Блог

Публикуем заключительную часть малоизвестного выступления митрополита Антония Сурожского перед молодежной аудиторией в Йорке в 1972 году. Первая часть была посвящена теме “Христианство и молодежь“.

Я хотел бы дать краткое определение веры и, может быть, указать пути, как войти в область веры.

Веру очень часто понимают совершенно ложным образом, особенно в тех обществах, где христианство или вера вообще присутствовали многие столетия. Открыть веру в ее новизне, в ее свежести, в ее реальном, сущностном смысле можно там, где люди еще только вырастают из безбожия в веру, — тут они обнаруживают, где начинается вера и что происходит.

Скажу сразу, что вера — не легковерие. Вера не есть некритичное, безразличное, безответственное приятие того, что кто-то другой утверждает как истину. Я бы даже сказал, что вера — не то, чем ее называет д-р Эрик Маскалл. В одной своей книге он пишет о мальчике — хотя у меня подозрение, что он просто выдумал его. Так вот, будто бы этот мальчик в ответ на вопрос, что такое вера, ответил: вера — необычайная способность взрослых людей утверждать, будто нечто истинно, хотя они прекрасно знают, что это не так… Веры не существует, если она не основана хоть на каком-то опыте. Вера как простая способность принимать нечто, что было принято еще кем-то, на том основании, что оно передано целым рядом поколений, — это не вера. Да, содержание ее, возможно, вполне достоверно, но опытного знания нет.

Вера не относится только лишь к религиозным переживаниям. Она относится к самым различным областям жизни: мы верим в человека; вера движет научным поиском; вера, в конечном итоге, лежит в основе наших взаимоотношений с Богом. Оставляя в стороне веру в человека (это слишком обширная тема, чтобы обсуждать ее сейчас, и она почти совпадает с тем, что я собираюсь сказать о вере в Бога), я хотел бы обратить ваше внимание на тот факт, что любое научное исследование основано на вере, если определять веру словами Послания к евреям как уверенность в невидимом (11:1). Исследование, по определению, это поиск того, что пока невидимо, неведомо, незримо, еще не уловлено. Им движет не легковерие, им движет уверенность. Ученый пускается в исследование, потому что он уверен, что вокруг него есть объективная реальность, которая уже была исследована и до какой-то степени раскрыта и очень богата возможностями дальнейшего раскрытия. В основе научного поиска лежит вера в то, что есть что искать, что найти. Изучение Центральной Африки, поиск в области математики, или физики, или химии, или в других областях знаний — все основано на одном основном принципе. Существует реальность, которая превосходит то, что я уже знаю, и я могу открыть больше и больше.

Такое открытие, этот акт веры коренится не только в том факте, что все невидимо. Он коренится в том, что у меня уже есть начатки знания, которые подсказывают мне, что можно приобрести большее знание. То, о чем мы не имеем ни малейшего понятия, не может стать предметом поиска или исследования. Мы должны прикоснуться хоть края чего-то, чтобы убедиться: оно существует, и попытаться узнать больше. Отвлечемся на минутку. В России бытует такой неблагочестивый анекдот. Иностранец обращается с вопросом к гиду Интуриста: «Борются ли в России с тем, что дурно?» — «Да, конечно». — «Так что, в России есть недостатки, зло?» — «Ну, есть немного». — «Боретесь ли вы, например, с пьянством?» — спрашивает турист. «Да!» — «Так что, пьянство в России есть?» — «Есть». — «Боретесь ли вы с подростковой преступностью?» — «О, да!» — «Так что, у вас есть подростковая преступность?» — «Есть». — «Боретесь ли вы с Богом?» — «Боремся!» — «Так, значит, Бог есть?» Разумеется, это не является серьезным философским утверждением, но вот что я хотел сказать: невозможно бороться с тем, что просто не существует как понятие, и невозможно искать чего-то, если нет зачаточного знания. Так что область веры определяется двумя вещами: зачаточным знанием, которое позволяет верить, что можно познать еще больше, и областью невидимого («невидимое» здесь обнимает не только то, что недоступно глазам, но то, чего еще не охватил наш опыт — будь то глазами, ушами, какими-то приспособлениями или любым способом).

