Блог

В своем выступлении на киевских Успенских чтениях игумен Арсений (Соколов) рассматривает вопрос: достаточно ли частое причащение для полноценного участия в Евхаристии?

В современном православном литургическом богословии, начиная с работ протоиерея Николая Афанасьева¹ и протопресвитера Александра Шмемана² и заканчивая книгой митрополита Иоанна (Зизиуласа)³ основным и часто единственным решением по преодолению многовекового литургического кризиса называется как можно более частое причащение. Нет сомнений, без осознанного участия верных в богослужении, без ежевоскресного их причащения, а также без разгребания тех колоссальных завалов, под которыми погребены изначальные литургические смыслы – безо всего этого не может быть подлинного литургического возрождения. Но давайте зададимся вопросом: а достаточно ли этого для того, чтобы, как пишет Павел в послании христианам Коринфа, собираться на лучшее, а не на худшее (см. 1Кор 11:17)? Если чисто технически Евхаристия совершается «как надо», по Шмеману, так сказать, и по Афанасьеву (открытые врата, анафора вслух, причащение всех клириков и верных и другие столь важные элементы) – достаточного ли уже одного этого, чтобы это была та Евхаристия, которой научил нас Спаситель? И довольно ли одного лишь этого, чтобы вкушать Вечерю Господню (1Кор 11:20), а не осуждение себе (1Кор 11:29)?

Эти Павловы предостережения читаются на литургии Великого Четверга, то есть на самой главной в году Божественной литургии. Но, конечно же, по их важности и уникальности во всем корпусе новозаветных посланий, всем нам, клирикам и верным, было бы полезно перечитывать их перед участием в каждом евхаристическом богослужении.

Вы собираетесь, так, что это не значит вкушать вечерю Господню; ибо всякий поспешает прежде других есть свою пищу, так что иной бывает голоден, а иной упивается. Разве у вас нет домов на то, чтобы есть и пить? Или пренебрегаете церковь Божию и унижаете неимущих? Что сказать вам? похвалить ли вас за это? Не похвалю. Ибо я от Самого Господа принял то, что и вам передал, что Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб и, возблагодарив, преломил и сказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое; сие творите в Мое воспоминание. Также и чашу после вечери, и сказал: сия чаша есть новый завет в Моей Крови; сие творите, когда только будете пить, в Мое воспоминание. Ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он придет. Посему, кто будет есть хлеб сей или пить чашу Господню недостойно, виновен будет против Тела и Крови Господней. Да испытывает же себя человек, и таким образом пусть ест от хлеба сего и пьет из чаши сей. Ибо, кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о Теле Господнем. Оттого многие из вас немощны и больны и немало умирает. Ибо если бы мы судили сами себя, то не были бы судимы. Будучи же судимы, наказываемся от Господа, чтобы не быть осужденными с миром. Посему, братия мои, собираясь на вечерю, друг друга ждите. А если кто голоден, пусть ест дома, чтобы собираться вам не на осуждение (1Кор 11:20-34а).

Мы порой излишне идеализируем раннехристианские общины. Да, первый век христианства – это, как выражаются историки Церкви, «век экстраординарных даров». И община Коринфа не была исключением. Напротив, согласно свидетельству обоих Павловых посланий к коринфянам, в ней весьма мощно проявлялись самые различные экстраординарные харизмы – дар пророчества, дары языков, исцелений и другие. Но при всем том некоторые коринфские христиане были далеко не на нравственной высоте: например, 5-я глава 1-го послания посвящена прещениям в отношении тех членов церкви, кто, называясь братом, остается блудником, или лихоимцем, или идолослужителем, или злоречивым, или пьяницею, или хищником. С такими, велит апостол – даже и не есть вместе (1Кор 5:11). Помимо личных грехов, были в коринфской общине и церковные грехи, угрожавшие разделению единой поместной церкви по «партийному» и, возможно, вероучительному принципу: Павловы, Кифины, Аполлосовы, Христовы. Собственно, это и побудило насадителя коринфской церкви, святого апостола Павла взяться за перо и написать своим духовным чадам сначала одно, а затем второе послание. Самым большим недостатком коринфской общины был недостаток любви, а точнее милосердия (агапэ греческого оригинала, caritas латинского перевода, в христианском словоупотреблении то и другое слово – аналог ветхозаветного термина хесед). Так появился прекрасный «гимн любви», содержащийся в 13-й главе 1-го Послания к коринфянам. В этом гимне Павел настаивает, что милосердие, братолюбие, сострадание важнее всех самых экстраординарных харизматических дарований.

