«Величайшая трагедия жизни состоит не в том, что люди гибнут, а в том, что они перестают любить» (Сомерсет Моэм). Эти слова перекликаются с евангельскими: «настанут беззакония и оскудеет любовь». Порой кажется, что сейчас так и происходит: любви все меньше, агрессии все больше. На эту тему мы беседуем с красноярским священником Петром Боевым, ведущим активную просветительскую, миссионерскую деятельность как в СМИ и соцсетях, так и путем ежедневного общения с самыми разными людьми.
Мы боимся любви в самих себе
– То, о чем говорится в Евангелии, происходит всегда. Каждый человек внутри себя проживает сразу два состояния: любовь – погашенную, униженную, преданную (даже если человек один – то по отношению к себе), и агрессивность, которая может хлынуть наружу, если вынашивается долго внутри.
– «Апокалипсис – это апофеоз любви», – написали вы на своей странице в Фейсбуке. Но люди чаще воспринимают это наоборот: когда нелюбовь достигнет максимума, тогда и наступят времена апокалипсиса. Почему вы так думаете?
– Да, я подумал: почему же мы выстраиваем свою жизнь на таких основаниях? Ведь Апокалипсис – это приход Бога в жизнь, как в масштабах вселенной, так и отдельной личности. Мы много теряем, когда не смотрим в эту сторону, не видим в этом проявления любви.
Любовь проистекала из Господа Иисуса Христа, и с годами Его служения она увеличивалась, но любовь вызвала и обратную реакцию со стороны людей, в которых этой любви не было. Это удивительное свойство любви: когда она начинает жить в ком-то, то притягивает к себе не только тех, кто хочет пить из ее источника, но и тех, кто обнаруживает полное ее отсутствие, но через агрессию выражает желание тоже прикасаться к ней.
– Почему для православных христиан так трудна эта заповедь: «По тому узнают, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою»? Почему окружающие часто не видят в православных этой любви?
– У нас богатейшая традиция, но бывает, что человек вводится в эту традицию только через книги, учебники или через людей, которые восприняли традицию начетнически, а не через проживание любви. Если человек идет куда-то, то у него всегда есть цель. Но когда в древности люди приходили к подвижникам в скиты, в пустыни, то аскеты стремились избавить человека от этого целеполагания. Они избавляли человека от того, чтобы делать Бога предметом достижения этих целей.
Часто Православие как религия становится для человека средством убегания от самого себя. Люди воспринимают идею греха не как возможность освобождения, преображения и воскрешения, а как тотальное агрессивное отношение к самому себе, основанное на глубочайшем неверии в то, что человек прекрасен, задуман прекрасным. Эта агрессия к самому себе с годами консервируется, становится нюансом духовной жизни, а на деле является унынием, от которого человек не знает, куда бежать.
Самое удивительное: люди боятся любви в самих себе, боятся, что она может родиться и раскрыться. Это феноменально, что ты можешь выйти утром и полюбить уборщиц в подъезде, соседей, напарников на работе! Это даже в условиях церковно-приходской жизни порой немыслимая вещь – возникают сразу мысли: а вдруг система рухнет? А вдруг люди перестанут слушаться? Или: вдруг это прелесть, что я стал видеть людей светлыми?.. Кругом страхи.
– По определению, пастырь должен любить овец своего словесного стада. Сейчас стали часто говорить о проблеме пастырского выгорания, а я смотрю на вашу страницу в Фейсбуке, как вы выступаете перед людьми, вообще на вашу бурную деятельность в Красноярске – у вас нет проблемы выгорания? Как вы от этого уберегаетесь?
– В семинарии я читал труды святых отцов, общался с замечательными людьми, а параллельно читал светскую литературу: советы бизнесменам, как выстраивать свое время, например. И когда я увидел, что начал потухать, погружаться в болото, уставать, то понял, что если ты неверно проживаешь заповедь, то она начинает работать против тебя: начинаешь всем угождать, всем служить, а домой приходишь в агрессивном состоянии. Потом начинаешь себя винить, сдерживаться, но чем больше сдерживаешься, тем больше прорывается – в мелких делах: когда с ребенком играешь, с супругой разговариваешь или за рулем едешь. Можно порой это на характер списать, но если глубже вглядеться, то можно увидеть, что все эти вещи связаны.
