константина. Конечно, как учитель Григорий Богослов был отнюдь не прост: он прекрасно владел искусством риторики, и поэтики и обладал необъятной философской и богословской культурой”.

Благодаря этой преемственности в отношении святого Григория и отцов-каппадокийцев некоторые места Жития “Философа” проясняются, давая нам возможность глубже постичь неразрывную внутреннюю связь между евангелизацией славянских народов и их культурой. Конечно, подобное обращение к истокам не может полностью объяснить уникальности гениального прозрения Константина. И все же, в случае Кирилла и Мефодия укоренение в традиции означает подлинное возвращение к основополагающим источникам, а именно к Отцам IV в., после мучительных распрей между иконоборцами и иконопочитателями.

Логофету, спросившему, что такое философия, молодой Константин отвечает: “Это знание вещей Божественных – в той степени, в какой человек может приблизиться к Богу – ибо оно учит человека подлинно становиться образом и подобием Сотворившего его” (УС IV, 8). Первая философская часть этого определения созвучна определению святого Василия Великого:

“Премудрость – это знание вещей Божественных и человеческих и их причины”. Григорий Богослов, со своей стороны, относит это определение к Христу – Божией Премудрости (1Кор 1, 24): “Он именуется Премудростию (1Кор. 1, 25), как ведение Божественных и человеческих дел. Ибо Сотворившему возможно ли не знать законов сотворенного Им”.

Итак, это определение включает знание (ведение) и несотворенного [т.е. божественного] Сущего, и сотворенного сущего, хотя и несовершенное (знание) в силу нашего тварного состояния, более того, состояния падшей твари. Поэтому оно открыто всему доброму, что может внести в него человеческое познание и культура. Очевидно, что эта позиция созвучна практическому отношению отцов-каппадокийцев к греческому образованию и воспитанию.

Одним из великих примеров такого христианского отношения был пророк Моисей, который, получив египетское воспитание, отказался от него ради созерцания Сущего (Христа). Святой Григорий Нисский различает в его жизни три этапа: сорок лет языческой paideia, сорок лет христианского созерцания после видения неопалимой купины и откровения Божия Имени (Исход 3), и, наконец, сорок лет пастырских обязанностей.

Таким образом, мы естественно пришли ко второй_части определения философии, в которой очевидно присутствует аспект нравственного обращения. Однако этическая перспектива, внутренне присущая всей античной и византийской философии, здесь сосредоточена вокруг тайны спасения и выражена в учении о человеке, сотворенном “по образу и подобию Божию” (Быт 1, 26-27).

Немного дальше в Житии Константин, по-видимому, намекает на это, утверждая: “Для меня нет ничего более великого, чем учение, благодаря которому, стяжав знание, я стремлюсь достичь чести моего предка и его великолепия”. Комментаторы считают, что здесь имеется в виду образ Божий в Адаме, отце рода человеческого. Возвращаясь к образу и подобию Божию, человек вновь обретает свою красоту – отблеск красоты Слова, Божией Премудрости. [Григорий Нисский в трактате “О девстве” так описывает этот процесс:

“Вот почему человек – сей муж великий и драгой, как называет его Писание (Притч 20, 6 и 12, 27), пав и утратив присущее ему достоинство, подвергся тому же, что случается с оступившимся и попавшим в трясину: он оказывается весь запятнан грязью и неузнаваем даже для друзей. Так и человек в трясине греховной утратил дар являть собою нетленный образ Божий и приобрел тот тленный и помутненный облик, который Писание призывает очищать, омывая водами непорочного поведения, чтобы, совлекши запятнанное одеяние, душа вновь засияла красотой. Это очищение от всего чуждого, возвращение души в ее естественное и присущее ей состояние. Но это возможно ей лишь в том случае, если они вновь станет такой, какой была сотворена изначально…”.

Абсолютно ясное утверждение высшего достоинства человека, этого “малого Бога”, как иногда называли его Отцы Церкви.

Разумеется, юный философ говорит, прежде всего, о своем личном замысле. Однако это вовсе не исключает “социальной” стороны его исканий. Вероятно, недостаточно замечено, что Григорий Богослов считает истинным философом лишь мудреца, способного быть полезным себе самому и ближнему. Для всей античной философии эта позиция конкретно выражается в теме выбора наилучшего образа жизни. В своем Oratio 25 Григорий Богослов говорит о жизненном выборе философа Герона-Максима:

“А когда (он) утвердился в таких мыслях, – не почел уже нужным рассуждать, какое лучше избрать любомудрие: внешнее ли, которое под видом и личиною любомудрия играет тенями истины, или наше, наружно смиренное, но возвышенное внутренне и ведущее к Богу. Напротив того, от всего сердца избирает он наше любомудрие, даже не обратив и помысла на худшее, и не увлекшись изяществом речи, о которой столько думают греческие философы. Первым же делом своего любомудрия поставляет -узнать, какой из наших путей предпочтительнее и полезнее, как для него, так и для всякого христианина. Ибо признаком души наиболее совершенной и любомудрой почитал он – при всяком деле сообнимать в частном и общее; потому что каждый из нас получил бытие не для одного себя, но и для всех, которые имеют с ним одну природу, и произведены одним Творцом и для одних целей “.