Коринф был крупным портовым городом. Всякий портовый город – рассадник всех грехов и пороков, и Коринф не был исключением. Его маленькая христианская община, насажденная Павлом, политая Аполлосом и взращенная Духом состояла, в основном, из бывших идолопоклонников, не все из которых, став христианами, пережили подлинное духовное возрождение. Наследие прошлого, языческие нравы проявлялись и в те моменты, когда община собиралась на богослужение, чтобы совершать Вечерю Господню. Мир, окружавший коринфских христиан, был далек от социальной справедливости, это был римский рабовладельческий мир, живущий по злым и жестоким правилам и законам. Так было за пределами христианской общины. Но так не должно было быть внутри общины! Но так, увы, было. Уже тогда, в самые ранние христианские времена. Богатые и свободные члены общины, располагавшие в избытке свободным временем, приходили на ужин, предварявший по обычаю того времени Евхаристию, первыми. Холодные закуски и искристое вино привлекали их взор, манящие запахи из котлов с жарким дразнили обоняние. Не пора ли уже начинать? Кто не успел, тот опоздал! Рабы, которых было, видимо, немало в общине и которых их хозяева отпускали лишь ненадолго, приходили к концу ужина, когда все вкусное было съедено, когда наступало время исполнить завет Христов – совершить евхаристическое хлебопреломление. Первые уходили домой сытыми и довольными, вторые – голодными и огорченными. Первых Павел укоряет: разве у вас нет домов на то, чтобы есть и пить? Или пренебрегаете церковь Божию и унижаете неимущих? (1Кор 11:22). Нарушался, таким образом, главный принцип общинности, церковности – принцип социальной справедливости.

Кстати, кризис общения и общинности наблюдался не только в языко-христианских общинах, каковой была община в Коринфе, но и в иудео-христианских, о чем свидетельствует следующий пассаж Послания Иакова, осуждающий лицеприятие: Если в собрание ваше войдет человек с золотым перстнем, в богатой одежде, войдет же и бедный в скудной одежде, и вы, смотря на одетого в богатую одежду, скажете ему: «тебе сесть здесь», а бедному скажете: «ты стань там» или «садись здесь, у ног моих», то не пересуживаете ли вы в себе и не становитесь ли судьями с худыми мыслями? (Иак 2:2-4). Увы, случается порой такое и в наши дни. А вот слова из Послания Иуды, в которых звучит суровое обличение богатых участников христианских трапез: Таковые бывают соблазном на ваших вечерях любви: пиршествуя с вами, без страха утучняют себя (Иуд 12).

За христианской трапезой все равны и каждый – раб и свободный, слуга и господин, рабочий и начальник – может протянуть руку к любому стоящему на столе блюду. Собственно, это же можно сказать обо всех древних, особенно библейских трапезах. Если человека приглашали за стол, это значило для него очень много. Со случайными людьми трапезу не разделяли. Совместная трапеза объединяла людей, сближала их. Не как советская столовая и не как американский фаст-фуд, когда одному едоку нет дела до другого, стоящего или сидящего рядом едока, когда обед или ужин – лишь прием пищи, которую нужно забросить в себя, словно топливо и бежать скорей продолжать трудовые свершения. Совместная трапеза в библейские времена имела духовное измерение, в ней могли участвовать только близкие люди – родственники, друзья. Вот почему фарисеи так соблазнялись, когда Иисус разделял трапезу с отъявленными негодяями, такими, каким был до встречи со Христом, например, Закхей (Лк 19). А Христос и пришел в этот мир, чтобы стать духовно близким к грешникам, чтобы разделить с ними (со всеми нами!) трапезу и этим обратить нас к Богу. Фарисеи, люди чрезвычайной духовности, не могли понять, как это Он принимает грешников и ест с ними (Лк 15:2). И соблазняясь, говорили о Христе: вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам (Лк 7:34). Вот почему так часто Царство Божие уподобляется трапезе; вот почему главным богослужением христиан также является трапеза – Трапеза Господня.

