К 1917 году русские писатели и публицисты, политики-оппозиционеры как радикального, так и либерального толка, а также корреспонденты церковной периодики создали весьма сомнительный (практически — карикатурный) образ православного священника. В революционное время клонирование негативного имиджа обернулось для священников настоящей личной драмой: их служение стало квалифицироваться как ненужная и вредная профессия.
Неудивительно, что священникам на протяжении длительного времени (от 1917 г. до конца 1940-х гг.) приходилось задумываться, оставаться ли в церковном служении или снять сан. Документы первых революционных лет показывают, что иные из них оказывались чиновниками на гражданской службе, мелкими предпринимателями, кустарями. При этом в советском политическом театре уже тогда им могла быть навязана роль и «политического оппозиционера», и «бродячего проповедника». Мотивы снятия сана различны: от страха перед новой властью и «воинствующими безбожниками» до искреннего желания обрести новую идентичность. Кое-кому удавалось на время обмануть власть, сняв рясу и изменив место жительства. Подобное поведение стало расцениваться как форма социальной, а порой и политической мимикрии. В обстановке политической напряженности в священниках могли увидеть вдвойне опасного, «скрытого» врага.
Логика создателей «образа врага» понятна. Задача избавиться «от религиозного дурмана» оказалась трудноразрешимой. Укорененность в массовом сознании религиозных обычаев была слишком велика, отмирания «религиозных предрассудков», как и саморазрушения института Церкви пришлось бы ждать слишком долго. Оставалось одно — опорочить не только «попов», но и верующих.
К середине 1930-х годов большевистскими идеологами уже был накоплен некоторый (пусть неудачный) опыт политико-идеологической борьбы с «церковниками». Это и иезуитски составленные официальные документы, определявшие не только «генеральную линию», но и приемы борьбы против всех конфессий, и топорные произведения Е. Ярославского и его подручных, а также труды «историков», разоблачавших «контрреволюционеров в рясах». Вольно или невольно подыграли большевистским идеологам и писатели. Сатирический образ отца Федора (персонаж знаменитого произведения И. Ильфа и Е. Петрова) пропагандистски убедителен (алчность заставила сбросить рясу), но не одинок. Поэтические нападки на Церковь и духовенство практиковал не только Д. Бедный, но и М. Исаковский. О ядовито-саркастических портретах, созданных пролеткультовцами, и говорить не приходится. Однако их усилия не доходили до основной массы верующих.
Основная борьба с церковниками приходится на 1930-е гг. — она была непосредственно связана с расширением круга «врагов». Совершенно не случайно с 1929 г. меняются репрессивные практики: рядом с «кулаком» надо было поставить его вдохновителя — «попа». На сей раз упор делается на средства массовой пропаганды: газеты публиковали обличительные, а то и просто клеветнические статьи — теперь за подписью не только «собкор», но и «рабкор» и «селькор». О приемах авторов подобных публикаций можно судить на примере нескольких общедоступных изданий Калининской области.
Через центральную прессу (газеты «Правда» и «Известия») власть недвусмысленно демонстрировала, как хитер и изворотлив враг, подсказывала, что по недомыслию его можно не разглядеть и тем самым невольно нанести вред государству. В общем, эксплуатировался комплекс вины — а он в социальной среде, пережившей кровопролитную гражданскую войну, оставался силен. Если столичные газеты информировали о разоблачениях в «верхах» советского общества (среди военных, «спецов», партийных «перерожденцев»), то местная пресса «переводила» язык власти на общепонятный путем подыскания доступных примеров. Цель манипулятивных технологий того времени — внушить страх и на соответствующем эмоциональном фоне активизировать «конфликтный потенциал» общества, чтобы направить его в нужное для власти русло. Такая политика, помимо прочего, инспирировала панику и в церковной среде, заставляя ее представителей так или иначе «проявлять» себя.