Поэтому я учился отдыхать, выкраивал время, чтобы побыть наедине с собой, поразмышлять или музыку послушать, почитать, погулять. После семинарии это очень сложно дается – системность затачивает человека таким образом, что если остаешься вдруг без дела, то начинаешь себя внутренне обвинять за это. И если ты, как пастырь, из такого состояния начинаешь двигаться, собирать людей, то и все твое окружение будет страдать тем же самым.
Если у меня напряженное время – я стараюсь разгрузиться, привести свой внутренний мир в покой, не брать на себя лишнего. Православный аскетизм придерживается высоких планок, и если не отслеживать свои внутренние планки, то тебя может понести, ты можешь прогореть и упасть. А помочь порой некому…
У православных и протестантов – одни и те же проблемы
– Вы много общаетесь с протестантами – видите между ними любовь? Мы слышали термин, касающийся протестантов, – «бомбардировка любовью», но реально ли в них больше доброжелательности к окружающим?
– На самом деле, проблемы там те же, что и у нас в церкви. Я для этого и общаюсь с ними лично, чтобы убедиться. Но если у нас люди больше тяготеют к духовности, аскетизму, и у нас сфера эмоций оказывается вне поля зрения, то у протестантов попроще с этим. Иногда мы смотрим на братьев наших, протестантов, и думаем: ой, как у них классно! Но тут путаница: у них многое уходит в сферу эмоций, а мы говорим о состоянии внутреннего покоя и мира – а это вещи разного уровня.
Там тоже люди устают, и устают гораздо быстрее: там большой упор на служение, на дела. Если в Православии ты 10-15 лет выдерживаешь, а потом тебя выносит, то там 3-5 лет – и все. Внутренне напряжение есть и там.
Их поддерживает общинность, но если эта общинность построена на эмоциях, а не на глубокой духовности, то надолго не хватит. Но для меня было открытием, что в некоторых протестантских общинах есть люди, живущие реально духовной жизнью. Меня радует, когда Господь касается людей. Я общался с людьми по-настоящему духовными. Не знаю, как они смогли к этому пробиться – святых отцов они не читали. Предполагаю, что своим внутренним упорством и тягой к духовной жизни в поисках Бога. Но это, конечно, единицы.
– В чем смысл видеопроекта «Ученики», который вы делаете совместно с протестантским пастором?
– У любви сложно найти причинно-следственные связи, логические обоснования – так и тут: я не могу ответить «для чего». Мы познакомились с пастором Андреем Еловиковым, он меня все звал, видимо, был порыв у него. Я поначалу переживал, что мной будут пользоваться, или люди будут смущаться – но этого не случилось. Два-три года мы общались понемногу, у нас родились дружеские отношения в любви: мы встречались не для того, чтобы бомбить друг друга вопросами, а чтобы искренне спрашивать и углубляться. И на таком уровне дружбы я стал видеть, что у нас не так много барьеров.
И я подумал, что хорошо бы высветить часть нашей дружбы в каком-то проекте, что это помогло бы кому-то не только в России, но и где-то за рубежом – что-то преодолеть во взаимоотношениях, что-то выстроить. И это помогает: люди пишут с разных городов, удивляются – ведь действительно есть и агрессивность, неодобрение, осуждение, настороженность. И в нашем городе – мне говорят, что протестантские пасторы перестали ругать православных в проповедях, критиковать с кафедры – это очень важно.
– А со стороны православных то же самое произошло?
