Смена церковной нормы? Часть 5. Возрождение церкви. Предмессианизм

Публикуем последнюю часть сравнительного анализа двух духовных движений, у истоков которых стояли священники Александр Мень и Георгий Кочетков. Читайте также предыдущую часть.

Возрождение церкви. Предмессианизм

Отец Александр Мень цитировал Клайва С. Льюиса: «Если и впрямь начнется христианское возрождение, то оно будет развиваться медленно, тихо, в очень маленьких группах людей» [Андрей Еремин, с. 376]. Конечно, отец Александр думал о возрождении церкви, для этого он и создавал среду духовного общения, из которой уже, может быть, станет и что-то большее. Без создания среды, где царствовали бы любовь и свобода, вряд ли принесет плоды оторванный от духовных корней активизм. По воспоминаниям Андрея Еремина, для отца Александра было небезразлично, в каком направлении – соборном или индивидуальном – развиваются интересы его учеников. Он стремился к тому, чтобы ученики осознавали свою ответственность за церковь, считали эту ответственность главным своим приоритетом [Там же, с. 387]. После многих попыток и долгих размышлений, несмотря на постоянные проблемы, возникающие с малыми группами, отец Александр считал, что будущее Церкви всё равно за ними [Там же, с. 397].

Преображенское движение является до сих пор действующей инициативой, открыто ставящей задачу целостного возрождения и обновления церковной жизни, прежде всего, на путях миссии, катехизации, духовного просвещения, евхаристической жизни, созидания общинности, открытости и стремления к христианскому единству. Отец Георгий Кочетков основной харизмой Содружества называет духовное обновление церкви. Тем, что у движения только одна харизма, подчеркивается, что Содружество – только часть Церкви. Это обновление церкви является центральным служением движения. Все остальное должно, по мысли отца Георгия, прикладываться к нему. По сути, под этим можно понимать то, что движенцы призваны во всех областях церковной жизни исправлять те отношения, которые сложились за долгие года и века.

За несколько десятилетий в братстве отца Георгия огласилось, наверное, около пятнадцати тысяч человек. Однако осталось в братстве всего около двух тысяч. С чем может быть связана такая текучка? Менее двадцати процентов – это всё-таки довольно низкий показатель. С одной стороны, духовная жизнь сама по себе – процесс штучный, и надеяться на то, что все будут в одинаковой мере откликаться на призыв Божий, было бы наивно. Но с другой стороны, не заложена ли в братской практике жизни некая «системная проблема», из-за которой многие огласившиеся покидают Содружество братств?

На наш взгляд, эта «системная проблема» может быть связана вот с чем. Евангельское и апостольское благовестие было универсально в том смысле, что предназначалось каждому человеку. Кроме духовного обращения, научения вере и следующего за этим личного поиска своего места в Церкви, попытки выйти на служение и т.д. дополнительных скреп жизни практически не требовалось. Жизнь учеников Христовых в раннее время представляла собой жизнь народа Божьего близ Мессии (сначала проповедующего, затем распятого и воскресшего). Все стороны жизни должны были обрести известную связанность и полноту, которая ожидаема от мессианских времен. В братской жизни при декларировании того, что полнота духовной жизни возможна именно в братстве, всё-таки де факто наблюдаются разрывы между братской и небратской жизнью отдельно взятого братчика, отчего полнота жизни неизбежно уходит. Братство вряд ли может всерьёз претендовать на явление мессианского измерения духовной жизни. Скорее, оно напоминает католический орден, имеющий строгое членство, правила жизни, границы, обеты, финансовые обязательства и т.д. Требовать от ордена, чтобы он был универсальным, не приходится. Далеко не все, кто откликаются на евангельское благовестие, хотят затем вступить в орден и вести образ жизни с довольно существенным перечнем (иногда, искусственных) ограничений. Отсюда и миссионерские усилия натыкаются на неизбежное препятствие. Выясняется, что миссия была избирательна. Вместо проповеди Царства Божьего, оказывается, проповедовался братский путь, встать на который хотят и могут далеко не все. Кто-то не хочет быть на положении статиста в братстве, кто-то не получает поддержки на собственные проекты, кого-то сковывают строгие правила и придирки старших из-за их невыполнения, кого-то не устраивает обязательное единогласие при выборе старшего в общине или увеличивающиеся денежные сборы… При этом, конечно, есть и то, что вдохновляет: образование, конференции, детская работа, творческие проекты, живое общение и т.д.

