Блог

У каждого мифа есть собственная социальная среда “жизнедеятельности”. В ней миф живет и актуализируется при текущей политической или социо-культурной необходимости. Массмедиа лишь ускоряют его “сердцебиение” или же способствуют “безвременной кончине”. Однако по ту сторону всякого мифа лежит некая историческая сущность, препарированная временем, но не стертая бесследно со страниц истории. В настоящем очерке попытаемся восстановить в общих чертах сущность коллаборационизма в Великой отечественной войне на примере противоречивой истории тех, кто, перефразируя известный евангельский афоризм, был не с нами, но не был и против нас…

Слово “коллаборационизм”, как и большинство терминов современного политического лексикона, французского происхождения. Собственно, это лишь новое “окультуренное” название хорошо известного явления. В оригинале оно означало пособничество оккупантам, политический торг, разменной монетой которого является независимость или суверенитет своей страны. Первоначально подразумевался исключительно французский коллаборационизм времен Второй мировой войны (вишизм), отчасти – политика Квислинга в Норвегии. Однако в эпоху холодной войны рамки этого понятия значительно расширились (не без участия юридического словаря Нюрнбергского процесса).

Рамки газетной публикации заставляют нас не касаться сущности “классического” коллаборационизма. Отметим лишь, что содержание и контекст явления, которое принято называть этим словом у нас, по ряду объективных причин принципиально разнится от того, что имело место во Франции, Норвегии, Голландии и пр. Одним словом, у нас союзника выбирали по принципу: “враг моего врага – уже мой друг”. Между союзниками могли временами вспыхивать яростные конфликты, но первоначальную раскладку сил определяла исключительно довоенная ситуация – прежде всего этнические противоречия и шовинистические амбиции титульных наций, определявшие условия пребывания народа в составе той или иной “империи”. К примеру, коллаборационизм в Прибалтике был явно антисоветской направленности, имел целью восстановление status quo, существовавшего до оккупации этих народов Красной армией в 1940 г. и их включения в состав СССР. Наднациональный характер носил лишь коллаборационизм в самой России. Исторические корни русского коллаборационизма уходят в кровавое прошлое Гражданской войны 1917-1921 гг., он подпитывается памятью о красном терроре и раскулачиваниях. Но не только…

Столь стремительного наступления гитлеровцев по советской территории летом-осенью 1941 г. предусмотреть не мог никто. Историки по сей день расходятся во мнениях о причинах сокрушительных поражений Красной армии в начале войны. Причем численность погибших и пропавших без вести зачастую уступала количеству солдат и офицеров, оказавшихся в плену. Это были миллионы не только новобранцев, но и опытных бойцов, многие из которых даже не успели вступить в бой. Целые армии оказывались в окружении, не имея более вразумительного приказа, нежели “стоять на смерть!”. Большинство самолетов были уничтожены еще на земле, танки оставались без горючего, штабы без оперативной связи и должного анализа обстановки. Первые полгода войны завершились полнейшим стратегическим поражением Красной армии на всех фронтах от Балтики до Черного моря.

Среди миллионов советских военнопленных бытовало чувство, что родина просто сдала их в плен. Для такого количества военнопленных у вермахта часто даже не хватало охраны. При любой подходящей ситуации – налет, замешательство и прочее – совершались массовые побеги. Большинство беглецов настигала пуля немецких автоматчиков. Но и вырвавшихся из плена родина встречала далеко не хлебом-солью. Сталин любил повторять: “У нас нет военнопленных, а есть предатели”. Приказом N270 от 16 августа 1941 г. сдававшихся в плен красноармейцев предписывалось уничтожать всеми наземными и воздушными средствами, а их семьи “лишать государственного пособия и помощи” как “врагов народа”. Бежать из одного лагеря в другой, от эсэсовской пули в спину навстречу чекистской в затылок стремились далеко не все. Оставался ещё один способ – влиться в ряды партизан и продолжать борьбу.

Партизанское движение началось с первых же дней войны. Ряды партизан формировались из отрезанных от своих частей бойцов РККА, вооруженных трофеями местных жителей и бежавших из плена солдат и офицеров. Однако уже в 1942 г. организацией партизанского движения занялись опытные кадровые командиры, присланные из Генштаба. В партизанских отрядах обязательно вводились должности политруков, контролировавших как командиров, так и личный состав. Из центра партизаны получали не только боеприпасы и паек, но и идеологические установки по борьбе с “контрреволюцией”.

