В наши дни, больше чем когда бы то ни было, христианскому богословию нужны та трезвость, та постоянная, глубокая проверка себя «правилом веры», без которых ему грозят растворение в человеческих страстях и пристрастиях, подчинение — изнутри — всевозможным мифам: политическим, расовым, культурным и т. д. Именно сейчас опасность эта становится, уже стала реальностью. В Америке, например, в протестантских богословских школах повсеместно учреждаются кафедры «черного богословия», с высоты которых вся христианская вера пересматривается и перекраивается в свете «негритянской проблемы». Повсюду на Западе витрины книжных магазинов пестрят книгами, посвященными «богословию революции», «богословию освободительной борьбы», «богословским предпосылкам классовой борьбы» и т. д. А один православный епископ-араб недавно печатно заявил, что в современном мире единственным самоочевидным образом Христа является палестинский араб-федданн…»
Нужно ли доказывать, что все это — глубоко нездоровые признаки трагической растерянности и раздробленности христианского сознания, утери им ясных критериев, подмены подлинного богословия — эмоционально-охраненным выбором — «ересью» в буквальном смысле этого греческого слова, означающего именно «выбор», подмену целого — частью? Вместо подвига вхождения в «разум истины», всегда трудного и ответственного, налицо — подчинение «стихиям мира сего», распад той целостности, той кафоличности, которой одной дано исцелять наши немощи и падения, претворять наши поражения и победы.
Должен признаться, что эти мысли пришли мне в голову и при чтении в последнем номере «Вестника» (108-110) «Обращения французского епископата» и статьи о. С. Булгакова «Гонения на Израиль». Хотя и написанные в разное время, в разной психологической и политической обстановке и на разном уровне, оба документа, по моему мнению, грешат тем же искажением перспективы, о котором я только что говорил и из-за которого спорным, да и попросту неверным оказывается все построение. И возразить на это необходимо потому, что такого рода одностороннее, до крайности и преувеличений заостренное богословие на деле очень часто приводит к реакции обратной той, которой искали его авторы.
Не имея возможности в этой краткой заметке разобрать все те утверждения, которые представляются мне либо спорными, либо двусмысленными, либо просто неверными, я остановлюсь на одном — центральном и именно богословском — тезисе, составляющем и во французском обращении, и у о. Сергия Булгакова основу всех их построений и выводов. Это тезис о смысле избранничества еврейского народа и вытекающий из него тезис об отношении Церкви к еврейской религии. Оба документа утверждают, что призвание еврейского народа, которое, по словам апостола Павла, непреложно (Рим. 11:29), ставит еврейство в особое положение по отношению к христианству — положение особого «партнера перед лицом христианства» (католический документ), «особого знака», «который Церковь еще должна понять во всей своей полноте» (о. С. Булгаков). Отсюда — утверждение французских епископов о невозможности для христиан «рассматривать еврейскую религию просто как одну из религий», отсюда — утверждение о. С. Булгакова, что «христианство без иудеохристианства себя до конца не осуществляет: остается неполным…».
Так вот именно это настаивание на особенности, это выделение «еврейского вопроса» в особую, и притом центральную, тему христианского богословия (призываемого в католическом документе «порвать с позицией всего прошлого», а у о. С. Булгакова — признать в еврействе «онтологию человечества», укорененную в «еврействе перво-Адама, а вместе и все-Адама, всечеловека») и требуют, по моему глубокому убеждению, богословского возражения. Ибо, в сущности, таким же утверждением «особенности» — только с обратным знаком — питается и антисемитизм всех оттенков, включая и антисемитизм религиозный. Как всегда бывает, одна крайность, одно страшное искажение приводят к другой — обратной — крайности, не только бессильной исцелить то зло, против которого она направлена, но, поскольку она — именно крайность, преувеличение и, следовательно, отступление от истины, способной только усугубить ее.
