Игумен Иларион (Алфеев): Одной из основных и ближайших задач нашей Церкви является возрождение служе

Отец Иларион, это Ваш первый приезд в город святой Софии, столицу Киевской Руси, первое посещение Киевских духовных школ. Каково первое впечатление?

Для меня всякая встреча с «матерью городов Руси» является событием. Я был в Киеве несколько лет назад, сопровождая Патриарха Эфиопского. Но когда ты находишься в чьей-нибудь свите, очень трудно разглядеть город и, тем более, святыни города. Сейчас я впервые нахожусь в стенах Киевской Духовной Академии – академии, которая еще в XIXв. была одним из крупнейших научных центров Русской Православной Церкви, и которая сейчас возрождается после десятилетий гонений, когда она вместе с Киево-Печерской Лаврой была закрыта. Хочется верить, что дух высокой науки, которым она так славилась, возродится вновь.

На сегодняшний день Вы – один из выдающихся патрологов и богословов нашей Церкви. На Вашем жизненном пути наверняка были особенные личные встречи, повлиявшие на Ваш выбор, на Ваше становление как богослова…

Я бы сказал, что духовное и научное становление – процессы параллельные, но не совсем идентичные. Если говорить о моем духовном становлении, то, пожалуй, было несколько высокодуховных людей, я бы не побоялся назвать их святыми нашего времени, которые оказали на меня большое влияние. Это, прежде всего, митрополит Сурожский Антоний, с которым я познакомился еще будучи школьником, когда он приезжал в Москву в конце70-х – начале 80-х годов. Митрополит Антоний тогда проводил встречи с молодежью на частных квартирах. В какую-нибудь двухкомнатную квартиру набивалось 60-70 человек, он проводил беседу, отвечал на вопросы, и затем в течение нескольких часов люди расходились по двое-трое, чтобы не было заметно, что в квартире было такое собрание. В той обстановке, когда Церковь была гонимой, встречи с Владыкой Антонием запомнились как очень яркие, определили для меня на многие годы образ священнослужителя, с которого можно брать пример.

Уже позже очень сильное впечатление на меня произвели встречи с отцом Софронием (Сахаровым), учеником прп. Силуана Афонского и автором книги о старце Силуане. Я его застал, когда ему было около 95 лет – он был очень немощный, почти слепой, плохо слышащий, но необычайно юный духовно, то есть обладал необыкновенной энергией, которую передавал людям. Он обладал колоссальным духовным опытом, и я, общаясь с ним, соприкасался с духовным наследием, идущим через прп. Силуана от всей многовековой византийской и афонской духовной монашеской традиции.

Если говорить о моем богословском образовании, то оно было очень несистематичным. Я учился заочно в Московских духовных школах; что такое заочная форма обучения, вы знаете – таким путем можно приобрести очень мало знаний. Основные знания в области патрологии я получал с помощью самообразования, читая святых отцов сначала в русских переводах, а затем, по мере овладения греческим языком, на языке оригинала. Потом два года я учился в Оксфордском университете, где моим учителем был владыка Каллист, известный богослов, книги которого сейчас начинают выходить на русском языке, а на английском они существуют уже не один десяток лет, и за это время стали классическим введением в жизнь и учение Православной Церкви. Под его руководством я написал докторскую диссертацию о прп. Симеоне Новом Богослове. В Оксфорде я начал изучать сирийский язык под руководством замечательного ученого профессора Себастиана Брока, и с его помощью начал переводить тексты прп. Исаака Сирина, второй том его сочинений.

В русской патрологической науке подлинность второго тома сочинений прп. Исаака подверглась критике. Были заявления о подложности этих текстов…

Вы знаете, мнения о подложности второго тома не основаны ни на одном научном аргументе. Эти мнения рождаются у людей, которые не знают сирийского языка, никогда не видели эту рукопись, не исследовали текст, не сравнивали первый том со вторым. Поэтому эти мнения не обладают никакой научной значимостью. Думаю, что всякий, кто сравнит оригинальный текст первого и второго тома, увидит, что это написано одним автором: одна и та же терминология, одни темы, на одних и тех же авторов ссылки. Кроме того, только одна рукопись полностью сохранила весь текст, около десятка рукописей передают текст либо почти полностью, либо во фрагментах. Для науки наличие десяти рукописей, которые единогласно атрибутируют текст тому или иному автору, само по себе является веским аргументом. Тем более, что нет ни одной рукописи, где бы текст приписывался другому автору. Поэтому я думаю, что до тех пор, пока не появятся аргументы против подлинности второго тома, основанные на источниках (а таких аргуметов, скорее всего, не будет, так как источники уже достаточно хорошо изучены), критика не заслуживает никакого научного внимания.

