“Посему умоляю вас: подражайте мне, как я Христу”
(1 Кор 4: 16).
Воскресение Христово было для него всепобеждающей реальностью. Крест Христов – ежедневным подвигом, легким бременем, и непрекращающейся радостью. Ему было дано плакать с умирающими, утешать безутешных, обнадеживать безнадежных, взыскивать погибших, возвращать в дом Отчий заблудших, и со всеми людьми радоваться о Христе так, как никому другому на земле. Слово его проповеди коснулось сотен тысяч сердец; тысячи обратились ко Христу благодаря его подвигу, его примеру, его пламенному свидетельству о божественной любви, его жертвенному служению людям.
В Первом Послании к Коринфянам апостол Павел говорит: “хотя у вас тысячи наставников во Христе, но не много отцов; я родил вас во Христе Иисусе благовествованием. Посему умоляю вас: подражайте мне, как я Христу” (1 Кор 4: 15-16). Читая эти слова за границей, я часто вспоминал об отце Георгии. Господь даровал мне немало прекрасных учителей, как в церкви, так и в академических кругах; как в России, так и за ее пределами. Но лишь об отце Георгии я могу сказать, что он “родил [меня] во Христе Иисусе благовествованием”. Думаю, что это мое признание могли бы разделить сотни, быть может даже тысячи людей.
На физтехе (Московском Физико-Техническом Институте), где я, будучи студентом второго курса, впервые встретился с отцом Георгием в 1989 году, было немало назаурядных ученых и талантливых лекторов. Однако его лекции по курсу “Христианство: история и культура” сразу привлекли к себе значительную аудиторию, включавшую не только студентов, но и профессоров нашего вуза.
До Чистякова я подобного ему лектора не встречал (в то время он еще не был священнослужителем). С самого начала лекции он совершенно завораживал, буквально околдовывал аудиторию музыкой своих слов. Он говорил на русском языке московской интеллигенции начала прошлого столетия (произнося, например, слово “вариант” как “варьянт”; “берет” как “бэрэт”), то есть на языке, который теперь позабыли. У него было необыкновенно тонкое чувство языка, можно сказать, абсолютный филологический слух, как бывает абсолютный музыкальный слух. Нас, будущих физиков и инженеров, это и удивляло, и одновременно привлекало. Он многим казался пришельцем из другого мира, мира гуманитарных наук, каноны которого столь значительно отличались от законов мира естественно-научного.
Впрочем, главное было не в этом. Дело было совсем не в его блестящем риторическом даре, хотя и этот дар был для него средством выражения истины. Главное было в том, что он распахнул перед нами, вскормленными на наивном материализме и атеизме советского времени, незнакомый мир божественного откровения. Он говорил о мистической реальности божественного присутсвия с такой непосредственностью и убежденностью, с таким дерзновением и духовной смелостью, что даже те из нас, кто были настроены очень скептически и цинично, не могли не заразиться его верой. В его словах была бесконечно подкупающая и обезоруживающая искренность и кристальная ясность-кляризм, который он, полагаю, унаследовал от своего отца, известного математика Петра Георгиевича Чистякова.
Он не говорил, а буквально обжигал нас словами о Христе. Даже те из нас, кто духовно пребывали в летаргическом сне, под влиянием его слов обретали способность услышать апостольский призыв: “всань, спящий, и воскресни из мертвых, и осветит тебя Христос” (Ефес. 4: 1). Его лекции были нескончаемым sursum corda (“горé имеем сердца”). Его слова как на крыльях возносили наши сердца к Богу. В этом смысле, его можно назвать Златоустом нашего времени.
В Оксфорде на факультетах богословия до сих пор сохраняется традиция так называемых lecture-sermons, то есть лекций-проповедей. В пространстве пост-советской академического мира отец Георгий создал свой собственный жанр выступлений, которые были также содержательны, как лекции, и также зажигательны, как проповеди.