Итак, прежде всего об избрании. Нужно ли доказывать, что по исконному, изначальному христианскому учению избрание еврейского народа, столь ясно засвидетельствованное в Священном Писании, явлено в нем как один из основоположных фактов истории спасения, приуготовление мира к пришествию и принятию Спасителя? Следовательно, как все в той, единственной по своему значению, истории, избрание это «функционально», есть орудие Божественного домостроительства, ибо оно всецело направлено к собственному своему исполнению в пришествии Христа. И в том-то и все дело, что, по согласному утверждению Церкви, это свое — непреложное, ибо Божественное, а не человеческое — призвание «уготовить путь Господу, прямыми сделать стези Его» (Мф. 3:3) ветхозаветный Израиль исполнил в лице Божьей Матери и св. Иоанна Предтечи, высших и святейших плодов всей ветхозаветной праведности, послушания, пророчества, в лице апостолов и, наконец, в лице всей первенствующей Церкви. Израиль принял Христа, в Нем исполнил свое призвание, сделал возможной проповедь Благой Вести о спасении «даже до конец земли» (Деян. 1:8). Таково, повторяю, было всегда учение Церкви, изначала прославлявшей Христа словами св. Симеона Богоприимца — как «свет во откровение языков и славу людей Своих Израиля» (Лк. 2:32).
А если так, то основная ошибка как католического документа, так и статьи о. С. Булгакова заключается в том, что они как бы игнорируют коренное — и именно богословское, духовное — различие между историей спасения, которая завершается, ибо исполняется, во Христе, и тем новым временем, той историей, которые начинаются после Христа. Тогда значение этого различия действительно основоположное, и им определяется христианское отношение к миру и ко всему совершающемуся в мире.
Упрощенно, схематически можно сказать, что различие это относится прежде всего именно к плоти и крови, то есть к месту и значению природных, земных «детерминизмов» во взаимоотношениях между Богом и людьми, в Божественном домостроительстве спасения. Ветхозаветная история спасения — и в этом ее абсолютная единственность — совершается посредством «плоти и крови». Она не только включена — через конкретную земную историю богоизбранного народа — в саму ткань исторического процесса, но весь ее единственный и исключительный смысл, делающий ее, и только ее, священной историей, в том и состоит, что она сам исторический процесс претворяет в постепенное откровение и исполнение Божественного замысла о мире и человеке. Полнота этого замысла раскрывается и исполняется в пришествии Христа, к которому направлена история спасения и в котором потому и находит свое завершение. В жизни, смерти, воскресении и прославлении Христа и в ниспослании Им Духа Святого находят свое исполнение все события, все пророчества, все обетования ветхозаветной истории. Но потому-то и то время, которое начинается после осуществления Христом Своего спасительного дела и в котором развертывается наша земная история, в христианской вере воспринимается как время совершенно новое, и к нему уже неприменимы категории священной ветхозаветной истории.
«Древнее прошло, теперь все новое» (2 Кор. 5:17). Но ведь новизна-то эта как раз и состоит в освобождении человека — во Христе — от порабощения «плоти и крови», всякому природному «детерминизму» и в этом смысле и «истории». Ведь и ветхозаветная история спасения для того и совершается посредством «плоти и крови», чтобы Сын Божий, став причастником нашей плоти и крови, участником нашей истории, мог в Себе, в Своем человечестве, освободить нас от рабской и смертной нашей от них зависимости, восстановить нас в царственной свободе сынов Божиих, открыть нас, а через нас и мир и историю — Духу и Истине, свободе и подвигу, победе над всем, что только «плоть и кровь», только природа, только история. Ведь в том-то и радостная новизна тайны, «от века утаенной и Ангелом несведомой», но во Христе открытой нам, что в той новой жизни, которую дает Он верующим, нет уже «ни эллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного» (Кол. 3:11), что во Христе «обрезание ничто и необрезание ничто, но всё в соблюдении заповедей Божиих» (1 Кор. 7:19), что в Нем «всякий, рожденный от Бога, побеждает мир» (1 Ин. 5:4).