– Сложнее (вздыхает), к сожалению, тут сложнее… Но для людей, тяготеющих к настоящей духовной жизни, это тоже стало большим открытием. Мне иногда кажется, что мы уже живем в Царстве Небесном: у нас есть это общение, мы можем это делать, но мы понимаем, что это стоит больших усилий, и что время может поставить нас перед вопросами, некими вызовами. Но любовь всегда чего-то стоит…
– У вас на странице в Фейсбуке выложены отзывы протестантов, которые благодарят вас за любовь, проявленную к ним. А ваши православные знакомые – не ревнуют ли они, что ваша любовь отдается в том числе и протестантам?
– После моей проповеди на конференции ЮС (Христианская молодежная конференция «ЮС 2016», прошедшая в Москве 31.10-2.11, организованная Российским объединенным Союзом христиан веры евангельской (пятидесятников)) были разные реакции – я этого ждал. Но мне писали из многих городов священники и миряне и говорили, что они так же переживают это, но они так не могут – поэтому «спасибо, что ты это сделал». Была и другая реакция, когда прямо со ссылками на разные правила обвиняли меня в уклонении.
Но если мы хотим понимания, слышания, открытости и любви – то этому будет цена. Не все сводится к похвале и благодарностям. Но для меня любовь к этим конкретным людям, желание, чтобы они нас услышали, чтобы мы их лучше слышали – это призыв, даже, не побоюсь сказать, в какой-то мере – крест. Я в этом тоже вижу свое служение.
Долг без любви – пустота
– Для вас общение – это форма любви или долг пастыря?
– Пастырь ничего не должен, общение – это форма любви. В нашей традиции были люди, которые просто молчали, а ученики пребывали с ними в молчании годами. Поэтому говорить, что пастырь должен то или не должен этого – неаккуратно.
Я вижу разную реакцию на мои действия, и считаю, что каждый имеет право на свое суждение, свой ответ – у каждого есть своя внутренняя сокровищница, это нормально, если мое служение кто-то воспринимает негативно. Для осознания своего пути в Церкви, своего служения это тоже важно. Для меня было бы неверным ожидать только приятия или только отторжения: в первом случае это говорило бы о том, что я пребываю в иллюзиях, а во втором – обличало бы мой революционный настрой (периодически это так и может выглядеть). А когда разные реакции – это хорошо, колоритно.
Двигаться в ответственности – это хорошо, но должен наступить момент, когда это перейдет в любовь, иначе человек надорвется.
– В повести Галины Щербаковой «Вам и не снилось» девочка говорит своей учительнице: «Долгом человека вяжут – только любовь вправе побуждать». Это подростковый максимализм?
– В любви есть доля сумасшествия. Когда ты живешь в любви, почему-то находятся люди, которые считают, что только они имеют абсолютное право на твою любовь. Так и у нас, православных, бывает: Господь только у нас, только к нам – мы забываем о притче, в которой Господь оставляет 99 овец ради одной.
Парадокс любви в том, что она не имеет границ. Откуда вырастают обязательства? Обязательства возникают там, где есть желание охватить все максимально, все систематизировать, как, например, сейчас перед Церковью ставятся задачи: упорядочить общество, сделать его более нравственным, поэтому Церковь должна заниматься матерями, детьми и так далее.
Но если пообщаться со священнослужителями, то увидишь удивительную картину: люди трудятся, а внутри – пустота… Я бываю в разных местах: и в хосписе, в доме престарелых – и я вижу, что и как делают волонтеры. И я скажу: если человек хоть один раз придет в любви – то больше ничего не надо. Не надо ни мыть, ни перекладывать – человек, может, завтра уже уйдет из жизни, а вот прикоснуться к любви – это дорогого стоит.
А когда речь идет об обязательствах, то все начинает расписываться, и вроде ты много делаешь, но ничего не остается, только пустота. По моим наблюдениям, скажу осторожно, волонтерство часто основано на внутренних комплексах, на желании послужить, помочь, «сделать добро», но люди, к которым обращена эта помощь, чувствуют, что это – не из любви. А человеку важно быть принятым – таким, каков ты есть сейчас, в этот момент, что бы ты ни делал в прошлом. В этом весь Христос.
