В ожидании смертного приговора. Из книги воспоминаний Степана Семенюка

В продолжение интервью дожившего до наших дней одного из лидеров украинского освободительного движения Степана Семенюка публикуем отрывки из книги его воспоминаний в переводе на русский язык. Публикация приурочена к 60-летию со дня смерти Сталина.

…Тяжко на душе, когда последний раз видишь людей, может быть, кто-то из осужденных передаст письмо на волю или получит свидание с родными, или — дай Боже! — вернется домой на свободу, а ты не имеешь права, не можешь ни слова сказать о себе.

Тебе осталось одно — умереть молча! Умереть безымянно, только как украинец, украинский повстанец. Но разве этого мало!? А все же болит душа и сердце!

Тюрьма №1, снова подвал. Чекисты приказали снять обувь, я скинул деревянные трепы и онучи.

– Портянки бери, – сказал надзиратель.

– Зачем они смертнику?

– Дурак, еще не один город построишь родине, – сказал чекист, который был старшим в этом «чистилище», и впихнул меня в камеру, закрывая двери.

Из темноты камеры на меня смотрели десятки глаз. Сам Данте не придумал бы более жалких существ, чем те, что лежали тут ниц, и одним из них стал я.

– Что, испугался? Через несколько дней и ты будешь таким, – сказал кто-то. Люди понемногу поднимались с пола и садились под стенами, потому что уже не могли сидеть, не подперевшись об стену. В камере были сумерки.

– Дружище, это камера номер 14, тут весь подвал напичкан смертниками, как комната ожидания в рай на тот свет. Но сразу тебя не расстреляют, должен отождать своё и превратиться в тень человека, как мы. Ну, а теперь рассказывай, что там в мире, как наши? Ты ж был недавно, наверное, ближе к миру и арестован позже нас, – кто-то проговорил едва слышно.

Так началась моя смертная жизнь. Приветил меня возле себя Гнат (фамилии, к сожалению, уже не вспомню), родом откуда-то из Михайловского района Черниговщины, взводный УПА.

Первое впечатление — ужас! Оглашение смертного приговора не вызывало страха, потому что каждый революционер всегда готов к смерти и готовит себя к этому. Но к московской смертной камере нельзя подготовиться, потому что этого нельзя представить.

Смотря на смертников, можно было подумать, что ты в исследовательской анатомической лаборатории, а вокруг тебя человеческие скелеты, обтянутые кожей, или живые мумии.

День в смертной начинался с подъема. Чекист-надзиратель стучал в дверь, открывал «кормушку» и гавкал: «Подъем!». Через «кормушку» делали и проверку — приказывали сесть под стенами или лечь ничком, и нас считали. После этого подавали кипяток, но не для гигиенических потребностей, а на завтрак.

В течение дня давали, хотя и не каждый день, один раз по 100-150 грамм черного хлеба, а иногда вместо хлеба квашу — заваренную в воде муку. На обед суп — навар из картошки или из других овощей.

Суп подавали в жестяных литровых посудинах, их называли мисками, но без ложек. Одну посудину давали на двоих. Мы садились друг напротив друга и сёрбали (пили) этот суп по очереди: я сёрбнул раз и подал другу, он сёрбнул и дал мне, и так пока не опорожним миску.

Под вечер иногда еще раз давали кипяток. Чтоб обмануть голодный желудок, некоторые пили больше кипятка, мол — где вода ляжет, там хлеб не ляжет. Такое питание доводило организм до крайнего истощения, и человек лишь существовал — терял не только физические силы, но и умственные.

И как не поверишь в чистилище?

Возле дверей в углу стояла железная 200-литровая бочка — «параша», служившая заключенным вместо туалета. Чтобы до нее дойти, узники держались руками за стены, от чего на стене оставались отпечатки наших пальцев и ладоней, а чтобы сесть на парашу, должны были помогать несколько человек, потому что у самого не было сил.

Парашу забирали из камеры надзиратели, а на коридоре брали зеки-«бытовики», и таким же образом возвращали ее в камеру. Во время этой процедуры нам приказывали отодвинуться от дверей и сесть.