В партизанском движении произошел раскол: были отряды, мягко говоря, лояльные и нелояльные к сталинскому режиму. В результате коллаборационизм на территории России стал вынужденным ответом на бесчеловечную политику советской власти не только в эпоху коллективизации и сталинских репрессий, но и в конкретных обстоятельствах войны по отношению к военнопленным и “изменникам” родины. У последних просто не оставалось выбора.

Русские антисоветские батальоны создавались на протяжении всей войны, но до конца 1944 года их участие в боевых действиях было ограничено лишь конвоированием и стычками с партизанами, причем даже не на территории России (преимущественно в Польше и на Балканах). Огромную роль в судьбе регулярных русских частей в составе СС сыграл бывший советский генерал-лейтенант Андрей Власов, оказавшийся в плену летом 1942 года. Ему были известны настроения среди военнопленных. Первоначально Власов согласился сотрудничать с гитлеровцами в вопросах пропаганды. Однако убедить германское командование в необходимости сформировать из советских военнопленных армию для освобождения России от сталинского террора ему удалось лишь осенью 1944 года, когда положение на фронтах стало для Берлина катастрофическим. Так получила начало Русская освободительная армия (РОА). С тех пор всех, кто сражался в годы войны под российским трехцветным знаменем, стали условно именовать власовцами (хотя на самом деле аналогичных армий было не менее трех).

Батальоны добровольцев из представителей практически всех народов СССР формировались в составе СС с начала войны. В вермахте могли служить только граждане рейха. Все остальные служили во вспомогательных и тыловых частях СС. Статус частей СС определялся не только задачами того или иного соединения, но и его национальным составом.

В РОА входили бывшие белоказачьи батальоны, дислоцировавшиеся в Италии и Югославии, но реально они не успели принять участия в операциях армии Власова. С января 1945 г. гитлеровское командование даже стало относиться к армии Власова как к вооруженным силам “союзной державы”, но крах Третьего рейха был необратим. Власовцы боролись в союзе с сербскими четниками против партизан Тито в Югославии, одними из последних продолжали сопротивление в Чехии весной 1945 года. Сдавшихся американцам бойцов РОА во главе с самим Власовым союзники немедленно выдали НКВД. Хотя многие советские ветераны имеют медаль “За освобождение Праги”, но именно власовцы спасли Злату Прагу от уничтожения, обратив оружие против нацистов.

Долгие годы слово “власовец” было синонимом предателя и труса. Мужество, с которым сражались бойцы РОА, заставляет усомниться в том, что именно страх заставил их надеть немецкую форму. Их верность российским боевым традициям времен Первой мировой войны – в особенности флагу – говорит о том, что не все так просто в мотивациях не только бывших казаков и офицеров РОА, но и военнопленных, согласившихся на такого рода коллаборационизм.

Как ни странно, но в российской прессе и публицистике последних лет образ “власовца” был кардинально пересмотрен. Совсем иное отношение та же российская публицистика по сей день демонстрирует к украинским “коллаборантам”. Впрочем, не разрешен этот вопрос и в массовом сознании самих украинцев.

“Коллаборационизм” украинцев во Второй мировой войне – особый случай. В сущности, непонятно, кто именно выступал в роли “коллаборантов” – украинцы по ту или эту сторону фронта… Украинцы не имели своего государства – кратковременная история Центральной Рады, Гетманата и Украинской Народной Республики в Киеве (1917-1919) завершилась оккупацией большей части Украины Красной армией и соответственно включением ее в состав большевистской России (с 30 декабря 1922 г. – СССР). Таким образом, фигурально коллаборационизм может быть представлен и в виде украинского коммунизма. Похожей была судьба и Западно-Украинской республики во Львове, всего лишь на один день объявившей о своем воссоединении с Украинской народной республикой в Киеве (1919) – акт Злуки. Но в Галичине и западной Волыни оккупация осуществлялась со стороны Польши.