Перипетии информационных баталий четко прослеживаются на примере ряда газетных публикаций. В январе 1937 г., как известно, появилось «Постановление Чрезвычайного XVII Всероссийского съезда Советов об утверждении Конституции РСФСР». Основной закон провозглашал победу нового политического строя и констатировал появление «советского общества», состоящего исключительно из дружественных классов: рабочих и крестьян и новой социалистической интеллигенции. Местная пресса, помимо всего, сообщала, что «в этом историческом документе за советскими людьми закреплялись великие права». Получалось, что «бывшие люди» — помещики и буржуи, кулаки и попы, недобитые троцкисты и уголовники и прочая враждебная братия — получали равные права с лояльными советскими гражданами. Текст основного закона содержал несколько особых «разъяснений» относительно затаившихся «врагов народа» (Ст. 135), способных нанести ущерб социалистической собственности или военной мощи государства. Это обозначало, что в стране «победившего социализма» нет места тем, кто «не вписывался» в новую стратификационную триаду «рабочий класс, трудовое крестьянство и советская интеллигенция». Более того, нарастало опасение, что «масса социальных осколков» (язык официальной прессы — Т.Л.) в довольно тревожных для СССР условиях может объединиться. Естественно, большевики склонны были преувеличивать при этом идеологическую роль «церковников». Этой «опасности» надо было противостоять. Конституция — в соответствии с буквой демократии — закрепляла право советских граждан на антирелигиозную пропаганду. Но реализовываться это право стало через пропагандистскую машину партии и государства.
Тщательно замаскированным страхам руководства страны соответствовала нервозность населения по поводу трудностей бытового порядка: нехватки продуктов питания, промышленных товаров, разницы уровня жизни различных слоев города и деревни. На фоне громогласных заявлений о трудовых победах на исходе второй пятилетки все громче раздавались голоса недовольства, адресованные власти. А тем временем приближалась двадцатая годовщина Октябрьской революции. К этому времени в обществе уже сформировался собирательный образ идейного врага в лице «троцкистов» и «оппозиции». Им соответствовали метафоры, достойные религиозных обличителей: «омерзительная шайка», «троцкистская мразь» и т.п., которую требовалось «вырвать с корнем», «выжечь каленым железом». Наряду с этими «виртуальными» по понятиям масс врагами надо было представить врага осязаемого, наделенного конкретными пороками, запятнанного зримыми преступлениями. Так сложился образ попа, который по-своему дополнял образ «врага народа» и «вредителя».
Нанесение «последнего удара» по служителям культа «всех мастей» требовало основательной подготовки.
Действие развернулось по ставшему стандартным сценарию. На известном февральско-мартовском пленуме 1937 г. ЦК ВКП (б) «ответственные за идеологию товарищи» заявили о крайне низкой эффективности антирелигиозной работы, отсутствии должного надзора и контроля за деятельностью соответствующих организаций (вроде «Союза безбожников»), а при рассмотрении вопроса о подготовке избирательной кампании недвусмысленно заговорили о «чуждых влияниях», исходящих от «всяких религиозников». В ответ на местах одно за другим стали приниматься соответствующие постановления бюро обкомов ВКП(б) «Об усилении антирелигиозной пропаганды». К компании «разоблачительства» подключалась пресса. Через нее каждому гражданину СССР настойчиво внушалось, что рядом с ним притаился опаснейший враг. Более того, внушалось, что его гнусные деяния стали возможны благодаря благодушию и беспечности окружающих. Руководство страны давало тем самым понять, что рассчитывает на помощь «снизу». Так создавалась атмосфера «охоты за ведьмами».
В центральной прессе с 1936, а региональной — с весны 1937 г. печатались соответствующие «документальные» материалы. В Калининской области соответствующие публикации появились в апреле 1937 г. Строго говоря, возможности провинциальной периодики в 1930-е гг. были невелики. В Калининской области издавались «Пролетарская правда», «Пролетарская правда для начинающих читать», «Сталинская молодежь» (орган Калининского областного и городского комитета ВЛКСМ). Их основные идеи по-своему транслировали газеты районного масштаба, вроде бежецкой «Знамя коммуны». Подготовленных журналистов не хватало. Логические неувязки и слабая доказательность восполнялись за счет агрессивного стиля.
В сущности газеты выполняли совершенно конкретную задачу: культивирование нерассуждающей ненависти к любому – теперь по преимуществу скрытому – «врагу». Никаких сдерживающих моральных и поведенческих установок для местных пропагандистов словно не существовало. Ослепленные своей предвзятостью оно извращали самые безобидные поступки «классовых» врагов.