Если внутри евхаристической общины возникают нестроения на социальной почве, оказывается под угрозой сама община. Если внутри общины происходят разделения на социальной почве, если воцаряется среди участников Трапезы Господней социальная несправедливость, если то, что должно объединять, начинает разделять – исчезает сама община, в которой не должно быть, как пишет Павел христианам Колосс, ни раба, ни свободного (Кол 3:11).

В этой связи хотелось бы обратить особое внимание на слова кто будет есть хлеб сей или пить чашу Господню недостойно, виновен будет против Тела и Крови Господней (1Кор 11:27). О том, что значит недостойно, Павел написал выше, когда укорил тех, кто упиваются, не дожидаясь других участников Трапезы Господней. На этой трапезе ее участники объединяются в Церковь, которую Павел уподобляет человеческому телу, глава которого – сам Христос, а все остальные – члены. Вкушать недостойно – значит пренебрегать другими членами, поступать так, будто они тебе не нужны. Это значит не понимать природы Церкви как Тела Господня, значит не рассуждать о Теле Господнем (1Кор 11:29). Тело Господне, Церковь – это не только Христос, но и твои братья и сестры. Ты не можешь сказать: меня интересует только Христос, я причащаюсь Христу, а другие меня не интересуют. Невозможно сделать причащение Христу частным актом личного благочестия. Удивительно, но во всех анафорах звучит только «мы причащаемся», и никогда – «я причащаюсь». Причащается всегда вся церковь, и никогда – отдельный ее представитель. Слова апостола из 11-й главы его 1-го Послания к коринфянам учат нас не личному благочестию (сколько молитв вычитал, как долго постился и т.п.), а благочестию церковному, то есть тому, насколько нам есть дело до того, кто стоит рядом с нами у евхаристической чаши. Твое личное причащение становится осуждением, если ты причащаешься, не помирившись с тем, кто причащается вместе с тобой или если сопричастник тебе просто безразличен – «и не друг, и не враг, а так». Быть в мире друг с другом важно настолько, что любое чинопоследование литургии предполагает жест примирения и общения. Прежде, чем исповедать веру и совершить анафору, мы протягиваем друг другу руку мира, обнимаем друг друга и лобызаем. Чтобы исповедать Отца и Сына и Святого Духа, надо прежде возлюбить друг друга. Это не пустой обряд, это жест братского общения и примирения: нельзя причащаться из единой чаши, не примирившись друг с другом. Избегая брата, мы теряем общение и с Отцом, о чем так красноречиво говорит нам образ старшего брата в притче о блудном сыне (Лк 15:11-32).

Без подлинного братского общения причастников, без мира и солидарности внутри общины, без участия в нуждах бедных членов общины Евхаристия становится чисто механическим повторение тех жестов, которые совершил и тех слов, которые произнес Христос на Тайной Вечере и которые заповедал нам совершать и произносить в Его воспоминание. Одной из загадок Евангелия от Иоанна является отсутствие в нем рассказа о Последнем Ужине. Почему этот, ключевой для синоптиков рассказ об установлении Евхаристии, об установлении Нового Завета отсутствует в Четвертом Евангелии? Случайно ли столь красноречивое молчание? И почему вместо этого в нем звучит рассказ об омовении ног, отсутствующий в синоптических Евангелиях? Некоторые не без основания видят в этом имплицитную критику духовного состояния той общины, для которой пишет автор Четвертого Евангелия. Не могла ли «община Иоанна», несомненно, знакомая с повествованиями синоптических Матфея, Марка и Луки, увидеть в этом молчаливый упрек апостола любви? Да, вы все делаете правильно: собираетесь в первый день недели, совершаете Евхаристию, причащаетесь. Но остались ли между вами мир Христов и подлинное братолюбие? Служите ли вы не только Богу, но и друг другу? Христос умыл ноги ученикам, а вы – умываете ли ноги друг другу? Не хозяин дома омывает ноги гостям, это дело слуг, встречающих гостей у порога. Омыв ноги ученикам, Христос исполнил работу слуги, тем самым дав пример всем своим последователям и прежде всего тем, кто наделен в Церкви авторитетом – пастырям и учителям. Омовение ног тоже конечно можно формализовать и редуцировать до механического ритуала, что с веками и произошло, когда омовение ног стало частью богослужения. Рассказом об омовении ног и отсутствием рассказа о Тайной Вечере, Иоанн, видимо хочет сказать следующее: без служения друг другу, без подлинного общения Евхаристия теряет свой смысл, превращаясь в ритуал, чисто механически повторяющий то, что заповедал повторять Христос.

