В коридорах приглушено горит свет. В те годы в Лавре была своя электростанция. Слух уже идет: скоро нагрянет паспортная проверка в лице милиции и КГБ. Это удар молнии в бочку с порохом, а готовятся все как к паводку, как сущему тебе великому наводнению. Некоторые возбуждены, бегают, мотаются и громко разговаривают, почти кричат, а некоторые наоборот, разговаривают почти шепотом, один другому на ухо. Это специфика нашего неспокойного племени верующих православных: у нас все кругом секреты, и нигде нет тайны. Посреди этой кутерьмы и нагнетающегося страха, как ни странно, находилось место шуткам: отец Ливерий свечкарь кричит: “Подожгите им газету, бумагу какую нибудь, дабы их отвлечь!” Послушник Игорь Брус с Житомира, весело подмигивая, говорит: «Эту ночь вспомним детство, будем играть в прятки от милиции!»
Благочинный архимандрит Алипий и эконом отец Питирим (ныне митрополит Николаевский) ходят, стучат, по келиям загадывают: «Хлопцы, кто не прописан, – а с живших на экономии, как правило, никто не был прописан, – прячься кто куда: ночью или вечером – не знаем когда нагрянет милиция и КГБ с проверкой паспортотов! Сегодня в келлиях не ночуйте, благо в Лавре места есть много, где на время можно спрятаться и укрыться и пересидеть набег. Так, что немедля прячьтесь…»
Ой, Господи, вот напасть! Все бегают коридорами, всюду мотание, оживление, движение. Келлия №17 между трапезной и келарней №16, где ютятся много не прописанных послушников вся всполошена. Послушник Димитрий Мышонок, что-то вынес из келлии, замотанное в одеяло, и бегом на экономию, прятать. Экономия – хозяйственный двор с ее разнообразными службами: свечная мастерская, прачечная, столярный цех, кузница, сварочная, склады и гаражи – имела много мест, где можно было укрыться. Этим мы сполна и пользовались во время таких «татарских набегов-проверок в конце ХХ века». Экономия и сад были тем местом, где мы «играли с КГБ в прятки!»
Инок Владимир, что басом пел у Димитрия, тоже не прописан, говорит нам воодушевляюще: «Хлопцы, берем молитвословы в руки – и в сад под Лавру, и там вычитываем правило и устраиваем всенощное бдение». Послушник Иоаким, старый дедушка, тоже был не прописан, считался бродягой, как и мы, жил возле прачечной, спрятался в той же самой прачечной в большой чугунный котел. «Я уже здесь не первый раз прячусь, здесь не найдут, я в полной безопасности». На экономии в столярке, под станком, под стружкой, а ее было там в изобилии, так и там зарывшись, прятались.
И вот, ночью появляется группа из «почетных лиц», которые называются сокращенно КГБ. Вот, с ними также милиционеры ходят по корпусам, келиям, благочинный проводит. Открывает. Спрашивают: «Тут кто живет?» «Нет никого» – многозначительно ответствует благочинный. Хотя горит лампадка, из-под кровати чьи-то сапоги выглядывают, ворохи подрясников и ряс, всякое там тряпье. Ну, дурному видно, что живут. Келлия обитаема. Спрашивают у проводника: «Тут кто живет?» Тот опять твердит как заклинане: «Нее-е-е! Никто и ни в коем случае! Что вы!?» Пошли далее…
Бывали ночные проверки паспортного режима с курьезными, даже смешными случаями. В один из таковых ночных набегов послушник Витя Воронежский не ушел из келлии. Когда услыхал приближающиеся шаги, спешно отодвинул шкаф и спрятался за ним. Думал пересидеть «татарский набег» в конце ХХ века. Вошли люди в штатском и с ними какая то дама, тоже из проверяющих. Она, заглянув за шкаф, увидев Витю, сразу спросила: «О! А вы молодой человек, что здесь делаете?» Тогда и Витя пошел здесь в наступление. Ведь, знаете, лучший метод обороны – это наступление. «Это не вы меня должны спрашивать, что я здесь делаю! А я вас, уважаемая спрашиваю, что вам здесь нужно? Я тут живу, а вы чего это, с какой стати среди ночи в келлию к монаху приперлись!?» Тут скандал, возмущение, по келлии такое ощущение, что чуть перья не летают, ну и забрали Витю в городтел, выпустив под подписку, что в 24 часа он уедет из Почаева. Не знаю, как дальше было…
Ближе к полуночи, опять слух на слух, от уха к уху, (мобильных телефонов тогда не еще было): отбой! Власти уехали! Фу-х!!! Слава Тебе, Господи, пронесло! Все в Лавре оживает, загорается свет. Мы вылазим, выходим, выползаем из своих укрытий. Кто спускается с чердака, кто поднимается из сада, что на нижних складах экономии, кто обнаруживается из подвалов. А в половине пятого всем вставать на полунощницу. Мне лично тоже довелось сполна играть в те знаменитые прятки с милицией. Я все это застал и прошел. Только я описываю все это кратко, в моем, чуть юморном ключе, может, кроме меня найдутся очевидцы и опишут ясно и детально, во всех подробностях те памятные события. Вот, такова живая ткань церковного предания, как мы жили и Богу служили.