3. Философия и миссия

Перед отправлением братьев-фессалоникийцев в Моравию происходит событие, которое становится поворотным в биографии Кирилла. Это чтение и расшифровка надписи на чаше Соломона, хранящейся в сокровищнице Святой Софии.

“Философ же пошел в Царьград и, повидав цесаря, жил тихо, молясь богу, пребывая в церкви Святых Апостолов. Есть же в Святой Софии чаша из драгоценного камня, сделанная Соломоном, а на ней письмена еврейские и самаритянские, написанные стихами, которые никто не мог ни прочесть, ни перевести. Взял же ее Философ и прочел и перевел (надписи). Первый же стих такой (написано): “Чаша моя, чаша моя, прорицай, пока (светит) звезда. Напои Господа, первенца, бодрствующего ночью”. Затем другой: “Чтобы вкушал Господь, создана из иного древа: пей и упейся весельем и возгласи: аллилуйя”. И затем третий: “Вот – князь и увидит весь сонм славу его, и царь Давид посреди них”. И затем написано число: девятьсот и девять. Рассчитал же тонко Философ и нашел: от двенадцатого года правления Соломона до (наступления) царства Христова девятьсот и девять лет. И это – пророчество о Христе”.

Очень загадочная глава, и комментировать ее мы можем лишь в той степени, в какой она освещает нашу тему. Константин-Кирилл был единственным, кто оказался способным расшифровать таинственную надпись на чаше из Святой Софии и понять, к кому она относится. Эта чаша была творением царя Соломона, который тоже от самой своей юности избрал Премудрость себе в супруги. Надпись является пророчеством об истинном Сыне Давидовом – Иисусе, Божией Премудрости. Соломон надеется, что именно Он прикоснется к этой чаше и будет использовать ее. Первый стих говорит о рождении Христа, которое звезда возвестила волхвам – первым, пришедшим к Нему из языческих народов. Во втором, вероятно, имеется в виду чаша Христовых страданий и древо Креста, ставшее древом жизни.

Третий стих пророчествует Воскресение и спасение всему миру. Философ оказался способен не только понять эту надпись, но и удостовериться в правильности хронологического указания. Число на чаше заставляет вспомнить апологетическую традицию, стремившуюся найти в Писании ясное свидетельство о пришествии Сына Божия, о том, что Иисус Христос – Мессия для Израиля и Спаситель всех народов.

Здесь две важнейших линии Жития сходятся. Сокровенное созерцательное общение Константина с Премудростью достигает вершины в расшифровке ее языка. Однако в самой таинственной надписи – предмете созерцания Константина – вновь звучит стремление к спасению язычников и ссылается на их философию.

Остановимся здесь на этих двух линиях. В святоотеческом богословии существует целое течение, которое видит в разного рода искусствах и мастерстве, в мудрости народов дело Божественного Провидения, действующего через ангелов этих народов.

“В Своем Провидении – пишет Климент Александрийский – Господь всех, греков и варваров, старается склонить к Себе тех, кто этого желает. Он дает грекам философию посредством низших ангелов. По древнему же Божественному повелению для каждого народа поставлен свой ангел”.

Божия Премудрость собирает воедино все виды ветхой премудрости и доводит каждую до ее совершенства. Не хочет ли эта глава дать нам понять, что Константин – философ и друг Премудрости – открывает в надписи сокровенный ” логос ” творения и искупления ? Не причастен ли он Премудрости нового Соломона, наделяющей даром разъяснять все вещи и разъяснять их всем народам?

Истолкование еврейской и самаритянской надписи на чаше Соломона может быть также свидетельством того, что Константин обладал в высшей степени объективным пониманием языка. Действительно, вопрос об отношении к использованию в литургической практике какого-либо иного языка, не относящегося к тройке священных, возможно, связан с философскими спорами о происхождении человеческого языка вообще. Люди ли, договорившись между собой, дали имена вещам и явлениям, хотя, конечно, не без связи с самими именуемыми реальностями (такова была позиция отцов-каппадокийцев в IV веке или же они даны Богом, а значит, выражают самую природу созданий (как полагал Евномий)?

“Язык – договоренность” подразумевает антропологию, исходящую из человеческой свободы и разумности, а, кроме того, из принципа равенства между всеми языками.

“Язык – природа” предполагает сакрализацию определенного “боготкровенного” языка, обладающего онтологическим характером.