В Евхаристии мы причащаемся Христу под видом хлеба и вина. Евхаристический хлеб и евхаристическое вино – это Плоть и Кровь Христовы. Библейское выражение «плоть и кровь» означает всего человека. Господь делает нас в Евхаристии причастными самому Себе – Своей жизни, Своей смерти и Своему воскресению.

Единый евхаристический хлеб – образ единой Церкви. Вот как говорит об этом Дидахэ, раннехристианских памятник, который последние исследования относят к середине I века: «Как этот преломляемый хлеб быв рассеян по холмам и, будучи собран, сделался единым, так да соберется Церковь Твоя от концов земли в Царство Твое» (Дидахэ, гл. IX). Подчеркивается единство Церкви: она едина, как едино Христово Тело, как един преломляемый на Евхаристии хлеб. О том же, о единстве – и единая евхаристическая Чаша.

Хлеб и вино – продукты средиземноморской культуры. Там, где люди научились печь хлеб и производить вино, там возникла средиземноморская цивилизация. Это величайшие изобретения человека, куда более великие, чем колесо, гончарный круг или компьютер.

Изготовление хлеба требует огромных усилий. Для нас хлеб – самый привычный продукт. Мы с детства знаем, что нет ничего проще хлеба, проще пшеничного батона за 18 копеек или ржаной буханки за 17. Но и в наш век высоких технологий хлеб, прежде чем оказаться у нас на столе, проделывает долгий и сложный путь через множество механизмов и человеческих рук, его появление в виде буханки или богослужебной просфоры требует большого труда многих и многих людей – от хлебопашцев до пекарей. В библейские времена процесс изготовления хлеба подвергался постоянным рискам на всех своих этапах – от возделывания почвы перед севом до самой выпечки. Засухи, войны, пожары, нашествия саранчи опустошали хлебные поля, не давали зерну созреть. Но и собранное в житницы зерно надо было суметь сохранить – от грызунов, от зимних дождей, от воров, которые «подкопывают и крадут». Кто ходил по Галисии Путем апостола Иакова (Camino de Santiago), у того в памяти навсегда останутся многочисленные cabañas – избушки, но не на курьих ножках, а на каменных сваях. Они при каждом галисийском доме, это зернохранилища, которые с тысячелетьями ничуть не изменились. Задолго до рассвета, при крике первых петухов хозяйка дома шла к такой вот кабанье, набирала зерна и начинала перетирать его каменными зернотерками – двумя большими круглыми камнями, из которых нижний неподвижен, а верхний вращается, приводимый в движение вставной деревянной рукоятью. Зерно насыпается в сделанное в верхнем камне круглое отверстие и, будучи перетертым, стекает по желобу в кадку тонкой струйкой муки. Два-три часа работы – и мука готова. Осталось замесить тесто и испечь хлеб в печи или, как это на Ближнем Востоке или в Северной Африке, на раскаленном камне или металлическом листе, чтобы к пробуждению хозяина, детей и домочадцев стол был наполнен свежими лепешками. В Галисии, да и вообще в Европе хлеб сегодня так не делают. Кто любит сам печь хлеб, покупает муку или уже готовое тесто, а кому недосуг возиться с хлебопечкой, просто отправляется в булочную. Но есть еще места на земле, где изготовление хлеба осталось таким, каким было три, четыре, пять тысяч лет назад. Например, в Сахаре, где мне доводилось когда-то побывать, именно так изготавливают хлеб туареги, в шатрах и пещерных жилищах которых всегда имеются каменные зернотерки. До чего ж вкусны их лепешки!

То, что сказано о хлебе, можно сказать и о вине. Первое, что сделал Ной, выйдя из ковчега – насадил виноградник. Искусство виноделия таково, что ему не научишься в сельхозтехникуме или институте, оно передается по наследству. Выведение и культивация изысканной лозы требует десятилетий, а то и столетий упорного труда многих поколений виноградарей. Кроме того, виноградная лоза – растение чрезвычайно прихотливое и опасностей ей угрожает не меньше, чем пшеничному колосу: несвоевременные дожди, град, эпидемии. Чтобы весной откупорить боченок готового вина, и чтобы это было доброе вино, а не бормотуха вроде советского «Агдама», нужно трудиться целый год. Тяжелый и рискованный труд. Большинство из нас его не ведает. Мы просто идем в магазин и покупаем бутылку Vinho do Porto или Château de Kefraya.