***
ПОЯСНЕНИЕ К ВЫШЕОПИСАННОМУ. Почаевская лавра, как и все монастыри в Советском Союзе, была неспокойным местом жительства и монашеского подвига. Так как жили мы в лавре без права жительства со стороны атеистических властей.
Мы, послушники – кандидаты в монахи – жили в интереснейшее во всех смыслах время. «Удивительное рядом, но оно запрещено». Пел в те же годы Высоцкий. Гонений подобным тем, какие были в шестидесятые годы, уже не было, но не было и спокойствия. Один из методов борьбы богоборческой власти с монашеством это – не давать прописки. Поступление в Лавру, таким образом, было для молодых почти полностью пресечено.
«У нас в Союзе нет молодых верующих! Вот нет, и все! Они перевоспитались на коммунистически-атеистический лад!» – Врала, ох и врала, официальная советская пропаганда! Между тем конец 70-х, начало 80-х было временем, когда интеллигенция, а вслед за нею и народ уверовали в необходимость возрождения религиозных ценностей, приходили в обители и искали монашеского пути. На батюшек, монахов смотрели как на противоборствующих, противостоящих зарвавшейся, завравшейся на всех фронтах, опостылевшей коммунистической безбожной идеологии. Шла в большинстве случаев скрытая борьба за сохранение религиозных памятников: часовен, церквей, монастырей…
Поступить в монастырь в послушники поступали, наместник принимал, но без прописки. И жили мы там, аки птицы небесные, и прописка наша была – «воздух трест!» А кагебисты шнырили по Лавре такими себе непрошенными хозяевами и придирались. Кого заметят, что долго живут, начинают расспрашивать: кто таков, откуда, зачем здесь?
И мы ночью берем с собой акафисты, свечи и идем в сад или в подвалы, там есть такие огромные коридоры переходы подземные с пещерами, подобными тем, как в Киевской Лавре. Один коридор-ход выводит на нижний склад экономии. Или же на чердаке располагались. Но, на чердаке нет, не помню! Другие рассказывали, что прятались и там. Поем, читаем акафисты о «нашествии супостатов!»
Благочинный или эконом узнавали о предстоящем набеге от доверенных людей из того же горотдела, там были, видимо, люди, сочувствующие монахам и послушникам. Но это были свои, местные, знающие, что в лавре, несмотря на все запреты, живут непрописанные. Придут, проверят, и по завершении проверки все милиционеры и кагебисты дружною гурьбой шли в келлию к наместнику в 20-й номер, там уже их ждало угощение на столе и «благодарение» в конверте и они, «просветлев» и «провеселев» от налитой рюмочки коньяка, там же за тем столом писали акт о том, что паспортный режим Лавре есть весь в норме и в все порядке. В таких уродливых, неестественных условиях мы, послушники, начинали свой путь служения Богу и Церкви.
Но в 80-м году, в Олимпиаду проверки усилились. Причем к этому подключилось уже не Кременецкое «купленное», «понимающее» КГБ, а, Тернопольское или, даже говорили, что Киевское. Благочинный предупредил нас, чтобы мы прятались и лишний раз не ходили по Лавре и не попадались на глаза лицам в штатском. Один раз нагрянули с проверкой на просфорню, когда там находилось много послушников, естественно, не прописанных. Начали всех брать, хватать, запихивать в воронок и увозить в горотдел. Сутки продержали там, как неких «преступников-рецидивистов», затем отпустили с категоричным приказом в 24 часа уехать из монастыря.
Одну ночь нас подняли командой внезапно среди полуночи: «Хлопцы, ховайсь (прячься) кто куда, кагебисты уже в Лавре, уже ходят в коридорах!» Мы быстро схвачиваемся, и я помню, из своей келлии на экономии успели проскочить в сад. Милиция прошла в буквально метре от нас, так и не заметив затаившихся, хранимых небесною Рукою. Было страшно? Да! Особенно мне, несмелому от природы, потому что если схватят и дадут тот страшный приказ о «24 сутках», тогда прощай, Лавра и все мечты в связи с ней, а повторно попадешься – будут судить по статье.