То и другое очень важно. Более того, когда мы говорим, что вера есть уверенность в вещах невидимых, ударение должно быть на слове «уверенность», а не на «невидимом», а то многие верующие подчеркивают «невидимое» и уверенность для них остается весьма сомнительной. То, что я уже сказал о вере ученого, я хотел бы теперь перенести на религиозную веру, на то, как она зарождается в виде возможности и в итоге оказывается реальностью. Основной путь, изначальный, основоположный опыт — превосходящая нас встреча лицом к лицу с духовной реальностью, с Богом. Пример этого — конечно же, апостол Павел на дороге в Дамаск. Случай даже не нуждается в комментариях: человек, который отправился искоренять христианство, оказывается лицом к лицу с Христом, распятым и воскресшим, и познает, что все, что он слышал от имени Христова, истинно.

Но такого рода внезапный, поразительный опыт не дается каждому и не обязательно выпадает каждому. Есть и другие пути, приводящие в область веры. Один из путей можно определить словами монашеского православного присловья: никто не может отречься от мира, если не увидит на лице хоть одного человека сияние вечной жизни… Невозможно отвернуться от видимого, если сквозь видимое мы уловили сияние невидимого. Невозможно отказаться от единственно реального ради того, чтобы искать чего-то, что, может быть, вовсе не существует. Но можно оставить всякую физическую реальность, эмоциональную, интеллектуальную реальность жизни, если увидел сияние жизни Божественной.

Самый убедительный образ такого сияния мы находим в книге Исхода: Моисей сходит с Синайской горы, и лицо его так сияет, что иудеи не могут выносить этого сияния, и ему приходится носить покрывало. На более простом уровне мы постоянно переживаем такой опыт. Порой мы видим, как человеческое лицо преображается, именно в том смысле, как Евангелие говорит о Преображении: глаза сияют новым светом. В прошлом году я встретил в России человека, который провел в тюрьме и в концентрационных лагерях тридцать шесть лет. Его глаза лучились покоем и радостью, которая превосходит человека, и он сказал мне: «Представьте себе, как добр был ко мне Бог! Никакого священника не пускали в тюрьму или в лагерь, и Бог выбрал меня, чтобы я тридцать шесть лет служил там священником!» При этом лицо его сияло и глаза светились благодарностью Богу. Вы же понимаете: встретив такое, можно отвернуться от очень многого, потому что — вот доказательство и свидетельство. Не всегда оно имеет вид слепящего света встречи на дамасской дороге. Это может быть тихий радостный свет, который можно увидеть в глазах любви, в глазах молитвы, в глазах глубокого внутрь-пребывания.

Но мы не всегда способны видеть вещи с той ясностью, о которой я говорю. Моя первая встреча с невидимым — я тогда не сумел ее распознать, понимание пришло много лет спустя — произошла, когда мне было лет десять–двенадцать. Я встретил священника, который казался мне древним стариком (ему было лет тридцать с небольшим), и обнаружил в нем свойство, которого никогда ни в ком не встречал. Я знал, что означает любить или быть любимым в порядке семейных отношений, потому что меня любили родители и я в ответ любил их. Я мог понять, что любишь своих друзей. Но в его лице я встретил человека, у которого хватало любви на всех и каждого; и что производило еще большее впечатление — его любовь никогда не колебалась. Когда мы вели себя дурно (а мы исхитрялись в этом), его любовь становилась острым страданием; когда мы вели себя хорошо (что бывало редко), его любовь делалась радостью; но она никогда не умалялась, она могла только возрастать. Когда мы были такими, что хуже некуда, его любовь вырастала невероятно, — действительно, когда умножился грех, стала преизобиловать благодать (см. Рим. 5:20). Я был в недоумении, я не мог этого понять. Я не мог понять, откуда это в нем. Позднее я понял, что он был подобен цветному стеклу, через которое внешний свет лился как бы потоком и достигал нас. Точно так же можно понять, что в человеке есть нечто превосходящее его самого, принадлежащее не только его человечеству, даже не только области тварного. Это может открыться внезапно, это может произойти мгновенно; может происходить медленно. Может постепенно возрастать чувство, что действительно существует эта более реальная область невидимого, которая поддерживает нас, укрепляет нас, несет нас.