Камера была около пяти метров в длину и чуть больше двух в ширину. Под потолком — небольшое, как в подвалах, зарешеченое и забитое досками (козырьком) окошко. Внешняя стена — толщиной больше метра.

На этой «жилплощади» камеры №14 в тюрьме №1 в Ровно на рубеже 1944-45 гг. находилось 42 (сорок два) смертника.

Спали мы «валетом», мои вытянутые ноги доходили до подбородка товарищу, который лежал с другой стороны, а его — до моего. Лежали только на боку, иначе не хватало места; ложились все вместе и меняли положение на другой бок также одновременно. Если кто-то перевернулся сам, мог потерять место, потому что человеческие тела сами сдвигались. Все лежали на голом полу.

Раз в неделю в «кормушку» заглядывала врач и спрашивала, есть ли больные. Кто-то порой просил чего-нибудь от головной боли, тогда врач подавала какой-то порошок в бумажке, бумажку надо было обязательно вернуть надзирателю. Чего боялись?

Также надо было возвращать палочки, которыми соединяли куски хлеба.

Врач, если поблизости не было надзирателей, порой говорила что-нибудь утешительное по-украински. От грязи и испарений «параши» к нам прицепилась короста, эта зудящая болезнь не давала покоя. Лечили коросту жидкостью из взрывчатки, которая страшно разъедала расчесанные прыщи, но короста пропадала, а вместе с ней и лобковые воши.

Изоляция, недостаток движения и воздуха и безнадега притупляют человеческий ум. Поэтому кто-то из крошек хлеба делал шахматные фигуры и высушивал их. А при первой проверке чекисты забирали — «не положено». А мы снова лепили шахматы из кусочков хлеба…

Когда-то Герцен писал, что интеллигентный человек скорее привыкает к тюремным условиям, чем простые люди. Но этого нельзя сказать о большевистской тюрьме. Может, так было когда-то, ведь Герцен получал с воли книги, письма и даже продукты на свои деньги.

Почти каждый день проверяли крепость решетки в окне, потолка, пола и стен. Тогда через «волчок» офицер верещал:

— Лечь на живот! Руки по швам! Ноги вверх! Голову повернуть к двери!

Мы ложились ниц, руки вытягивали к ногам и ноги сгибали в коленях вверх. После этого несколько москалей вбегали в камеру с большими деревянными молотками и стучали ими по оконной решетке, полу, стенах, потолку. Не один молоток молотил наши кости.

Подобное действо было, когда кого-то должны были вызвать на казнь, только тогда не входили в камеру. Только когда мы уже лежали «по правилам», открывалась «кормушка» и в ней появлялась морда опер-капитана НКГБ. Он долго осматривал нас молча и отходил.

Это были ужасные минуты, потому что ночью кого-то должны были забрать на казнь, и каждый готовил свою душу к смерти, потому что тело давно уже было готово.

За 79 дней моего пребывания в смертной не было случая, чтобы, идя на смерть, кто-то проявил страх или скорбь, а среди нас были и дети. Все желали тем, которые оставались, выйти на свободу. Члены ОУН всегда прощались кличем «Слава Украине!»

Бывало, что чекисты в коридоре громко рассказывали сами себе, как кого-то вешали или расстреливали, чем хотели, наверное, причинить нам душевные муки. Может быть, они и выдумывали. Но поскольку в камере было тихо, громко разговаривать не разрешалось, мы слышали эти разговоры.

За время «смертной» однажды нас погнали в баню, которая была в другом крыле тюрьмы. В коридоре и на тюремном дворе чекисты стояли сплошным живым забором, а нам говорили бежать и молотили нас киями, покрикивая: «Бегом, волки!» Мы и на самом деле, наверное, походили не на людей: заросшие, ободранные, босые, грязные. Хотя вымыться по-настоящему не было возможности, потому что не было ни мыла, ни вдоволь воды, ни перемены белья, но все равно омытое водой тело казалось более легким.

В бане из соседнего помещения через дырку в двери кто-то спросил мою фамилию. Откликнулся М.Лебидь, они были уже «помилованы», какое счастье! Я радовался, что он уже не смертник, а он — что я еще жив.

