Блог

Володя, большое спасибо за письмо и за столь доверительный тон. Буду и я говорить также. Исповедь прихожан, а точнее, то, как принято ее совершать в нашей церкви в данный момент ее исторического бытия, для меня является неутихающей болью. А от бессилия что либо поменять раньше просто отчаивался. Правда, сейчас как-то успокоился, отстранился, некой отстраненностью юродивого. Так вот и живу сейчас, не жалуюсь, в этом тоже можно найти свою гармонию.

В свое время, доведя себя наркотиками до крайнего морального уродства и полного физического изнеможения, я мечтал о смерти как об избавлении. Одно меня останавливало: в моем больном сознании оставался единственный образ. Это был образ пространства, которое было гораздо страшнее, кошмарнее, чем просто небытие. Тогда я взмолился из последних сил к православному Богу, которого раньше презирал и очень быстро выздоровел, хотя раньше никакие больницы не помогали. Но я не просто выздоровел, в смысле смог завязать, – в течение полутора лет я испытывал такой очевидный, неоспоримый, светлый метафизический опыт, что ничего кроме желания служить этому Богу во мне не было. Я не то чтоб не мог подумать о другом, я просто не смог бы иначе поступить (потом я узнал, что в православной догматике такое состояние называется неповрежденностью гномической воли, это состояние души Адама в раю).

Так вот, я поступил в семинарию, потом в академию, закончил все это и стал священником (здесь я многое опускаю, потом как-нибудь поговорим, если будет желание). Все это время тот самый пережитый Опыт ясно свидетельствовал, что людям в Церкви нужен Он, а не я. Вообще-то это было настолько очевидным, что, казалось, все должны это понимать.

Но не тут-то было! Я пришел в храм. Там меня сразу поставили на исповедь. Т.е. другие священники чаще служили, а я в основном исповедовал. Я был рад этому. За субботу-воскресенье проходило человек 50 в среднем, в праздники бывало и больше. Кроме этого, постоянно общался на духовные темы с людьми везде, в храме после службы, в кафе, у них дома. Все это шло у меня с такой радостью, что я никогда не чувствовал усталости. Вот уж действительно верующий может горы передвигать.

Однако уже тогда меня стало немного настораживать то обстоятельство, что некоторые прихожане, покаявшись буквально накануне, утром снова подходят к исповеди, причем за их словами никакого покаяния, осознания греха уже явно нет. Я стал говорить об этом проповеди, к которым всегда, кстати, старался подготовиться. Старался сам пережить то, о чем хотел сказать. Ведь каждая проповедь должна рождать новое переживание бытия Бога. А чтобы это переживание родилось в прихожанах, оно должно родиться в тебе. В этом и заключается подготовка. Вот и о. Александр так думал. Кстати, скажи, разве нет в этом проявления любви к людям, как ты думаешь?

Но вернемся к исповеди. Чем больше и лучше мне удавалось сказать о том, что в Церкви есть живой опыт богообщения, что веру нашу очень трудно по настоящему, не напоказ сделать своим образом жизни, но при этом она крайне проста в понимании, чем больше я говорил, что честный человек через год пребывания в Церкви будет в состоянии понять, хоть иногда и не сразу: где воля Божья, а где его эгоизм (за исключением действительно поворотных моментов в жизни, которые, ясное дело, бывают не каждый день), ведь через год прихожанин при желании будет знать и понимать то же, что знает и понимает священник, чем больше я говорил о том, что низко и абсурдно искать внимания человека, там, где можно обрести внимание Бога… тем больше подходили за «духовным» советом. Совет-то нужен, а вопрос-то выдуман, или, точнее, ответ и так понятен как дважды два. Тем более, я же в проповеди все советы даю – и вам, и себе! Но люди этого жаждали и знать ничего другого, как я не пытался, не хотели.

Я стал остро переживать, что, делая то, что от меня хотят, я не всегда, но очень часто участвую в какой-то обезьяньей, дьявольской пародии на духовную жизнь. Этого я принять не мог и стал пытаться понять, в чем дело? И понял довольно быстро.