Сопротивление в подроссийской Украине продолжалось едва ли не до 1924 года. Чтобы сломить дух привязанного к земле (особенно частной собственностью на землю) украинского крестьянства и его религиозные устои, большевики пошли на чудовищные социальные эксперименты. Жертвами колхозного строительства стали миллионы украинских крестьян, умерших голодной смертью в 1921-1922, 1932-1933 и 1946-1947 годах. Точное количество жертв голодоморов невозможно подсчитать до сих пор, так как данные переписи населения 1937 г. были сфальсифицированы, а ответственные за перепись лица расстреляны. Статистическая же разница списана на военные потери. В результате сотрудничество с немецкой оккупационной администрацией в Украине подчас имело характер посильной мести советским оккупантам за двадцатилетие нечеловеческих страданий.

Впрочем, коллаборационизм как в западной, так и восточной Украине времен войны не всегда носил добровольный характер. Молодых “парубков” брали в полицаи и канцелярские служащие вполне обычным мобилизационным способом – отказ рассматривался как нелояльность к германскому правительству и был чреват возможностью оказаться в концлагере всей семьей. Старосты, правда, сами решали, кого мобилизовать в полицию – прежде всего в целях безопасности своих же односельчан. Бежать из полиции было бессмысленно, разве что в сталинский ГУЛАГ.

Еще более непростая ситуация сложилась в польской (до сентября 1939 г.) Украине. После Первой мировой войны восточная граница восстановленной Антантой Речи Посполитой была проведена по украинским землям Галичины и западной Волыни. Власти стремились вытравить из сознания и быта народа все украинское, убедить их в том, что украинское на этих “исконно польских” землях случайно и неисторично. В ответ на протесты со стороны местного населения власти использовали войска и полицию. Такая политика называлась пацификацией(умиротворением) украинцев. Открыто противостоять регулярной армии было невозможно, поэтому радикальные националисты встали на путь индивидуального террора. Первой их мишенью стали польские чиновники – идеологи пацификаций и насильственной полонизации, а также украинцы, сотрудничавшие с властями.

В январе 1929 г. в Вене была создана Организация украинских националистов (ОУН). Её целью было не только противодействие насильственной полонизации в Галичине и на Волыни, но и борьба с любым оккупационным режимом вплоть до полного восстановления независимого украинского государства на всех этнических украинских землях. Руководящий орган ОУН возглавил полковник Евген Коновалец.

В свою очередь Гитлер разыгрывал украинскую карту для того, чтобы развязать себе руки в Польше. Блеф Гитлера имел определенный успех в украинских кругах. Но как только стало ясно, что оккупировавший всю Украину – и польскую и советскую – вермахт не собирается способствовать восстановлению украинской соборности, даже не допускает ОУН к местному самоуправлению, между ОУН и гитлеровцами произошел окончательный разрыв.

Миф о пособничестве УПА гитлеровцам – иными словами, коллаборационизме – не более чем один из мифов советской, а также постсоветской пропаганды. На развенчание этого мифа работает уже само название армии – Повстанческая. “Повстати” в Украине в конце 1942 г., когда вся Украина от Сяна до Донца была оккупирована гитлеровцами (стоявшими на тот момент уже на Волге), можно было только против гитлеровских оккупантов и лишь с одной отчаянной целью – восстановить украинскую государственность. Активисты ОУН и УПА действовали по всей Украине, в том числе на Донбассе и Одесщине – даже после того, как на смену гестапо и СС пришли отряды НКВД и оперативники СМЕРШ.

Сегодняшний обыватель, отягощенный историческим опытом Нюрнбергского процесса, ассоциирует нацистскую Германию преимущественно со зверствами гестапо и газовыми камерами. Но у довоенного поколения о союзе с Гитлером были совсем иные представления, особенно в страдавшей этнополитическим дисбалансом Восточной Европе. Войну на востоке лидеры ОУН расценивали как единственный шанс возвратить Украине государственность, поскольку любая война несёт за собой прежде всего изменение политического status quo.

В сентябре 1939 г. вермахт за четыре недели оккупировал Польшу, а Красная армия (17 сентября начался “Освободительный поход”) – Западную Украину и Западную Белоруссию. Границы двух “рейхов” (предварительно, 23 августа, договорившихся о разделе сфер влияния – пакт Молотова-Риббентропа, секретный протокол) сомкнулись. С момента прекращения существования Польского государства врагом N1 для украинских националистов становилась большевистская Москва. Именно она успела за несколько месяцев оккупации Западной Украины подвергнуть репрессиям более 10% местного населения (прежде всего, интеллигенцию, священников, кооператоров). Кроме того, активистам ОУН были известны последствия голодомора 1932-33 гг. Таким образом, “коллаборационизм” на украинских землях во многом был реакцией на террор и репрессии 1939-41 гг., а также геноцид эпохи коллективизации в СССР. Родина начиналась именно там, где разорялась материнская хата, откуда угонялись на восток отцы и братья. Можно ли называть коллаборационизмом месть мучителям и стремление восстановить суверинитет своей державы?