За всю историю Содружества было несколько волн уходящих из братства. Для многих из ушедших характерен т.н. постбратский синдром. Он заключается в том, что, с одной стороны, возникает «аллергия» к любым формам организованного духовного общения, а, с другой, ушедшие иногда с трудом адаптируются к жизни без такой плотности среды общения, какая была в ПСМБ. Это напоминает чем-то кессонную болезнь [иногда возникающую у водолазов при подъеме с глубины на поверхность из-за быстрого понижения давления]. Нередко люди замыкаются сами в себе, живут сугубо частной жизнью, расцерковляются… При этом некоторые собираются в общины или ведут катехизацию, или участвуют в образовательной деятельности, или даже рукополагаются, но в отрыве от всего остального неизбежно складывается ощущение частичности, оторванности от целого, которую, конечно, никакой персонализм [философское учение, рассматривающее человеческую личность в качестве высшей духовной ценности] восполнить не может… Иногда практику отца Георгия пытаются критиковать с позиции т.н. евхаристической экклезиологии, опираясь на известную статью отца Иоанна Мейендорфа [См. Вестник РХД, № 141]. Однако, на наш взгляд, сама эта критика не выдерживает критики. [Мы пытались обсуждать эту тему, например, здесь: «Споры вокруг «богдановской» статьи. Статья “Священство православных и баптистов” продолжает вызывать экклезиологические споры»].

В схожей тональности можно говорить и о «меневцах». Ещё при жизни отца Александра многие уходили или не понимали того духовного пути, который он предлагал. Но, если говорить ответственно, есть ли в настоящее время принципиально другой духовный путь? Как вспоминает Олег Степурко [«Ты живой»], без общин, которые организовывал отец Александр Мень, «вхождение в церковь было очень трудным или даже невозможным». И это очень важно. Вера как сознательный выбор, как путь, как пребывание в среде верных может не актуализироваться, не состояться без этого. Подлинное духовное самопознание и подлинная свобода вряд ли могут быть обретены человеком вне принадлежности к социопространству свободы.

Можно ли признать проект отца Александра по созданию среды духовного общения удачным? Священник Яков Кротов по этому поводу вот что пишет: «Мень формулировал в 1960-е годы свою задачу как создание “слоя”, в котором бы разворачивалась церковная жизнь. В последние годы он уже мог видеть “слой” и ужаснуться тому, как совместимы вера, дружба, творчество с бездушием, подловатостью, эгоизмом, ужаснуться всему тому, что расцвело в 2000-е годы в “православизме”, когда сформировался уже довольно толстый слой “церковных людей”, для которых Церковь всего лишь точка опоры. Он оказался даже хуже коммунистического “слоя”, потому что среди коммунистов много было откровенных циников и карьеристов, а тут даже циники и карьеристы лгут самим себе» [Сайт «Библиотека Якова Кротова»]. Возможно, отец Яков здесь всё-таки сознательно делает упор именно на пессимистическую часть ответа на вопрос или он имеет в виду не «меневский круг», а более широкий «слой» церковного общения… Мы не станем с ним ни спорить, ни соглашаться с его оценкой, но заметим, что проект отца Александра всё-таки представляет собой нечто живое, а в живом – возможно всякое, вплоть до описанного отцом Яковом. Проект Меня вряд ли можно считать завершенным. Он должен продолжаться, развиваться, как должна развиваться и расти вглубь и вширь сама христианская община – Церковь. Как говорил отец Александр, «христианство только начинается».