Он был кандидатом исторических наук, доктором филологических наук, профессором, а также членом-корреспондентом Российской академии естественных наук. Он обладал феноменальной, почти фотографической памятью и колоссальной эрудицией. Однако те знания, которыми он с нами делился, не были только книжными, они не сводились к компетентному изложению фактов. Все в евангельской вести о спасении он сам пережил очень остро и лично, и потому все, о чем бы он не говорил, несло печать его собственного религиозного опыта. Мистика Фаворского света и Иисусовой молитвы занимала в его жизни особое место. Впрочем, о собственном опыте он говорил мало, сохраняя в этом вопрос сдержанность, присущую восточно-христианской традиции.
В типе его религиозности не было ничего поверхностного, ничего наносного, ничего декадентского, никакого “стилизованного православия” (выражение Николая Бердяева). Думаю, что о типе его религиозности будут еще много писать и спорить, потому что к нему едва ли применимы какие-либо стереотипы. В таком тонком вопросе у всякого автора будет искушение сотворить облик учителя по образу и подобию своего религиозного идеала. (Я был близко знаком с отцом Георгием в 1989-1992 годах, а впоследствии, с возвращением в Киев и последующим переездом в Соединенные Штаты, виделся с ним лишь эпизодически. В связи с этим, мне труднее судить о его духовной эволюции за последние пятнадцать лет его жизни, нежели о годах непосредственно предшествовавших его рукоположению в сан священника в 1992 году).
Евангелие было его жизнью. Евангелие для него было не просто авторитетной книгой, не предметом изучения, а наиболее подлинным содержанием жизни. В центре этой жизни стоял Христос. Христоцентричная жизнь, учил он, всё способна расставить на свои места, излечить всякую болезнь, как в душе отдельного верующего, так и в церкви в целом. Вся его жизнь была подражанием Христу, славословием Христу, благодарственной молитвой Христу, “песнью песней”, обращенной ко Христу.
Исследователь литургических текстов, он был совершенно свободен от обрядоверия. Ценитель и тонкий знаток церковно-славянского языка, он был далек от идолопоклонства перед церковными древностями. Впрочем, ему в равной степени был чужд и революционный пафос тех, кто стремились к кардинальным переменам в языке и структуре богослужения.
Он глубоко знал и ценил православную традицию, но слепой и узкий традиционализм-это детище короткой церковной памяти-ему был чужд. Его по-истине энциклопедическая эрудиция позволяла ему мысленно переселяться в мир античности с такой же легкостью, как и в мир средневековой Европы или царской России. Однако его интерес к историческим вопросам никогда не был исключительно антикварным, его всегда глубоко волновал вопрос о том, как знание, а по большей части незнание и манипулирование историей, влияют на формирование мировоззрения современных верущих.
Он знал и любил византийское христианство, особенно различные проявления византийской святости и молитвенной практики, но критиковал различные проявления современного церковного византинизма. Он порицал всякую зависимость церкви от государства.
Он отвергал всяческую духовную диктатуру и тиранию, которая является немалым искушением в среде клириков. Он относился с большой бережностью к духовному росту человека, к уникальности и неповторимости пути каждого человека к Богу. Уважение к человеческой личности означало для него одновременно и уважение к свободе выбора. Этим, возможно, объясняется тот факт, что будучи столь яркой личностью, он все же не создал никакого культа вокруг себя или собственного учения. Он приводил людей не к себе, а ко Христу.
Он был пророком евангельской свободы. Вера во Христа есть начало подлинной свободы. Стать учеником, другом и сыном Христа, значит обрести свободу, которая означает в первую очередь отвержение власти греха. Служение Христу не следует подменять поклонению идолам, пусть даже таким привлекательным как церковная старина, великоросский шовинизм и ксенофобия. Должен оговориться, что свободу он понимал не только отрицательно, но и положительно, как свободу во имя ученичества и служения Христу. Столь высоко ценя свободу, он вместе с тем был наделен исключительной духовной трезвостью. В сфере христианской этики он был целиком верен евангельскому идеалу и не терпел никакой двойственности.
Как верный сын Православной Церкви, он защищал не узконациональный, но сверхнациональный, кафолический и вселенский характер православия. У него всегда было множество друзей среди инославных христиан, особенно среди франкоязычных католиков. Мистическое единство Тела Христова, единство святых, мучеников, и исповедников, было для него столь очевидной данностью, что вопрос о внешней, иерархической реализации этого единства становился второстепенным.
