К тридцатилетию со дня кончины прот. Георгия Флоровского

Я познакомился с о. Георгием в 1952 году на экуменическом съезде в Лунде (на юге Швеции). Сразу тогда меня поразила его яркая личность и боевой характер, не без эксцессов: помню, как, споря с епископом Иоанном Шаховским, он с яростью на него нападал за его слишком «мягкотелый» экуменизм… В движенческой церкви на Оливье-де-Сер, где он часто служил до своего отъезда в Америку и с которой через его настоятеля о. Игоря Верника он до конца дней сохранял связь, помню особо пасхальную ночную службу с о. Виктором Юрьевым и о. Василием Зеньковским: совместное служение таких трех выдающихся священников. Отец Георгий отличался порывом, пламенностью, о. Виктор — прямотой стояния перед Богом, о. Василий — исключительным смиренномудрием. Незабываемо!

Уехав в США, о. Георгий перешел в своих трудах почти целиком на английский язык. Новой книги за последние сорок лет своей жизни он так и не написал, ограничиваясь статьями. Но «Пути русского богословия» (1937) остаются непревзойденным анализом и оценкой — слишком, правда, суровой — русского религиозного ренессанса, а его более ранний труд об отцах Церкви (1933) — патристическим учебником, непревзойденным по качеству письма и меткости формулировок. Оба эти труда написаны были им до его сорока пяти лет. Был о. Георгий и рьяным общественником: в начале 20-х годов он примкнул к евразийскому движению, которое соблазнило его религиозно-метафизическим пафосом и высокой культурностью его участников. Но он быстро разочаровался его политической двусмысленностью, как свидетельствует остро-резкое письмо к П.П. Сувчинскому, печатаемое ниже, и примкнул, под влиянием о. Сергия Булгакова, ставшего его духовным отцом, к Русскому студенческому христианскому движению. В американские годы общественная деятельность о. Георгия свелась к интенсивному участию в экуменическом движении: с 1948 по 1961 г. он состоял членом исполнительного комитета Всемирного Совета Церквей, часто выступал на конференциях, всегда непоколебимо защищая православные установки.

В 60-70 годы, преподавая в Принстоне не только на богословском, но и на факультете славистики, он снова приблизился к русской теме, отчасти под влиянием «Вестника», верным читателем которого он всегда был, но, увы, лишь очень редким его сотрудником. Его особенно интересовали материалы, приходившие в «Вестник» из Москвы, неизвестные рукописи Флоренского, Карсавина и других. Это способствовало нашему сближению, и почти в каждый его заезд в Париж по дороге на разные европейские конференции мы с ним встречались (а в двух конференциях — в Женеве в начале 60-х годов (по положению религии в СССР) и в Экс-ан-Провансе в 1967 году (посвященной русской философии) — мы вместе участвовали). Встречи наши были всегда дружеские. В Париже кроме о. Игоря Верника и литургиста Феодосия Спасского он почти ни с кем из своих бывших коллег и студентов связей не сохранил, считая себя не оцененным. В эмиграции священническая и профессорская судьба о. Георгия по разным причинам, в отличие от научной, отмечена некоторым непостоянством. В начале, как и многие эмигранты, он несколько лет провел на Балканах и в Праге, затем с 1926 по 1939 г. состоял профессором Свято-Сергиевского института в Париже, война его застала в Белграде, в Париж он вернулся в 1945 г., но не ужился, принял в 1948 г. приглашение в Св.-Владимирскую семинарию в Нью-Иорке, которую возглавил в 1950 г. Там он не поладил с о. Александром Шмеманом и в 1955 г. должен был покинуть семинарию; с тех пор профессорствовал в американских университетах: сначала в Гарварде (1956–1964), а затем в Принстоне до 1972 г. Это скитальчество — отчасти дань эмигрантским условиям, отчасти следствие его несколько неуживчивого характера.

Но след, оставленный им в студенческих и профессорских кругах в Америке, неоценим, а значение его двух русских книг и общая богословская направленность — возврат к святым отцам — имеют непреходящее значение.

 

Опубликовано в журнале “Вестник РХД” №196, перепечатка с разрешения издателя.

Цей запис має один коментар

  1. Да, действительно любопытно, что его полноценные книги написаны в достаточно раннем возрасте – до 45, а потом были только статьи. И характер, видать, был действительно непрост.

Залишити відповідь