Александр Агаджанян отмечает, что оба рассмотренных нами духовных движения «структурно центральны».

Что это значит?

Они находятся в самой гуще общества. «Модернистская» и «либеральная» окраины церкви (в его терминах) означают активное взаимодействие с обществом в целом. В этом смысле «обе субкультуры, так сказать, находятся в авангарде диалога Церкви и общества, на переднем крае своего рода эксперимента, в котором проверяется прочность всевозможных границ: границы Традиции и пределов ее трансформаций; границы между православием и христианством вообще; границы между Церковью и обществом; наконец, границы между сакральным и секулярным в самом общем смысле». Да, существенно, что положение этих двух движений таково, что они могут разнонаправлено влиять на различные социальные группы.

Россия XXI века может попробовать сыграть свою роль в общемировом интеграционном процессе, став страной синтезов, включенной в эпоху общемировых макросинтезов: синтезов Востока и Запада, иудаизма, ислама и христианства, внутрихристианского синтеза, синтеза личного и коллективного, сакрального и секулярного, веры и знания… Интернет, мобильная связь, высокие технологии способствуют единой планетарной взаимосвязанности. При этом русская церковь и российское общество в целом после антропологической катастрофы XX века нуждаются в обновлении, в восстановлении образа Божьего и образа человеческого… Хорошо, что многие и в церкви, и в обществе понимают это.

С некоторой долей условности братство отца Георгия можно воспринимать как некий первый шаг в смысле качества духовной жизни и восстановления образа человека, а общины «меневского» типа – это некое движение дальше, в сторону углубления отношений с привнесением большей диалогичности. Но и наоборот: для общин «меневского» типа возможно также движение вперед, по пути поиска полноты жизни, расширения сакрального пространства за пределы малых групп. Характерно, что и отец Александр не исключал, а, скорее, даже был сторонником последующего соединения малых групп в некую единую общность. В этом смысле общеприходские конференции прихода храма Космы и Дамиана можно считать зачатком такого соединения.

[Светлана Домбровская вспоминает один разговор с отцом Александром, когда она хотела напроситься на встречу в другую малую группу.

Домбровская:

– А мне нельзя туда?

Отец помолчал, посмотрел вокруг, потом на меня и неожиданно подхватил за локоть и потянул ближе к домам, мы-то стояли прямо в водовороте прохожих.

– Понимаете, Светлана, там ждут меня. Представьте себе, что мы с вами договорились о встрече, а я прихожу еще с кем-то…

Он смущенно и настороженно улыбался, а я почти прервала его:

– О, это-то я как раз прекрасно понимаю… Но я о другом… Я думала, что все наши «круги» соединяются, должны бы соединяться, разве нет?

Отец откликнулся тоже мгновенно, протянув категорически:

– Не-ет! Нет! – и лицо его посерело.

Я видела такое впервые и потому испугалась и растерялась, и сказала торопливо и машинально:

– Ну конечно, конечно, отец… Простите, я… пойду?

Но отец словно не слышал меня и, пройдя еще немного вперед по Гоголевскому бульвару, уже спокойно сказал:

– Вы правы, конечно… Но, поверьте, мне это не трудно, – он смущенно улыбнулся. – В идеале… это должно произойти… когда-то…

– Но не сейчас, – продолжила я. – И все это вы… на вас, – выговорила я, потрясенная открытием, и поэтому почти желчно продолжила. – Вы как пчела, которая лепит улей… этой… этим, как ее… Ну, я не знаю… Короче, все это вы…

– Ну, зачем же так мрачно… не только на мне, многие помогают, – отец не оглядывался на меня. – Не все сразу, не все сразу… Постепенно, потихоньку все налаживается…» (Светлана Домбровская. Пастырь.)]