Можно прийти к человеку, который не христианин, не крещен, но придя к нему в этот момент, вы можете прожить вместе вечность, принять Христа – не внешне, не обрядово, а невыразимо, даже до самой смерти.
Любовь как вода – она протекает везде, даже если по форме, из каких-то страхов, люди предпочитают оставаться там, где они привыкли быть. В этом отличие обязательства от любви – во внутреннем состоянии.
– Часто православное волонтерство тесно связано с миссионерством, то есть добровольца настраивают так, что главная задача – обратить больного, привести его к Богу. Как вы относитесь к такому подходу?
– Лично я считаю, что от этого нужно отказываться. Если ты встречаешься с человеком (неважно, болен он или нет), то нужно все отбросить: желания, мысли, все, что фонит.
Что касается волонтеров – миссия нередко превращается в манипуляцию: у кровати больного начинают говорить: это тебе послано за это и за то, а если сделаешь вот это, то будет вот так. Понятно, почему люди на это идут – я не обвиняю никого, просто пытаюсь вскрыть внутреннюю подоплеку… В чем заинтересованность верующего человека в миссионерстве: в том, что, будучи сам не уверен в том, в чем пребывает, человек находит эту уверенность в процессе проповедания кому-то чего-то. Но не всегда это приводит к желаемому результату.
Но мне кажется, в болезни человек сам должен увидеть свет, прожить благодарность Богу, ближним, всем, кто рядом. Люди часто находят Бога во время болезни, поэтому основывать проповедь на том, что ты заболел по той или иной причине, значит, отбрасывать человека от Бога еще дальше. Даже будучи внутренне убежденным, принимая покаяние или крещение, думая, что все хорошо, человек, тем не менее, может быть отдален от Бога.
Порой любовь рождается через непринятие
– Священники любят друг друга? Насколько реально они ощущают любовь, когда говорят в алтаре «Христос посреди нас!»?
– Хороший вопрос (смеется)! Года два назад я вынашивал идею «братства священников», в силу того, что священники – люди занятые, мало общаются. Я приглашал, подходил, но понял потом, что такое может лишь рождаться, это как дар Божий. Мы оказываемся вместе в алтаре, проживаем разные состояния восприятия друг друга – не всегда это любовь, но принятие присутствует, так или иначе. Любовь живет в тебе вопреки всему.
Мы все разные. Бывает то, что можно назвать профанацией: в жизни мы, бывает, не общаемся, но парадокс любви в том, что для ее проживания не обязательно общаться – если чувствуем друг друга на глубинах духа, то не обязательно общаться. Церковь именно это и представляет собой. А в реальности – да, дружба бывает, но не всегда, не везде. Но все призваны.
А через непринятие часто рождается любовь: человек борется с другим, отрицает его самого и его поступки, но при этом внутри самого человека идет внутренняя работа, борьба с самим собой, и что-то рождается.
Поэтому распри, взятые в моменте, ни о чем не говорят, а вот как процесс – что ж, у любви бывают и такие корни. У меня дружба с одним священником рождалась из непонимания, непринятия.
Поэтому создать братство умом не получилось, а если рождается любовь, то и братство возникает.
– В иерархической системе, там, где есть неравенство, возможна ли любовь?
– Думаю, что возможна. Церковь исторически не может существовать без системы, особенно в таких масштабах, как в России. Но сохранять системность и надеяться, что будет царствовать любовь – значит, идти по пути серьезных преодолений и испытаний. Жизнь идеальной никогда не будет. Люди, которые вынашивают в себе любовь, всегда будут представлять собой некую опасность – любовь сдвигает системность, изменяет шкалу ценностей. Например, прихожанин может почувствовать, что он может быть полезен священнику в духовном плане даже больше, чем тот – прихожанину – для системы эти вещи немыслимы, священник всегда сверху. А в любви это возможно.
Системность – это то, что относится к уму, а любовь – к сердцу, нужно уметь это сочетать. Хорошо бы, если бы ум равнялся на сердце, но это сложно, возникают стычки, непонимания.