Он был готов разделить с нуждающимися последнее, что имел. Довольствуясь в материльном плане самым необходимым, он никогда не выставлял на показ свой аскетический образ жизни. Одевался он (до принятия сана) по-профессорски старомодно, но всегда с достоинством. В его неустроенности в этом мире было что-то от странника и от юродивого. Помню как после лекций он то и дело терял перчатки и зонтики, которые я с большим азартом любил разыскивать и возвращать ему.
По окончании лекций я провожал его по дороге из аудиторного корпуса на физтехе до станции электрички “Долгопрудная”. Я забрасывал его вопросами, а он очень внимательно и терпеливо на них отвечал. Мне тогда часто в голову приходили слова Плотина об его учителе, Аммонии Саккасе: “Вот тот, кого я искал всю жизнь!” Оглядываясь в прошлое, я могу сказать, что эта дорога к электричке стала для меня в духовном плане Эммаусской (Лк. 24: 13-35).
В византийском греческом есть редкое слово harmolype, состоящее из двух корней hara (“радость”) и lype (“печаль”), которое на русский язык обыкновенно переводят как “радостопечалование”. Наша печаль о его безвременной кончине, которую трудно выразить словами, все же не заглушит радости о том, что Господь послал в мир человека, одарив его столькими талантами. За свои пятьдесят три года он успел совершить более добра, нежели большинство из нас смертных.
Я особенно благодарен Господу за то, что мне удалось свидеться с отцом Георгием в феврале 2005 года, когда он приезжал к нам в Сент Пол, штат Миннесота, с публичными лекциями в университете св. Фомы Аквинского. Мы тогда с ним съездили в маленький городок на границе со штатом Висконсин, где он с упоением зарылся в самом большом в мире букинистическом магазине богословской литературы (Loome Theological Booksellers), располагающемся в здании бывшей лютеранской церкви. Я радостно вспоминать о том, что и мои коллеги имели возможность в своей жизни соприкоснуться с о. Георгием.
Утром, пробегая мимо Harvard Square в Кембридже (штат Масачусетс, США), я думал о том, что обязан отцу Георгию всем: тем, что, оставив в начале девяностых годов прошлого столетия свои занятия теоретической физикой, я обратился к изучению богословия; моей научной карьерой, приведшей меня к преподаванию в богословской школе Гарварда; моим служением в Православной Церкви. Даже с моей будущей женой я познакомился на семинаре по латыни у Георгия Петровича. Он был для меня истинным педагогом, “детоводителем ко Христу” (Гал. 3: 24).
Сегодня (26 июня 2007, в день его похорон на Пятницком кладбище в Москве) я наткнулся на статью о. Георгия, написанную в сентябре 2000 года по случаю десятилетней годовщины со дня трагического убийства его учителя, о. Александра Меня (Мень был убит 9 сентября 1990 года, на пятьдесят пятом году жизни). Статья называется “Он трудится среди нас” (http://www.alexandrmen.ru/biogr/chist.html ). В эти дни я также остро ощущаю, что отец Георгий, подобно своему учителю, будет продолжать трудиться среди нас до самой нашей встречи в Царствии Небесном. Мы будем ощущать его молитвенное присутствие, мы будем продолжать читать его книги, слово его проповеди, хотя и в записи, будет по-прежнему обжигать наши сердца. Сегодня вместе с апостолом Павлом он молит нас: “подражайте мне, как я Христу” (1 Кор 4: 16).
Воскресение Христово было для него всепобеждающей реальностью в этой жизни. Теперь он там, где о воскресении уж более не нужно никаких свидетельств.
Да сотворит ему Господь вечную память.
Павел Гаврилюк, доктор богословия
Профессор исторического богословия Гарвардского Университета и Университета св. Фомы Аквинского (Сент Пол, Миннесота, США)
Диакон Православной Церкви в Америке
Спасибо Вам большое за этот текст!
Действительно, очень хорошо написано. Искренне, с любовью. Дает возможность как бы соприкоснуться с личностью о. Георгия.
Отец Павел, благодарим Вас за этот текст. ЦЦарство Небесное отцу Георгию.