Разговор о возрождении церкви иногда связывают с разговором о пределе этого возрождения – с темой мессианизма (или близкой к этой теме – темой хилиазма). Если мы заговорили о мессианизме, стоит заметить, что вообще планка мессианизма очень высока, чтобы всерьез ожидать от какого-либо духовного движения взятия её. Даже когда ученики Христовы (Церковь в апостольское время своей истории) представляли собой духовное движение внутри иудаизма, это движение не стало по-настоящему мессианским движением, в основном, по той причине, что оно не смогло вовлечь в свой круг широкие массы иудейского общества того времени. Понятно, что это произошло, во многом, по причине того, что раввины блокировали христианскую миссию. Надо ли говорить о том, что были и другие, не только христианские лжемессианские и псевдоапокалиптические движения? И все они приносили с собой разочарования по причине несоответствия мессианских ожиданий конкретным воплощениям этих ожиданий (при этом часто жизнь в таких движениях сопровождалась эмоциональным подъемом, подлинным духовным вдохновением, расцветом творчества). Можно предположить, что сейчас и в Израиле поменялось отношение к мессианской теме: теперь, после двухтысячелетнего изгнания и жизни вне Земли Обетованной, иудеи, как думается, близки к пониманию того, что спасение Израиля невозможно без спасения народов мира, которое провозглашает христианство. Естественно, спасение в данном контексте уместно воспринимать как спасение «здесь и теперь», а не относить его куда-то в потустороннее измерение.

Надо сказать, что библейские мессианские отрывки говорят о будущем «золотом веке» в истории человечества. Этот «золотой век» характеризуется прекращением войн, всеобщим благоденствием, насыщенной жизнью и «познанием Господа» (Ис. 11:9). Причем мессианские чаяния должны реализоваться в реально-исторической перспективе, а не в каком-то потустороннем бытии. В дополнение к тому, что должен явиться помазанник Божий, Мессия как личность, мессианская идея имеет ещё спроецированное на социум общечеловеческое измерение. Мессианские проекты, по сути, никогда не прекращались в истории человечества, но из-за большого количества неудач к самому мессианизму стали относиться с большим подозрением. К тому же мессианизм как таковой в последнее время стал рядиться в различные социально-экономические утопические концепции. И само слово мессианство часто звучит именно в негативном ключе. Основная проблема мессианских движений в том, что они не становятся мессианскими в полном смысле слова.

О мессианских движениях говорить всерьез почти невозможно, но можно говорить о предмессианских движениях. К этим духовным движениям будет уместно отнести те движения, которые ставят себе в качестве приоритетной задачу двигаться к полноте духовной жизни (даже, если они этой полноты реально не достигают, поскольку полнота духовной жизни возможна только в мессианском народе Божьем). И тогда по этому параметру и Преображенское братство, которое в качестве своей харизмы заявляет возрождение церкви, и «меневцы» с акцентом на открытом христианстве, внеконфессионализме и медленном продвижении вперед вполне соответствуют статусу предмессианского движения. Чем ближе предмессианское движение подходит к мессианскому, тем сложнее говорить о границах. Предмессианских движений может быть много, причем они могут быть в разных конфессиях и даже в разных религиях (например, религиозный сионизм как духовное движение вполне может претендовать на статус предмессианского движения). А мессианское движение, характеризуемое внеконфессиональностью и тотальным охватом всех сторон жизни (причем не только жизни, но и «жизни и смерти») может быть только одно. Оно – без потери уникальности каждого человека и каждой судьбы – одно и едино, как един Бог и едина Церковь.

Что дальше?

Для ветхозаветного Израиля Вавилонское пленение ознаменовалось тем, что в народе Божьем появились синагоги как устойчивая форма религиозной жизни. В этом был положительный плод изгнания, способствовавший духовному возрождению. Синагоги сохранились и после того, как в Земле Израиля был восстановлен Храм, существуют они и по сей день. Может быть, неким плодом советского атеистического «Вавилонского пленения» церкви будет появление новых устойчивых форм церковной жизни? Во всяком случае, предпосылки к этому есть.