Хлеб и вино – самое прекрасное, что можно сделать с землей, возделывая ее. Хлебная лепешка и чаша вина, плод долгих человеческих усилий по окультуриванию земли и жизни возносятся с благодарственной молитвой Богу: «Твоя от Твоих тебе приносяще за всех и за вся». Это Твоя земля, это Ты благословил урожай, благословил наш труд. Плоды этого труда мы приносим Тебе с молитвой о всем мире и о всех населяющих его людях.

Для Евхаристии нужно именно вино, не вода. Ведь воду, в отличие от вина, не нужно изготавливать, она просто или есть, или нет. Ее нужно лишь добыть, с ней ничего не надо делать. Вода не требует человеческого искусности, ее нельзя «изготовить», ее можно лишь добавить к чему-то, уже приготовленному – к муке, к вину.

Человек может, конечно, прожить без вина, но это будничная, непраздничная жизнь. А для того, чтобы трапеза стала праздничной, на ней должно быть вино. Вот как пишет об этом Энцо Бьянки в своей трогательной книге «Хлеб вчерашнего дня»: «Всегда, со “времен Ноя” рядом с хлебом насущным, хлебом насыщающим, с хлебом, ежедневно необходимым для жизни, у человека было вино для удовольствия и праздника – напиток, не обязательный для выживания, но ценный утешением, разделенной радостью, обретенной дружбой… Иисус… оставил своим ученикам новую заповедь любви в “знамении” разделенного хлеба и наполненной вином чаши, дабы все жили жизнью в полноте ее»⁴. Церковная жизнь – это праздник, Евхаристия – это трапеза, готовящая нас к участию в нескончаемом эсхатологическом празднике общения с Богом⁵. Трапеза Господня – это не пост и не поминки, хотя она и предваряется литургическим постом, хотя она и совершается «в воспоминание». У Трапезы Господней есть не только ретроспектива («Сие творите в Мое воспоминание»), но и перспектива («Смерть Господню возвещаете, доколе Он придет»). Эсхатологическое ожидание возвращения Христа выражалось в ранних чинах, в частности, тем, что место председателя евхаристического собрания оставалось пустым и верные преломляли хлеб жизни и разделяли чашу спасения в надежде, что на любую из таких трапез Господь может вернуться и возглавить ее, и тогда они будут пить с Ним «новое вино в Царстве Отца» Его (Мф 26:29). Об эсхатологическом смысле Евхаристии мы не должны забывать и сегодня, ибо сегодня День Господень к нам еще ближе, чем вчера.

Все это основа, так сказать материальная часть евхаристического богослужения. Но хлеба и вина, антиминса и каноничности предстоятеля и собравшихся с ним людей еще не достаточно для совершения Евхаристии. Неотъемлемое условие совершения евхаристического богослужения – koinonia, общение, внутреннее церковное единство.

Евхаристия — сердце церковной жизни. Подлинное церковное возрождение невозможно без возрождения евхаристического. А оно, в свою очередь, предполагает активное и полное участие всех верных в литургии — не только в причащении, но и в самой евхаристической молитве. Верные должны внимать каждому ее слову, ум и сердце всех должны быть заняты только ее словами, и никакими другими. Предстоятель молится не от себя, но от лица всех членов Церкви, он — «уста церкви», и все верные подтверждают его молитву общим «аминь». Но невозможно молиться «единым сердцем и едиными устами», не находясь в духовном единстве. Евхаристическая молитва предполагает это общение и единство. Если это единство было до совершения Евхаристии, Евхаристия лишь укрепит его; если же участники Евхаристии разрознены или тем более враждебны друг другу, совместное причащение не объединит их автоматически. Обуславливаемая общением Евхаристия укрепляет это общение, которое не замедлит проявиться и после литургии – во всех аспектах церковной жизни.

Доклад на XIV Успенских чтениях. Киев, сентябрь 2014 г.

Примечания