Отношения между ОУН и гитлеровским оккупационным режимом строились весьма прагматично – на основании признания Украинской державы; как на бывшей польской, так и на советской территории. Акт восстановления независимой Украины был провозглашен 30 июня 1941 г. во Львове, после чего на лидеров ОУН начало охоту гестапо. Именно в октябре 1942 г. было принято решение о начале антигитлеровского восстания и о создании УПА. Впрочем, и до 1942 г. членов ОУН в сущности нельзя называть коллаборационистами. Коллаборационистов, как известно, не сажают в концлагеря и тюрьмы, однако лидер радикального крыла ОУН Степан Бандера и глава правительства Соборной Украины Ярослав Стецько уже летом 1941 г. были арестованы и брошены в лагерь Заксенхаузен. Братья Бандеры погибли в Освенциме. До 1944 г. в лагере находился и лидер еще одного крыла ОУН Андрий Мельник. Многие активисты националистического движения были расстреляны в Киеве в Бабьем Яре (в частности, известная поэтесса Олена Телига). Уже летом 1943 г. гитлеровцы бросили против УПА танковые батальоны СС, а за голову фактического руководителя ОУН Мыколы Лебедя назначили вознаграждение в 50 тысяч рейхсмарок.

Сопротивление УПА началось во время гитлеровской оккупации Украины и продолжалось при советской оккупации вплоть до середины 50-х годов. Даже тогда, когда после войны в состав УССР вошли и польская Волынь и Галичина, и венгерское Закарпатье, и румынская Северная Буковина и Бессарабия, УПА в одиночку продолжало борьбу на этих землях. Несмотря на то, что зажатым в лесах партизанам противостояли намного превосходящие их по численности и вооруженные до зубов отряды НКВД, активные боевые действия продолжались более 10 лет.

Многие повстанцы к тому времени, несмотря на широкую амнистию уголовников, а также политзаключенных, продолжали содержаться в сталинских лагерях. Александр Солженицын писал в “Архипелаге ГУЛАГ” о том, как повстанцы из Западной Украины занесли в лагеря “вирус бунта” и помогли заключенным в борьбе за свои гражданские права. Террор уголовников в отношении политзаключенных, спровоцированный НКВД, был ослаблен, а события в сибирских лагерях получили международную огласку.

Как видим, то, что принято в прокоммунистической прессе и левой пропаганде называть украинским коллаборационизмом, в сущности, не соответствует первичному значению этого слова. Скорее стоит говорить о национально-освободительной борьбе. Разумеется, определенные формы коллаборационизма имели место и в такого рода борьбе. Например, практически все национальные полицейские формирования участвовали в выдаче евреев и депортациях цыган, на чем настаивало нацистское руководство. В то же время немало евреев состояли в отрядах УПА в качестве врачей и переводчиков. Столь же неоднозначными были отношения и с советскими партизанами. Националисты охотились за партизанами не по идеологическим мотивам, а в интересах безопасности местного населения. Дело в том, что советские партизаны – как правило, люди пришлые – по заданию из Москвы устраивали диверсии в тылу противника. При ответных карательных рейдах гитлеровцы не разбирались, чьи родственники подорвали мост или же пустили под откос эшелон. За диверсии всегдарасплачивалось местное население. Впрочем, в перерывах между конфликтами УПА и партизаны нередко обменивались оперативной информацией и выводили друг друга из окружений…

Как видим, коллаборационизм в Восточной Европе не похож на классический коллаборационизм в Западной Европе и Скандинавии. Сегодня, по окончании холодной войны и целенаправленной пропаганды важно не только добиться информационного баланса и дать внятную историческую оценку этим явлениям, но и понять их природу как гражданского конфликта. В осмыслении спорных вопросов исторического прошлого – залог построения нашего будущего.