Но в рассматриваемый период былой «классовый» враг на страницах печати заметно преобразился. Теперь это был не просто представитель «бывших», а изощренный агитатор-антисоветчик, клеветник, провокатор войны, ожидающий реставрации ненавистного «царского» режима. Подобный персонаж постоянно фигурировал на страницах «Пролетарской правды»: часто он именовался «троцкистом» и «предателем Родины». Лишь изредка в рубрике «Из прошлого» появлялись заметки, где фигурировали конкретные попы, якобы запятнавшие себя антинародными акциями и вредительством колхозному строю.
Антирелигиозной пропаганде явно не хватало документального материала. «Пролетарская правда для начинающих читать» в 1937 г., поместила лишь две заметки с пустопорожними названиями «Неустанно разоблачать церковников и сектантов» и «Шире развернем антирелигиозную пропаганду». В них приводились нелепейшие домыслы о связи поповско-сектантских проповедников с японо-германскими и троцкистско-бухаринскими шпионами. Не следует, однако, принижать значения, создаваемого ими пропагандистского эффекта — в тогдашних условиях определенная часть читающей публики готова была поверить любым небылицам.
Анализ содержания периодических изданий показывает, что наиболее усердно выполняли задание партии редакторы «Сталинской молодежи». Следует напомнить, что с 1932 г. (после Постановления ЦК ВКП(б) «Об учебных программах и режиме в начальной и средней школе»), большевики принялись культивировать «детское безбожие»: безрелигиозная школа перешла к антирелигиозной системе обучения и воспитания. Соответственно этому журналисты молодежных изданий (в том числе и в Калининской области) гораздо чаще стали писать об «изворотливых церковниках» и «фашистских проповедниках», заодно напоминая о политической слепоте обывателей и запущенности антирелигиозной пропаганды. Последнее, как ни странно, соответствовало действительности.
Весьма своевременно в областной молодежной газете появилось своеобразное «пасхальное послание» журналиста Н. Ларихина. Поскольку в 1937 г. праздник Пасхи совпадал с 1 мая, на заседании бюро обкома ВКП(б) было решено задействовать все рычаги для отвлечения населения от посещения храмов: СМИ, партячейки, комсомол, школы и клубы. Соответственно в газете «Сталинская молодежь» появилась статья «Против поповской пасхи», автор которой (упомянутый выше) после «разъяснения» происхождения этого нелепого праздника поведал читателям, что немецкие, итальянские и испанские фашисты «с благословения попов ведут кровавую бойню против испанского народа», а попы сотрудничают с фашистскими генералами, а кое-где сами возглавляют отряды фашистской молодежи. «Таких примеров тесного сотрудничества церковников с фашистскими генералами можно привести сотни», — утверждал Ларихин. В тексте, наполненном ядовитым вздором, по сути дела обвинялись в антисоветизме не только служители культа, но и их «пособники» — прихожане. Отсюда вывод: «Несовместимо быть передовым молодым советским человеком и быть религиозным».
В майских номерах газеты последовали отклики на публикацию. Комсомольцы колхоза имени ОГПУ (!) Новоржевского района сообщали, что, прочитав статью, решили возобновить деятельность ячейки воинствующих безбожников. Из города Торжка читатель А. Ширяев отозвался заметкой «Проповедники контрреволюции», где поносил сектантскую группу (ссылаясь на конкретные имена), руководители которой не только тайно крестили молодежь, но и «способствовали» развалу колхозов.
«Церковники распоясались, — «сигнализировали» из Кушалинского района 22 мая: — В связи с предстоящими выборами в Советы по новой Сталинской Конституции за последнее время особенно оживили свою деятельность попы церковники, сектанты и контрреволюционные элементы всех мастей». Их «грязные антисоветские дела», как разъяснялось, состояли в привлечении «учеников, пионеров и даже учителей» к церкви. «Нельзя допустить, чтобы молодежь попала в лапы церковников», — предостерегал автор заметки. «Церковники орудуют», «церковники продолжают свое гнусное дело», — писали из Великих Лук. Из содержания публикаций следовало, что «поповская армия» хотя и понесла потери в личном составе, но все еще наносила немалый вред делу строительства социализма. Но главное — под ее прикрытием «часто орудуют иностранные шпионы, диверсанты, вредители».