Владимир из Баку одно время помогал отцу Игнатию на раздаче в трапезной – попался, его отвели в городтел, потребовав через подпись уехать. Так он попрощался с обителью. Послушники Николай Москвич толстый и Григорий Логвиненко попадались и тоже уехали. Многих уже и не вспомню… Вася молдаванин, трудился в подвале на засолке, так он, будучи прописан, но смел, вступал в прения с милицией и лицами в штатском. Так будучи даже прописан, схлопотал своим языком себе неприятностей.
Послушник Вячеслав смиренник Божий, я его как сейчас помню, вечно ходил с поникшей головой, трудился на кухне, не прятался и был взят, его судили. Наместник Лавры не заступился. Ему припаяли статью. Теперь пятая часть страны не работают и живут. Вот в грядущий мировой кризис может и половина не будут работать. А тогда было нельзя. Была пресловутая 209 статья УК. Так послушнику Вячеславу дали один год исправительно-трудовых лагерей общего режима.
Я лично прятался от набегов милиции под трапезной в свечной мастерской, так как помогал делать свечи. В Лавре то было прекрасное затишное, укромное место – комната под трапезной, располагавшаяся как раз под алтарем. Там была устроена свечная мастерская, ее возглавлял отец игумен Ливерий, веселый, разговорчивый, жизнерадостный батюшка. Там стояли два барабана, катушки, между ними корыто с воском, который под низом подогревала электроплитка. Интересное завораживающее таинство образования новой свечи: нить-фитиль с одного барабана (гонится) перематывается на другой и посредине окунается в расплавленный воск, постепенно в несколько таких перемоток набирая на себя вес и форму. Так вот, проверки там наверху ходят, бродят, а я здесь запершись, укладываю длинные свечные связки в желоба и специальной острой пилой без зубьев отрезаю уже готовые пачки свечей. А потом для фитилей оттапливаю у вертикально стоящей электроплитки.
Но всему приходит конец. Властям стало известно, что в Лавре делаются свечи. Наместник архимандрит Яков, когда проверки усилились обысками, как-то раз прибежал к нам, и взволнованно говорит отцу Ливерию: “Прячем все, как можете, и все что можете из свечных принадлежностей, потому что могут нагрянуть и все конфисковать, и нам тогда будет беда! Ни одной свечки больше не изготовим и не продадим!”
Ну что, барабаны выносить? Это невозможно. Очень габаритные. Думали, рядили, гадали, как выдать проверяющим, что свечи уже давно не делаются, послали меня на кухню, я там набрал пепла золы и потрусил. А зашел иеромонах Сергий Соломко, посмотрел-посмотрел и рассмеялся: «Что же это у вас за маскарад такой?! Пыль с угольками из-под котла, тут, дурному ясно, что потрушено». Тогда я сбегал на нижние склады, взял цемента, вспомнил детство: как пыхнул… Вот! Это уже солидно: пыль все покрыла, припорошивал цементом. А потом свечи все равно делаем. Все грязные, цемент же моментально не сотрешь, не уберешь отовсюду. Так было…
Вот так, простыми и безыскусными словами я поддерживаю живую ткань церковного предания, как мы жили и Богу служили.
Сейчас нет внешнего гонения на Церковь, но и внутри самой Церкви не все благополучно. Она погрязла в богатстве, роскоши и угождении власть имущим. Люди в ней, особенно молодые служители, стремится к роскоши, славе, престижу, богатству. И когда я слышу сегодня, как в кафедральных соборах иподиаконы в пономарке и в епархии, хлопцы, сопляки еще, обсуждают, сколько стоит архиерейская хиротония, да какая престижная есть где кафедра и как ее и кому занять… У меня от такого слуха, внутри поднимается внутренний протест: как смеете вы рассуждать о таком! Вместо подвига поста, молитвы и духовного преображения -судачить о кафедрах и престижных иномарках! Да пожили бы вы в наше время, в засилье воинственного коммунизма и агрессивного атеизма, когда мы не думали ни о чем другом, кроме как читая старца Силуана, и размышляли лишь о том, как угодить Богу, тихое и безмолвное житие пожить, чтобы нас не трогали атеисты и кагебисты. Но, времена неумолимо меняются, и сейчас идет новая генерация верующих… и тревожно делается на душе…