— Надо думать, что вас помилуют, поэтому и повели в баню, — утешил он.

* * *

Весь подвал тюрьмы был заселен смертниками. До 1945 года случаев замены ВМН (высшей меры наказания) на заключение почти не было. Недавно тут побывал сам Лаврентий Берия и следил за исполнением приговоров.

По исследованиям проф. Пацулы, на 1 января 1945 года в тюрьме №1 в Ровно под приговором ВМН находилось 372 человека, в тюрьме №4 — 2 человека, в тюрьме города Дубно — 349 человек, в Остроге — 44 чел.

Всего только в Ровенской области 767 чел., среди них женщины и молодежь до 18 лет. А по всей Украине?!

После нескольких дней в смертной ко мне подсунулся (!) молодой парень с большой бородой (мы были все бородатые и усатые) и спросил, откуда я. Я ему ответил, он, усмехаясь, сказал, что понял, и мы больше к этому не возвращались. А я сразу же тогда узнал его.

Это был лидер юношества Острожецкого района, из села, кажется, Княгинина. Еще на свободе он болел туберкулезом колена, лечил его незабвенный д-р Гросс, а тут без лечения оно разрослось, как дыня, и ноги не сгибались.

В освободительное движение вступил в 1942 году, и вся его деятельность, как и его товарищей, была направлена против немцев. Казнили его москали еще в 1944-м. Честь вам, молодые герои!

Среди смертников было двое хлопцев-братьев из Чорторыйска — полесского села, что на среднем Стыре. Одному не было еще шестнадцати, другому — семнадцати лет. Сидели они в смертной полгода и так истощились от голода, что не могли даже разговаривать и вставать. Одного из них казнили. Идя на казнь, мужественно прощались дети-братья. Какую угрозу империи представляли эти дети? Какое дикое право имеет Москва расстреливать детей?!

Такой в тюрьме обычай, что узники пишут или выскребают на стенах свое имя или фамилию. Присматриваясь к этим историческим надписям, что создавались десятилетиями, можно сделать именной перечень людей разных языков. Даже под отвалившейся штукатуркой можно было прочитать чью-то фамилию или имя, в частности, те, что были написаны краской.

Менялись оккупанты, а тюрьмы были полны.

Кто-то дочитался по этим настенным надписям, что в этой тюрьме осенью 1939 года сидел один из князей Радзивиллов, пока Сталин не передал его Гитлеру. Проживал князь затем в Варшаве, пользуясь всеми своими имениями в Генеральной губернии. Был принят Герингом, у которого должен был интернировать в деле польского католического духовенства.

Что ж, каждый человек должен пользоваться свободой, это его естественное право, в том числе Радзивилла. Но… Радзивиллы были, по определению коммунистической науки, «эксплуататорами народных масс», «злейшими врагами и поработителями трудящихся Литвы, Белоруссии и Украины» и т. д., что, в конце концов, не было далеким от правды.

Что же случилось? Князь превратился в пролетария, или сыграли другие интересы? Или с классовых позиций вина этих хлопцев-детей была большей, чем Радзивилла?

Тут, под приговором смерти, сидели бывшие его подданные — придворные, наймиты и просто польские крестьяне из его имений на Волынском Полесье. Имеющий голову — да уразумеет…

* * *

Удивительное создание — человек. Сидит в смертной и ждет казни, а мыслит и мечтает. Мечтает, какой должна быть и будет Украина свободной державой.

И сны нам снятся — в частности, вкусные обеды и ужины. Часто снилась мама, хоть я не знал, где находилась моя семья, вывезенная 15 мая 1941 года. Снилась также Квитка, приходила как ангел и придавала сил, так было и в лагерях.

«Мы должны чувствовать себя украинцами — не галицкими или буковинскими, а украинцами без официальных границ» (Иван Франко).

Это высказывание Франко объединяло нас — и тех, кто из восточных, и тех, кто из западных областей, хотя веками делили нас политические кордоны чужих стран. Мы были едины…

Залишити відповідь