Эмпатия (вчувствование) – главная цель многих в Церкви. Само собой, никто в этом не признается, но именно поэтому К.Г. Юнг считал Церковь весьма эффективной… психотерапевтической системой. Понимаешь, Володя, психотерапевтической – и все. Я знаю, что это не так, но окружающая меня церковная действительность оставляет мне очень мало аргументов, чтобы это оспорить. Я хочу спросить: в результате всех этих духовных бесед воспитывается личность, готовая самостоятельно, добровольно, в одиночестве войти в Гефсиманский сад? Точнее, просто понять, что ты уже в нем находишься? Понять и не гнать, не заглушать в себе это понимание всеми средствами и в том числе этой церковной терапией. Редко можно ответить, да. В основном это обычная психологическая зависимость от священника, или тем паче от того, кого теперь принято называть старцами. Она обедняет, закрепощает человека, но дает ему чувство успокоенности, удовольствия от причастности к священному и осознание собственной правоты и значимости. Это дурман, опиум, Володя.

Воистину, религию изобрели для того, чтобы лишить человека веры. Так вот, если я прав и причастен к священному, чего еще желать? Благодати? Так вот она такая и есть, наша благодать, – ответят тебе. Я сомневаюсь, что это так. Разве случайно говорит Христос незадолго до смерти: если Я не уйду, не придет к вам Дух Утешитель? Мы уже говорили об этом, могу лишь повториться: пока рядом непререкаемый авторитет, будь то Сам Бог, не может человек научиться свободно принимать Святой Дух, самостоятельно отличая Его от других духов. А в стяжании Святого Духа заключается, как известно, смысл христианской жизни.

Ты спросишь, какие признаки пути к нему? Да никаких, кроме совести. Совесть – это голос Божий в человеке. Да, наш слух искажен, но другого нет, и если вообще нельзя разобрать, где широкий путь нашего эгоизма, а где тот самый узкий, что мы ищем, то мы обречены. Но, я-то уверен, что можно. Мало того, на это способен каждый, а не только избранные, как ты пишешь. И всё на этом пути есть – и боль, и страдание, и поражения, и позор может быть (вспомни Христа), и радость, и страх, и озарения, и разочарования, и богооставленность, и воскресение. Именно это и значит «ходить пред Богом».

Не надо бояться ничего. И не надо обращать внимание на то, что о тебе люди подумают. Пытаться поступать всегда по совести, главное намерение и цель которой выражена словами «да будет воля Твоя» и полностью доверять тому, что с тобой на этом пути произойдет, – это и есть вера. На этом пути неизбежны ошибки и заблуждения, здесь-то и нужен священник. Но, в большей степени, даже и не священник а, да позволено мне будет произнести наконец это слово – община, т.е. малая Церковь. При длительном и опасном заблуждении человека у него неизбежно возникнут трения с общиной. И там уж он волен поступить, как считает нужным, но не заметить этого будет нельзя.

Именно общиной, малой Церковью, а вовсе не сознанием священника в полной мере руководит Христос. И суть бытия христианской общины заключается в Евхаристии т.е. в соединении со Христом. Дай нам Бог зрения разглядеть все это в нынешней церковной жизни. Здесь чудо нужно. Но Евангелие как раз и предлагает жизнь по законам чуда. Чуда, а не фокусов, заметь. Это вселяет определенную надежду.

Так что, Володя дорогой, сколько лет был Христос с учениками и с народом, который Его потом распял. Три года, совершенно верно. Пусть три, и в эти три года – катехизации, частые исповеди (впоследствии, я думаю, раз в два месяца вполне достаточно), воскресные школы, духовные беседы, – все, что угодно, но потом, как говорил один мудрец, нужно совершить «прыжок в бытие». Без этого – все обесценивается, все превращается в невероятную пошлость. Отец пошлости дьявол в Церкви с необычайным рвением действует, здесь у него, как ты понимаешь, особый, уникальный интерес. Дай нам Бог увидеть это и осознать. При свете сознания зло неизбежно теряет большую часть свей силы.

С любовью, твой священник Андрей.

Fiction. Совпадения имен и событий – случайны.