Конечно, ещё рано подводить даже промежуточные итоги в деятельности двух движений. Развитие этих двух традиций и их диалог с Богом и друг с другом не закончены. Необходим не только диалог и здоровая конкуренция «меневцев» и «кочетковцев», но и их согласное действие, и даже синтез. Уже сейчас можно заметить, как движения в каких-то своих проявлениях застывают, становятся памятниками самим себе, члены движений естественным образом стареют… Причем, «меневцы» переживают как бы вторую ступень жизни: после смерти отца Александра, движение существует без своего основателя. Однако можно ли говорить, что произошло развитие и углубление традиции отца Александра? В основном, это, скорее, трансляция его взглядов, его идей и фиксация уже усвоенного, «канонизация» форм жизни, например, тех же малых групп, более крупных образований так и не возникло. Характерно, что, например, священник Яков Кротов замечает: «И если есть о чем молить отца Александра Меня – так это о том, чтобы те, для кого он был трамплином, катились дальше, а не прыгали с трамплина вновь и вновь» [Сайт «Библиотека Якова Кротова»].

Важно сказать, что множество инициативных людей в РПЦ, не будучи вовлеченными в сами движения, как бы со стороны наблюдают за ними. И здесь для желающих созидать духовную жизнь вполне логичным было бы признание успешной деятельности других и благодарное заимствование опыта. Кто бы что ни говорил, но «меневцы» и «кочетковцы» как полноценные духовные движения состоялись. Всё-таки, если не норма, то некое приближение к норме церковной жизни было явлено. И, к счастью, есть примеры того, как инициативные люди (священники и миряне), опираясь на этот опыт, небезуспешно сами пытаются создавать общинную жизнь, библейские кружки, ведут катехизацию и образовательные проекты… Конечно, отец Александр и отец Георгий – уникальные личности. Невозможно копированием форм скопировать содержание церковной жизни. Но теми, кто приобщен к Духу Божьему и содержанию церковной жизни, опыт по созданию форм может быть востребован. Дело Божье должно продолжаться, Тело Христово воплощается на земле через присоединение к Нему новых членов… Необходимо миссию вести в универсальном ключе, т.е предлагать воцерковляющимся такой вариант церковной жизни, который напоминал бы жизнь по Писанию в том смысле и в той мере, как это было бы целесообразно сегодня.

Если оба движения не откажутся взять ответственность за церковный и общественный макроуровень – как брал её, например, отец Глеб Якунин или отец Павел Адельгейм, или А.И. Солженицын – хотя бы в форме критики, неангажированного мнения и отказа от конформизма, то движение в сторону расширения сакрального пространства может быть продолжено. Иначе неизбежен обратный откат к тем или иным формам застоя, как в церковной жизни, так и в общественной…

[Отец Яков Кротов, например, по этому поводу писал: «курс на конформизм ведёт к тому, что набожность редуцируется к пиетизму, личному и коллективному бегству от действительности. В этом “наследники” Меня и либеральные православные в целом совпадают с люто ненавидящими их русскими единоверцами. Те и другие по-разному формируют набор практик и идей. Одни “сделаны” из Николая Второго, Матронушки, антисемитизма, другие из Бердяева, матери Марии, либерализма. Но “лояльность” системе одинаково обрезает творческие потенции этих движений». Или, в другом месте: «отказ от политической активности был для Меня тактическим, и отказ этот оправдывался в его глазах только необходимостью священнического, миссионерского служения, которое было возможно. Он, однако, никогда не призывал к аполитичности своих прихожан».]

В нашем небольшом исследовании мы вынуждено затронули серьезные вопросы, связанные с пониманием смысла существования христианства в мире. Конечно, эти вопросы заслуживают более систематического рассмотрения. Наверное, простые ответы искать не нужно. Как не нужно упрощать и само христианство, ведь тайна его в полной мере ещё не раскрылась…

Залишити відповідь