Есть также более отдаленный подход, который может быть очень драматичным, но он не так явно связан с областью веры. Когда человек оглядывается вокруг себя в этом огромном мире, в этой вселенной, границы которой все расширяются, в этом мире, который опасный, агрессивный, человек может почувствовать, будто он сам — пылинка, так мал, так беспомощен, так отчаянно уязвим. Но, когда человек обращает свой взор внутрь себя, он обнаруживает внутри себя такой простор, такую глубину, такую меру и масштаб, которые делают его больше того мира, в котором он живет. Его разум может охватить все видимое — и еще остается место. Его сердце может вместить все, что дает жизнь в области человеческих отношений, любви, чувств, и оставаться пустым. Человек обнаруживает, что, сколько бы он ни вкладывал в себя видимое, тварное, человеческое, будь то красота, или истина, или любовь, его внутреннее пространство не заполнено. Все тварное проваливается в его невероятные, бездонные глубины, словно камень, и если мы прислушиваемся — достигло ли оно дна, ударилось ли обо дно, то с изумлением и, порой, со страхом обнаруживаем, что нет отзвука из глубины, глубина эта слишком большая. Когда такое открытие делает тот, кто совершенно не готов к нему и не имеет поддержки, он может воспринять эту глубину в самом себе как жуткий страх пустоты, которая поглотит его и после смерти погрузит в небытие. Будто подступает бездна окончательного уничтожения. Когда у нас есть представление о Боге, понятие, что Он, возможно, существует, тогда мы можем смотреть в эти глубины и видеть в них или, по крайней мере, принимать в качестве рабочей гипотезы предположение, что это, возможно, та глубина, о которой Архиепископ Кентерберийский как-то сказал, что у каждого из нас внутри такое пространство, которое в размер Бога и по Его образу. Но в любом случае открытие, что я, мельчайшая крупица в столь огромном мире, шире и глубже, чем весь этот мир, — это уже зачаточно область веры. То, что я сказал, можно было бы выразить гораздо короче, если процитировать слова Ангелуса Силезиуса, который в одном из своих мистических писаний говорит: «Я так же велик, как Бог; Бог так же мал, как я». Я так же велик, как Он, потому что ничто, меньшее Бога, не может исполнить, наполнить меня до предела. Он так же мал, как я: полнота Божества может обитать в человеке.

И тут мы сталкиваемся с проблемой. Мы можем подходить к жизни в ее многообразии, подобно тому как ученый подходит к тайне реальности, жизни. Или мы можем подходить очень спокойно, что встречается в области веры чаще, чем мы воображаем. Потому что в тот момент, когда мы подошли к области веры, мы стоим там, где реальность и присутствует, и, одновременно, исчезла.

Я поясню это при помощи образа, картины. В первые века христианства духовный писатель, святой Макарий Египетский, описывая зарождение веры, приводит такой пример. Представьте себе человека, который внезапно осознал ошеломляющее присутствие Божие, он совершенно погружен в опыт Бога. В этот момент он и его опыт настолько полно совпадают, что он — само переживание и переживание — сам он. Он не в состоянии отступить, выйти из переживания, чтобы наблюдать за ним. В этот момент он — только лишь проживаемое переживание. И, говорит Макарий, если бы у Бога не было заботы ни о ком, кроме того, кто переживает это видение, о святом, о духоносном подвижнике, Он оставил бы его в таком состоянии, потому что это состояние и есть вечная жизнь. Но у Бога забота и о тех, кто еще не дошел до этой ступени, и Ему нужны свидетели, которые выйдут в мир и скажут: «Я из опыта знаю, в чем состоит полнота реальности». И Бог отступает. Макарий приводит следующую параллель: море отступает от берега, оставляя на песке лодочку, вынесенную туда приливом. Только что лодка была на воде, ее вынесло последней волной, а теперь она на суше. В момент, когда мы выходим из переживания, еще как бы полные им, но само переживание уже отошло, мы входим в область веры. Уверенность в пережитом полная: это случилось с нами! Но пережитое уже стало невидимым. Уверенность в вещах невидимых…

Это чрезвычайно важно, потому что область веры начинается там, где мы выходим из пережитого опыта, иногда — опыта, который накапливался постепенно, как я уже говорил, который не был внезапным, потрясающим событием. Но в корне должен быть опыт. Когда молодое поколение говорит нам, что нашей вере не хватает убедительности, это происходит от того, что они не ощущают, что мы говорим об опыте, который лежит в основе нашей веры и позволяет нам говорить расширительно, то есть говорить больше, чем мы сами ощутили. Но я говорю о достоверном опыте и могу распознать его в других людях, которые превосходят меня, и это позволяет мне вместить больше, чем я знаю из собственной уверенности. Я уже говорил в конце первой беседы, что есть три концентрических уровня собственного опыта: то, что я знаю в собственной плоти, крови, душе; то, что я знаю, потому что у меня общий с другими людьми основоположный опыт и я обладаю, можно сказать, тем, чем обладают они. И наконец, наша причастность тому, чем Сын Божий, ставший Сыном человеческим, поделился с нами, и не только в словах, но тем таинственным образом, который мы называем таинствами, — посредством их Он сообщает нам вечную жизнь, Божественную жизнь. Преодолевая нашу неспособность достичь этой жизни, Он снисходит к нам, даже когда мы не в состоянии подняться до нее.