Насильно делая добро, любви не приобрести
– Вы говорите о любви, которая вынашивается, рождается. Как можно научиться любви?
– Любви научиться невозможно, я так считаю. Можно учиться у любви, которая рождается в тебе: «Царство Божие внутри вас есть». Я уверен, что Господь говорил о любви, о «реках воды живой, которые потекут из чрева».
Когда человек говорит про научение любви – за этими словами он обычно прячет свой побег. Можно родиться для любви, но сначала приходится умирать, только надо понять – для чего. Человек умирает для всякого хотения, помышления в адрес другого человека – ты не хочешь другого человека вписывать, подчинять долженствованию, а сам начинаешь делать для другого что-то, исходя из рождающейся любви, для другого, но не вместо другого. Люди не должны подсаживаться друг на друга как на наркотик – такое бывает и в Церкви: огромные массы скапливаются вокруг священника и убивают его, высасывают все соки. Надо иметь мужество обрезать эти связи.
Любовь – это полная независимость от людей, мысль о том, что человек ценен сам по себе, может все сам, он – совокупность всего прекрасного в себе самом. Остается только одна проблема – грехи, немощи, но через эти немощи Господь входит в твою жизнь, это ступени вниз, но одновременно – и вверх. Ты падаешь как раз потому, что совершенно себя не знаешь, не понимаешь. А когда человек начинает чувствовать самого себя по-настоящему, то вдруг понимает, что где бы он ни был, чем бы ни занимался – в нем всегда и всюду может рождаться любовь, но только в том случае, если он ее не заглушает кучей мыслей, суеты.
Если в человеке рождается любовь, он начинает быть в ней, перестает кого-то учить, а люди сами вокруг появляются – как было с отшельниками, с Сергием Радонежским, Серафимом Саровским. Подвижники уходили в пустыню, зная, что кому надо – те придут, а если не придут – значит, и не надо. У них было внутреннее спокойствие.
А вечные поиски любви, желание научиться ей – это путь ментальных измышлений, по сути, это и есть прелесть. Когда человек живет в любви – ему нет нужды о ней постоянно говорить.
Если человек хочет родиться в любви, ему никуда не надо идти – надо перестать хотеть идти, надо остановиться и заглянуть внутрь себя, увидеть, чего хочет Господь. Человек себя обычно мыслит так: Я плюс совокупность ментальных и материальных вещей – а надо этот «плюс» убрать, оставить только «Я»: кто я в глазах Божьих, в своих глазах.
Но не нужно относиться к моим словам как к некой схеме или тренинговому подходу. Бог дает человеку нечто тогда, когда тот готов, созрел: нельзя просто взять и в себе родить, это приходит – нельзя взять и ускорить. Если в тебе любовь появилась, то ты не можешь назвать себя ее хозяином, иначе любовь просто уйдет.
– Говорят, что мы не можем полюбить ближнего, потому что не можем полюбить себя. Вы согласны с этим?
– Конечно, только так. А у нас страх впасть в гордость, в прелесть на каждом шагу не позволяют увидеть человеку себя в своем настоящем состоянии.
За восемь лет священства я понял, что монастырские правила не случайны, когда человек 7-10 лет находится в статусе послушника. Человеку не нужно давать лишнего, пока он не придет в свою силу, не почувствует, сколько он может понести. А люди часто ищут в служении, в добрых делах способ – неверный – приобретения любви. Человек привык так с детства – через хорошие поступки возвращать любовь к самому себе, зарабатывать уважение. Так же он поступает и по отношению к самому себе: если не потрудился – начинает себя ненавидеть.
– Сейчас идет Рождественский пост – видна ли разница между постящимися и непостящимися? Способствует ли пост увеличению любви к ближним?