Как побуждение к действию звучала передовица в номере за 12 июня: «В нашей области вскрыто немало фактов контрреволюционной работы церковников», пока комсомольский актив, зараженный «идиотской болезнью — благодушием и беспечностью … почивает на лаврах», «попы и сектанты» ведут свою вредоносную деятельность и «наносят существенный ущерб … коммунистическому воспитанию». Примечательно, что через несколько номеров появляется статья В. Будникова «Об изворотливых церковниках и политической слепоте Бологовского райкома ВЛКСМ», где использовалась практически та же лексика: «контрреволюционная работа попов и сектантов», «запущенность антирелигиозной пропаганды», «идиотская болезнь — политическая беспечность». Подобные публикации следовали из номера в номер — священников превращали в виновников всех текущих бед и неурядиц; в голову молодежи вбивалась мысль, что лишь советская власть способна защитить ее от врагов — явных и тайных. От юношества требовалось лишь одно — следовать курсом, проложенным партией, активно помогая разоблачению недобитых негодяев.
Так же действовали и районные газеты. В издаваемой в г. Бежецке газете «Знамя коммуны» эксплуатировались традиционные сюжеты: империалистическая угроза, вредительство врагов, но эмоциональный накал обличений был еще сильнее. Редактор этого издания не раскрывал настоящие имена своих корреспондентов, скрывая их под выразительными псевдонимами: «колхозник Селифан», «Октябрьский», «Знающий». Они информировали население, что «народной волей» в Бежецком районе закрывали приходы, церковными оградами обносились скотные дворы, на местах снесенных храмов разбивались парки, а полученным от разрушения зданий щебнем мостили улицы. Разумеется, в народных интересах требовалось «раздавить гадов», «уничтожить взбесившихся псов», «расстрелять изменников Родины», «стереть с советской земли троцкистских бандитов». Как правило, гневный пафос воплощался в репрессии — согласно данным чекистского делопроизводства в начале 1937 г. в Бежецком районе была «разоблачена и ликвидирована крупнейшая контрреволюционная организация, возглавляемая епископом Григорием Козыревым».
Задачи «усиления революционной бдительности» требовали обновления стилистики и тональности изложения. Если в 1920-е гг. преобладали эпитеты, граничащие с вульгарно-бытовыми оскорблениями в адрес священников (долгогривые, долгополые, черные орлы, ненасытная утроба, спекулянты-торгаши и т.п.), то в рассматриваемый период лексика становится более жесткой за счет применения к ним политической ругани.
Нетрудно усмотреть и оборотную сторону газетной «антицерковнической» ругани 1930-е гг. — культивирование сугубо позитивного имиджа власти, государства, Сталина. Получалось, что мудрый вождь, неустрашимый борец и заботливый отец, не ошибается, его невозможно обмануть и потому, даже находясь во вражеском окружении, СССР неуклонно движется к коммунистическому будущему.
Возникает вопрос: насколько «успешно» усваивала читающая публика то, что навязывали ей СМИ? Представляется, что даже без всякого исследования ответ будет положительный. После идейной неразберихи 1920-х гг. советские люди настолько жадно внимали слову власти, что, по мнению лингвистов, уже в начале 1930-х гг. произошли существенные сдвиги в лексике (и соответственно — в сознании) даже такой консервативной части населения, как крестьяне. Они констатировали, что словарь обследованных ими крестьян изменился более всего в «общественно-политической части». Сравнивая показатели 1913 и 1932 гг. в одном из подмосковных сел, лингвисты обнаружили около 800 новых выражений, среди которых доминировали политические штампы «классовая борьба», «классовый враг», «агитация», «вербовка», «кулацкое зверье», «политучеба» и т.п. Конечно, верующие не стали атеистами. Они стали по-советски суеверными. К слову, это тот самый контингент, который в 1937–1938 гг. мог оказаться в эпицентре «деревенского террора».
Разумеется, дело не только в газетной пропаганде. Следует учитывать, что за двадцать лет советской власти большевистские идеологи и представители пролетарского искусства создали своего рода гротескное художественное полотно, которое условно можно назвать «Церковь, попы и революция». Свои штрихи к карикатурному «попу» добавили кинематографисты. В результате получился «живой» образ «мракобеса в рясе»: жирного, злобного, но при этом изрядно напуганного. Поп обычно изображался с огромным крестом, который отнюдь не защищал его.
Как оценивался этот образ врага? Свидетельства современников убеждают: так, как требовалось власти. Из газетных подборок «писем трудящихся» при всей их тенденциозности видно, что «градус возмущения» в определенных слоях читателей был велик и искренен. В сущности власти давался наказ «сурово покарать предателей Родины», «вырвать с корнем троцкистскую мразь», «расправиться с омерзительной шайкой» и т.п. В условиях постоянного нагнетания угрозы войны недовольные граждане проникались жаждой кары «внутренним врагам».