И достоверность будет полная, убедительная, только если мы допустим присутствие в этой области веры — сомнения, но сомнения, понятого не как отрицание, а как вызов реальности и правде. То есть реальность — это все то, что есть, видимое и невидимое, сотворенное и Сам Бог. Истина — это все, что мы можем сказать о реальности, вне зависимости от того, Бог ли нам ее открыл или мы дошли до нее своим человеческим усилием и опытом. Только один раз в истории истина и реальность совпали совершенным образом — в Лице Господа Иисуса Христа. Он — реальность, потому что Он Бог, и Он — истина, потому что Он является провозглашением, выражением, видением Отца: видевший Меня видел Отца (Ин. 14:9). Но во всех других случаях истина — лишь приближение и никогда не бывает адекватна той реальности, о которой говорит.

Ученый и верующий совершенно в одинаковом положении по отношению к реальности. Реальность и видима, и невидима. Ученый, открыв что-то новое, старается собрать воедино все данные, предложенные ему наукой, в виде гипотезы, теории, модели, но ученый никогда не воображает, будто его построение до конца совпадает с реальностью. Это — приблизительное отражение реальности, но не сама реальность. И, собрав все данные, выстроив модель, первое, что сделает ученый, если он честный и смелый, — он станет искать изъян в своей модели или новый факт, который взорвет его гипотезу, теорию, модель и заставит его создать что-то более соответствующее новой открывшейся реальности, более обширной, более истинной. Он может так поступить, потому что не сомневается в реальности и не полагается окончательно на свою модель. Он готов принять вызов реальности и поставить свою модель под сомнение потому именно, что у него есть вера, а не потому, что ему недостает веры.

К сожалению, верующий по недоразумению, из-за ошибочного суждения, которое как будто переходит от поколения к поколению, переносит сомнение с модели на ее образец. «Мой Бог представляется мне неудовлетворительным — значит, Бог не существует». Это исключительно глупое утверждение, и, тем не менее, именно таким путем идет религиозное сомнение. Вместо этого мы могли бы сказать, что весь опыт, переданный мне через откровение, приобретенный столетиями человеческого опыта, поставил передо мной приблизительную модель Бога. Я ее перерос. Я нашел новые данные, которые не укладываются в это убогое видение человеческое. Как замечательно! То, что я знал, истинно; то, что я узнал теперь, еще ближе к истине. Сомнение — момент не тревоги, а момент открытия. Если бы мы пользовались сомнением таким образом, если бы не говорили молодому поколению, да и самим себе: «Как ты смеешь сомневаться?!» (приводя затем более или менее убедительные свидетельства в соответствии с нашим темпераментом или деноминацией), то мы могли бы сказать: «Бог, Которому ты поклонялся, оказался лишь жалким, мелким идолом. Благодари настоящего Бога, Живого Бога: Он устраняет идола ради того, чтобы поставить тебя лицом к лицу с Собственной Тайной».

Это же относится и к людям. Вы знаете, как мы подходим к человеку с предвзятым представлением о нем. Мы идем на встречу с преподавателем, или старшим по званию, или начальником, или врачом, или ветеринаром — к кому бы то ни было, мы идем к должности, функции. Если мы не избавимся от функции, мы никогда не встретим человека. Если мы не откроем Бога на основе личных отношений, не как Вседержителя, Премудрого и т. п. (все это — лишь функции, как полицейский или еще что-то), мы никогда не откроем Его во всей многосложности и богатстве Личности, мы всегда будем обращаться к чему-то, мы никогда не откроем Бога как Кого-то.

Еще в IV веке святой Григорий Богослов сказал, что если собрать все, что нам открыто в Священном Писании, то есть что Сам Бог открыл о Себе, если прибавить к этому все, что опытно познала Церковь, все ее знание о Боге, составить из всего этого стройную картину и вообразить, будто она и есть Бог, то мы создадим идола и будем изменниками подлинному Богу. Он весь — жизнь, динамика. Он неуловим, Его невозможно превратить в застывший образ.

Мне кажется, если у нас самих будет такой подход, мы сможем передавать молодым людям, у которых множество недоумений, не готовые ответы, но сумеем показать им, как можно жить в тесном общении с Богом и открыть для себя Живого Бога. Тогда в наших словах будет убедительность, потому что они будут полны динамики, они не будут статичным и скучным изложением.

Пер. с англ. Е. Майданович.

Вестник РХД, №196. Перепечатка с разрешения издателя.