Все это значит, что, в противоположность ветхозаветной, священной истории спасения, новое время не определено изнутри ничем, что само оно не определяется «плотью и кровью», ничем «внешним», а только благодатной возможностью, данной человеку, все в этом мире относить к последней и высшей реальности Царства Божьего и тем самым освящать и преображать в «новое творение». С одной стороны, не зовет Евангелие Царства ни к развоплощению, ни к выходу из истории, ни к отречению от своего народа, ни к отказу от любви к нему, заботы о нем, ответственности за него, ни к равнодушию и пассивности. Но все это — и любовь, и заботу, и ответственность — видит не в «похвалении плотью и кровью», не в самоутверждении и самопревозношении, а в трудном подвиге просвещения народного сознания Духом и Истиной, принятия им добра, истины и красоты Божьих как единственного мерила жизни. С другой же стороны, в этом христианском понимании нового времени, новой истории нет уже и не может быть места никаким «мессианским» народам или расам, ничему, чья цельность или значение выводятся из «плоти и крови», как, по той же причине, нет в них места и народам «отверженным» или «прóклятым». Ибо Евангелие Царства обращено не к народам или расам, а прежде всего к человеку — к каждому человеку и ко всем людям, без какого бы то ни было различия в них «плоти и крови». И не принадлежностью к народу спасается человек, а, напротив, судьба каждого народа зависит от человека, от его подвига или же духовного порабощения, от степени его принятия или отвержения Духа и Истины, от его выбора, верности, силы… Тот меч, который Христос принес на землю, разделяет не народ от народа, не расу от расы, а праведность от греха, добро от зла, верность от измены внутри каждого народа, как и внутри каждого человека. Поэтому в подлинном Предании Церкви нет места мессианскому самопревозношению, «похвалению плотью и кровью», присущим, увы, почти всем народам. И не к историософским мечтаниям, не к гаданиям о «тайне истории» призваны мы, а к бесконечно трудному подвигу различения духов, от Бога ли они, борьбы с «плотью и кровью» ради их просветления и преображения. Все всегда остается открытым. Никого не отверг Бог, все призваны, но не все принимают это призвание. Всем даровано спасение, но не все спасаются. На всех изливается любовь Христова, но не все открывают свое сердце ей. И никакой другой «тайны истории» не открыто нам, кроме вот этой ее открытости — спасению и гибели, свободе, выбору, послушанию…
Всем сказанным, мне кажется, и определяется, должно, во всяком случае, определяться христианское отношение к евреям и к еврейской религии. Я говорю «должно», ибо если христиане столь часто не поступали так, как должны, то это свидетельствует об их измене Христу и отпадении от Истины, а не о недостаточности или неполноте самой истины. Истина же эта проста и светла. В том, что касается евреев как людей, она всецело заключена в применении к ним новой заповеди Христовой о любви. Не в выделении их в объект какой-то особой любви или особой ненависти, а в той любви Христовой, которая, по слову Апостола, «излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам» (Рим. 5:5), и благодаря которой в каждом человеке видим мы образ Христов, видим того, кого возлюбил Христос и за кого умер на Кресте, видим, иными словами, ближнего. Многим, я знаю, это покажется благочестивой прописью, заведомо «неадекватной» сложности и трагизму «еврейского вопроса». Я убежден, однако, что как добро, так и зло в мире неразделимы. В своей полной падений и измен истории христиане часто преследовали евреев, но также жгли на кострах еретиков, вели религиозные войны и сейчас в междоусобной, межхристианской кровавой борьбе в Ирландии являют миру жуткий пример бессилия своей собственной веры. Но в том-то и все дело, что, пока мы не научимся мерить всякое зло единой мерой Христовой, видеть в нем одно и то же зло, одну и ту же измену Христу, одно и то же порабощение «плоти и крови», сама наша борьба со злом останется изнутри отравленной тем же злом, лукавым его оправданием и извинением. В том-то и дело, что любви Божьей достаточно, ибо выше ее и нет ничего и только она являет нам, что всякое гонение во имя «плоти и крови», как и всякое именем их самопревозношение, есть грех против Духа и Истины.
В том же, что касается еврейской религии, то и тут, я убежден, должен действовать простой и светлый закон Христов. Мне кажется, невозможно сомневаться в том, что для христиан еврейская религия после Христа есть именно одна из религий, и именно так воспринимают ее сами верующие евреи. Для всякого верующего его религия — истинная, и само это убеждение заслуживает полного уважения, как безусловного осуждения требует всякое оскорбление религиозного чувства каждого человека. Христианство, однако, не может, не изменив самому себе и своей сущности, не различать в каждой религии то, что в ней истина, что от Бога, и то, что в ней ограничено и ущербно в свете полноты Истины, явленной во Христе. Не может христианство, не изменив самому себе, согласиться с тем, что Христос — для христиан, но не для евреев, мусульман, буддистов и т. д. Поэтому исконным, самоочевидным отношением христианства ко всем другим религиям всегда было — и не могло не быть — отношение миссии, благовестия о Христе как обращенного ко всем людям. И если нужно с отвращением отвергнуть применение в миссии какого бы то ни было насилия, обмана, хитрости, нечестности — всего того, что так часто отравляло эту миссию и что абсолютно несовместимо (нужно ли доказывать?) с самим духом Евангелия, то сама сущность христианства как именно миссии не подлежит сомнению.