Этот спор никогда не переставал тревожить греческую и христианскую философию от Сократа до святого Григория Паламы в XIV веке. В традиции греческих Отцов вопрос о происхождении языка был связан с чудом языков в день Пятидесятницы. Подобно тому, как при возведении Вавилонской башни грех гордыни привел к смешению языков и рассеянию людей по всей земле, так дар Духа стал источником взаимопонимания и единения в любви. Учитель Константина, святой Григорий Богослов, говорит об этом так:

“Апостолы стали говорить на чужих языках, а не на отечественных, и, что особенно чудно, стали говорить не учившись. Это знамение для неверных, а не для верующих, и оно долженствовало послужить к обвинению неверных, как написано: иными языки, пусты иными, возглаголю людем сим, и ни тако послушают Мене, глаголет Господь (ПСор. 14,21. Ис. 28,11). Слышаху же их глаголющих своими гласами (Деян. 2,6). Остановись здесь ненадолго и подумай, как разделить речь. Ибо в речении есть обоюдность, устраняемая знаком препинания. Так ли слышали, каждый на своем наречии, что, так сказать, глас исходил один, а слышны были многие гласы, по причине такого сотрясения в воздухе, или, яснее скажу, из одного гласа происходили многие? Или, остановившись на слове “слышаху слова глаголющих своими гласами”, отнести должно к последующему, чтобы вышел смысл: произносящих гласы, которые были свои для слушающих, а сие значит, гласы иноязычные. С последним я более согласен; потому что первое было бы чудом, которое относилось бы более к слушающим, нежели к говорящим, а последнее относится прямо к говорящим, которых и укоряют, что они пьяны, из чего видно, что по действию Духа сами они чудодействовали в произнесении гласов”. Именно Дух Пятидесятницы вдохновлял будущего апостола славян. Он получил его, чтобы единодушная хвала Богу, возносимая на разных языках, достигла полноты совершенства.

Предположим, что истолкование надписи на чаше Соломона было знаком глубочайшей близости Константина к воплощенной, евхаристической Софии. Может быть, именно эта близость наделила его способностью понимать язык нового Адама и позволила ему стать всем для всех? Может быть, через него, его устами, сама Премудрость призывала всех людей и все народы на мессианский пир?

Но пришло время заканчивать. Этот краткий очерк нуждается в двойном дополнении. Для того, чтобы дать яснее увидеть своеобразие “философии” Константина, нужно было бы сравнить ее с философией его современников, особенно Фотия. Кроме того, следовало бы показать, где и как подтверждается этот особый подход в литературном наследии философа”.

Заключение

Мы попытались вкратце обрисовать те богословские и антропологические воззрения, на которых основано все миссионерское дело святых равноапостольных Кирилла и Мефодия, учителей словенских. Теперь, в заключение, постараемся сформулировать некоторые свойства этой мудрости, оказавшие наибольшее влияние на будущее народов, просветителями которых стали братья из Фессалоник.

1. По Слову Божию и убеждениям отцов-каппадокийцев, величие человека и достоинство христианина требуют уважения к народам, которым проповедуется Евангелие, и содействия их культурному развитию. Миссионерская проповедь должна быть словом любви, а не невнятным бряцанием кимвала. Только в таком случае эти народы смогут сказать свое “Аминь да будет” славе Божией. Человек есть образ и подобие Того, “через Которого все начало быть”. Логоса. Он же Сам – образ Отца. Во Христе нет ни грека, ни варвара…

2. Обращение новых народов шло путем двойного воспитания, присущего всей античной философии: воспитания нравов и воспитания разума (bios и 1оgos). Важно было “подлинно” стать образом и подобием Божиим. Можно даже сказать, что этическая сторона преобладала над интеллектуальной. Не следует недооценивать силу того шока, которым неизбежно сопровождалось столкновение устной культуры славян с высокоразвитой культурой Византии. По нашему мнению, святые Кирилл и Мефодий взяли за основу обычную, народную, неэлитарную культуру. Мало-помалу она проникала в душу славянских народов благодаря небольшому числу литургических, канонических, агиографических, гомилетических, монашеских текстов. Нужно было дать Премудрости самой совершать свое дело в сердцах этих людей. Задача состояла не в том, чтобы создать интеллектуальную элиту, а в том, чтобы помочь славянским народам стать чадами Божиими.

3. Культура, которую принесли с собой Кирилл и Мефодий, была, прежде всего, культурой литургического типа. Византийская литургия исполнена красоты самой Премудрости, посетившей Константина в отроческом сне: прекрасны ее тексты, музыка, образы (иконы и фрески). Ее можно считать своего рода итогом святоотеческого и византийского синтеза между Писанием и эллинистической цивилизацией. Культура, посеянная братьями, выросла из богослужения и непонятна вне связи с ним. Литургические тексты неустанно говорят об одном и том же; то простым, то искусным языком они доносят одну и ту же весть о тайне спасения в Иисусе Христе. Именно на этой почве, обновленной в XIV веке традицией исихазма, вырастут культуры словесности, заключающие в себе огромную человеческую ценность.

4. Евангелие стало закваской целой культуры. Семя, зароненное учителями славян, росло медленно, постепенно. Оно встречало сопротивление и не избежало смертной участи всякого семени, падающего в землю. И все-таки вчера оно взошло, а значит, завтра принесет плоды.

Читаем в Пригласе средневекового славянского Евангелия:

“Да возглаголем притчу великомудрую, Притчу, подобную семени, Вожделевающую расти Божиим ростом, Ибо где есть истинной веры сеятель, Там семена ее падают на сердца людские, Вожделевая дождя букв Божественных, Дабы плод Божий возрос наипаче”.

Источник: Україна православна