– Что тут сказать, даже не знаю… Это хорошее время, когда люди вместе живут, общностью, и хотят вместе подойти к каким-то моментам. Замечательно, когда люди собираются и вместе начинают поститься, встречаться, что-то читать, взаимодействовать – тут увеличение любви бесспорно. Но если человек идет сам по себе, то важно помочь ему направиться внутрь себя.
Искушение поста – попытка полюбить себя за то, что ты что-то не ешь. Не поел – стал хорошим. Часто внутреннее теряется: вычитал – хорошо, соблюдал пост – хорошо. И в итоге священник и прихожане остаются на той же ступени духовного развития, никакого движения нет.
Семья, дети, друзья – это пространство любви
– В связи с последними бурными спорами о многодетности: семья ради чего: ради детей или ради любви?
– Семья не ради чего – восемь лет живем, и я все больше понимаю, что чем меньше объяснений, тем лучше. У меня трое детей, и это огромнейшее вдохновение. Я вот стараюсь ходить на концерты – это атмосфера творчества, любви, в творческих людях есть эта сила любви. А в детях этого в миллиарды раз больше. И в каждом человеке эта сила есть. Поэтому важно относиться к семье не идеологически, иначе семья станет ГУЛАГом – и для многих она стала средством уничтожения личности.
А если подойти к этому как к дару и пространству бытия, где можно убрать всякое долженствование, создать пространство любви, то все возможно. Я могу при детях и читать, и заниматься, писать статьи – гуляю с ними, и у меня что-то внутри рождается. Я не пишу специально – всегда по ходу: и стихи, и тексты.
А если жить «ради детей, ради страны», то получается, что ты подстраиваешь себя под чужие схемы, даже если это схемы из Писания или святых отцов – я бы все же призвал к индивидуальному, личностному осмыслению. Иначе потом люди понимают, что они просто играли роли: любящих многодетных пап, православных мам и так далее, а детям будет тяжело расти в таком театре.
– Нужно ли наказывать детей, как говорят, «с любовью»?
– У меня бывали такие моменты, но я всегда себя потом за это корил. Сейчас я детей практически не наказываю, могу призвать их подумать, попросить остаться в комнате и поразмышлять.
Наказание – это попытка догнать упущенное, когда люди начинают «вламывать» своим детям. К родительству надо бы относиться как к возможности заново прожить свое детство: если ты наказываешь, то у тебя обычно повторяется стереотипическая ситуация: то, как было у тебя – если, мол, не наказать, то все расшатается, будет плохо.
Я понял, почему я перестал наказывать своих детей: для меня дети – это возможность самому оставаться ребенком: мне даже жена порой говорит: «Ну, Петя, так же нельзя при серьезных взрослых людях!» А кто сказал, что нельзя? Я учусь у своих детей, а они «физику» не используют, чтобы меня чему-то научить. Если переставить акценты, то многие вещи встанут на свои места.
Родительство – это не возможность оставить след в веках, наоборот – это возможность быть в вечности, прикоснуться к этому через детей, научиться быть в этом всегда. Как можно замахиваться на детей, данных Богом?
А когда дети подрастают, то надо иметь мужество дать им возможность поступать самостоятельно, чем бы это ни было чревато. В этом есть момент мистического умирания и воскрешения – и ребенок рождается во взрослую жизнь, и в тебе исцеляются те травматические моменты, которые были в твоем детстве.
– У вас в семье празднуется Новый год?
– Да, если я остаюсь в городе, не уезжаю на родину, то у меня дверь открыта: ко мне ночью могут приехать друзья, мы можем посидеть, попить чаю. Но у меня каждый день Новый год – много друзей приходит чай пить, мы общаемся – у меня дом открыт, всех стараемся приглашать.
Для меня и пост – это праздник, праздник внутренней духовной жизни, возможность разделить ту любовь, которая есть в нашей семье. Поэтому праздник для меня – это повод пригласить тех, кто нуждается в том, чтобы побыть с нами, или поехать туда, где нас ждут. Можно отпраздновать и не согрешить.
– Напоследок: дайте определение любви.
– Любовь – это то, что найдено, но не опознано.