На последней глубине христианству нечего «предложить» другим религиям кроме Христа, у него нет другой «темы». Но это означает и то, что из отношений между христианством и другими религиями неустранима та напряженность, которая заложена в самой сущности христианского благовестия, христианской веры как именно обращения ко Христу, как переоценки всех ценностей, как преодоления во всем того, что только «плоть и кровь». Христос остается до скончания века «камнем преткновения и соблазном», лежащим на «падение и восстание» многих. И этого «соблазна» и из него вытекающей напряженности никто не вправе удалить из христианства. Только на деле в этой напряженности, в этом споре о главном, о последнем — больше подлинной любви, подлинной ответственности за людей, чем в том дешевом междурелигиозном экуменизме, который в своем желании «сгладить все углы» приводит к «обессиливанию» всех религий, к подмене веры разведенным и бессильным гуманизмом, неприемлемым, в сущности, никакой настоящей религии.
Поэтому ненужными, надуманными, каким-то ложным гностицизмом отмеченными представляются мне и домыслы о. Сергия Булгакова о еврействе Адама и об иудеохристианстве как о грядущем еще исполнении Церкви. Для обличения и отвержения антисемитизма совсем не нужно впадать в некий «пансемитизм», чуждый Священному Писанию, как еврейскому, ветхозаветному, как и новозаветному. Напротив, если, как всегда верила Церковь, во Христе — Новом Адаме — «нет ни эллина, ни иудея», если смысл Его пришествия в том, чтобы воссоздать человека «по образу Создавшего Его», то нет никаких оснований переносить эти ограничительные категории «плоти и крови» на первого человека, ограничивать его каким бы то ни было именем, кроме данного ему Богом имени «человек». В христианской догматике иудейство Христа «по плоти» — от Матери делающее Его «единосущным нам по человечеству» — всегда воспринимается в свете безмужнего рождения Его от Бога, делающего Его Новым Адамом, родоначальником нового человечества, в котором уже ничто не значит «ни обрезание, ни необрезание», но все новая тварь во Христе, «спасение от иудеев» (Ин. 4:22), но не в том спасение, что все становятся иудеями, а в том, что обетование, данное одному человеку, одному племени, одному народу и во Христе исполненное, распространяется на всех людей, во Христе даровано всему человечеству, что кончается закон, соотносительный «плоти и крови», и начинается Царство Благодати… Так же и об иудеохристианстве. Этим именем называют обычно тот первый период в истории Церкви, когда большинство ее членов были евреями по плоти и весь смысл которого в том и состоит, что в нем Церковь явила и осознала себя как исполнение Ветхого Завета, как Новый Израиль. Но период этот — именно в начале Церкви, есть ее начало, от которого зависит, на котором основана вся ее жизнь, вся ее миссия в мире, а не конец как нечто еще чаемое, еще имеющее наступить. Как страшную ересь осуждала всегда Церковь всякую попытку отделить Новый Завет от Ветхого, отвергнуть исполнение одного в другом. Но осудила она и обратную ересь — самозамкнутое, самодовлеющее в себе иудеохристианство, то есть сохранение внутри Церкви какого бы то ни было различия, основанного на «плоти и крови». Поэтому для полноты Церкви не нужно никакого нового иудеохристианства, ибо вся вечная правда и смысл иудеохристианства уже вложены в эту полноту, являются ее основой.
Таковы, мне кажется, предпосылки подлинного христианского предания, необходимые, а потому, я убежден, и достаточные для разрешения всех больных и наболевших вопросов. В конечном же итоге все зависит от нашей верности, во всем и всегда, освобождающей Истине Христовой.
Первая публикация: Вестник РХД, № 112-113. Париж, 1974.
Публикация на сайте по изданию: Шмеман А., прот. Собрание статей 1947-1983. М.: Русский путь, 2009. Перепечатка с разрешения издателя.