Исход пропагандистской кампании известен: на местах очень многие способствовали бесперебойной работе репрессивной машины: кто — молчанием, кто — доносительством. Печально, но последним грешили даже священники. В сущности, произошла тотальная перверсия ценностей и смыслов — всякий сущностный элемент старой системы предавался коммунистической анафеме. При этом настоящим опиумом для народа сделалась советская пресса.
Репрессивный результат пропагандистской кампании не замедлил сказаться. Дело, разумеется, не просто в том, что удельный вес священников, приговоренных к высшей мере наказания, оказался непомерно велик — уничтожали наиболее уязвимых, не умеющих «выкручиваться». Поражает совсем другое: большевистские следователи и судьи в своих обвинениях и вердиктах активно использовали газетные штампы. Из материалов следственных дел по Калининской области следует, что к 1937 г. здесь активно действовали «фашистско-монархические» организации, «контрреволюционные группы», «повстанческие ячейки». Поражает не нелепость обвинительных формулировок, а то, что они выстраивались по известной формуле: «Верую, ибо абсурдно!»
Современные антропологи признают акт речи «крайне важным элементом насилия», легитимизация которого собственно и начинается с вербальной подготовки. В рассматриваемый период власть с помощью прессы небезуспешно конструировала «аргументы» в пользу репрессий и конкретизировала их «объекты».
Анализ газетных публикаций свидетельствует, что калининские журналисты ни единым словом не отклонились от «генеральной линии», намеченной центральными изданиями. В сущности, населению области был навязан язык обвинительных приговоров до их появления. Спланированная пропагандистская риторика указывала на прямую связь внешней опасности, внутриполитических и экономических трудностей с наличием в СССР части населения из бывших приспешников царского режима.
Но это «заслуга» не только большевистских агитпроповцев. Во многом они использовали стандартизировано-отрицательный образ православного священника, созданный еще в императорской России. В новых средствах массовой информации этот образ приобрел черты не просто классового врага (контрреволюционера), а своего рода инфернального создания, «исчадия» дореволюционного «ада». Тем самым общественное мнение было подготовлено к репрессиям против духовенства в 1930-е гг., осуществленным в особо жестких формах.
Татьяна Леонтьева
Опубликовано в журнале «Вестник РХД» №197, Париж-Москва, 2010. Перепечатка с разрешения издателя.
Примечания: список использованных источников и литературы
Источники
Периодическая печать
Знамя коммуны. 1932, 1933, 1935, 1937 гг.
Пролетарская правда. 1936, 1937 гг.
Пролетарская правда для начинающих читать. 1937 г.
Сталинская молодежь. 1937 г.
Сборники документов
Заре навстречу. Очерки истории Калининской областной организации ВЛКСМ. М., 1968.
Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы. 1927–1938. Т. 5. 1937–1938. Книга 1. 1937. М., 2004.
Мемуарная литература
Сиганов Н.М. Записки и воспоминания о нашей родословной, отдельных фактах жизни и пережитом. Иваново, 2003.
Архивные документы
Тверской центр документации новейшей истории (ТЦДНИ).
Ф. 147: Калининский областной комитет ВКП(б).
Ф. 7849. Фонд Управления ФСБ РФ по Тверской области.
Литература
Каринский Н.М. Очерки языка русских крестьян. М.–Л., 1936.
Leontieva T. Сельское духовенство: политика и прихожане (1900–1924) // Studia Slavica Finlandensia. Tomus XVII. Helsinki. 2000.
Леонтьева Т.Г. Православные подданные и большевистская революция: особенности адаптации к «новому миру» в годы Гражданской войны // Гражданская война в России. События, мнения, оценки. Сборник статей. М., 2002.
Леонтьева Т.Г. О «советском» периоде истории Русской православной церкви: версии постсоветской российской историографии // The Soviet and Post-soviet Review. 30 Nos. 2 (2003).
Рыбников Н.А. Крестьянский ребенок. Очерки по педологии крестьянского ребенка. М, 1930.
Тишков В.А. Теория и практика насилия // Антропология насилия. СПб., 2001.
Шевченко В. Юные безбожники против пионеров. М., 2009.