Отец Иларион, Ваша первая книга, попавшая в мои руки – студента 4 класса семинарии – это монография о свт. Григории Богослове. Многие мои сокурсники прочли тогда эту книгу как некое откровение о святом. Замечательно было то, что Вы показали святителя Григория как живую личность: не как идеализированный образ, соответствующий житийному канону, но как человека со своими немощами и слабостями, который, тем не менее, преодолевая все это, достигал тех высот богословия и духовной жизни, за которые его прославила Церковь. Наверное, очень важно помнить о том, что святые – те же люди, и по природе своей они ничем не отличаются от нас…

Я думаю, что святые были такими же людьми, как мы, но благодаря подвигу и жизни достигли таких высот, от которых мы находимся еще очень и очень далеко. Для Григория Богослова, который много писал об обожении человека, последнее было не абстрактным учением, а реальностью его жизни, тем, чего он сам достиг, сам пережил. Более того, я скажу, что во время общения с о. Софронием мне представлялось, что он находится в состоянии если не обожения, то близко к этому. Вместе с тем, он сохранял все свои человеческие качества, то есть, с ним я понял, что обожение – это не утрата человечности, не дегуманизация, не развоплощение человека, а наоборот – он становится еще более человечным во всех своих проявлениях. Он становится Человеком с большой буквы и вырастает именно в то, чем предназначено быть каждому из нас. Я думаю, что свт. Григорий Богослов был именно таким – с одной стороны, у него были все свойства и качества обычного человека; с другой стороны, все они у него были преображены опытом богообщения и богословия. Богословия не как теоретизирования, но как живого, личного и творческого подхода к Богу. Свт. Григорий не случайно получил имя Богослова, стал одним из трех святых, удостоившихся такого звания. Его богословие является образцом не только в догматическом отношении, но и в отношении того, как вообще человек должен обращаться со словом. Меня часто поражало, когда я читал сочинения современных писателей, философов, какое огромное количество слов употребляется для выражения достаточно простой мысли. У свт. Григория количество слов всегда точно соответствует количеству мыслей, и ни у кого из отцов я не встречал такой поразительной точности, ясности изложения.

Да, сам святитель об этом говорил, что «обременение словом столь же неприязненно для слуха, сколь излишняя пища для тела». У него много ярких образов, запоминающихся мыслей. О состоянии современной ему Церкви свт. Григорий говорил: «Церковь без пастырей, доброе гибнет, злое наружу, – надобно плыть во мраке, нигде не светят путеводные огни, Христос спит». В наше время, я думаю, Церковь не стала намного лучше, чем при жизни великих Каппадокийцев. Как бы Вы оценили сегодняшнее положение Церкви, какие видны перспективы, в каком плане нам нужно работать в первую очередь?

Сейчас есть очень много людей, которые готовы поставить Церкви почти смертельный диагноз и предложить средства и свою помощь для исцеления церковных недугов. Но я думаю, что исцеление церковного организма должно начинаться с каждого человека, и каждый должен работать, прежде всего, над самим собой. И только если он сам станет настоящим, подлинным христианином, исцелит собственную душу, тогда только он сможет находить лекарства для лечения душ других людей. Это, прежде всего, относится к пастырям Церкви, потому что пастыри в силу своего положения обязаны помогать другим людям. Но если они будут пытаться помогать другим, не пройдя сами через трудности духовной жизни, путем подвига, который делает человека подлинным христианином, то все их учение будет, как «медь звенящая или кимвал звучащий», то есть не будет подтверждаться их собственным опытом. Исцеление Церкви каждый должен начинать с самого себя, и если это произойдет на уровне одного человека, это произойдет и на уровне окружающих его людей, и тогда здоровый христианский дух будет распространяться на всю Церковь и оздоровлять ее.

Сегодня Вы выступили с замечательным докладом о христианском браке и семье. Не кажется ли Вам, что единство семьи должно быть основано на Евхаристии, евхаристическом возрождении, ведь Евхаристия соединяет нас со Христом и через это единит и друг с другом?

Насколько известно, в Древней Церкви вступление в брак, благословение Церкви на брак осуществлялось, прежде всего, через совместное причащение супругов. Тогда, когда не было отдельного чинопоследования венчания, именно участие в Евхаристии было тем церковным актом, с которого начиналось бытие супружеской христианской пары. Я думаю, что Хлеб, сходящий свыше – Тело и Кровь Христовы – это то, что должно быть духовной пищей и вообще основой жизни для каждого христианина. Это – то, на чем держится приход, на чем держится христианская семья. Это – то, благодаря чему, я думаю, Церковь выжила в эпоху гонений. Казалось бы, Церкви было запрещено все: проповедь, издание книг, благотворительная деятельность, и оставлена только возможность совершения Евхаристии. И не случайно ведь в 60-е годы Хрущев говорил о том, что к 80-м годам можно будет показать «последнего попа». Это не просто партийная риторика, но прогноз, основанный на расчете. Рассчитывали на то, что люди, получившие образование и какие-то знания о вере до революции, к 80-м годам почти все уйдут из жизни, а молодежь в Церковь не пойдет. Этот расчет оказался неправильным прежде всего потому, что продолжала совершаться Евхаристия, и через причащение люди продолжали приходить ко Христу. Когда было запрещено все остальное, именно причащение держало Церковь и вывело церковный корабль к новой жизни.

Причащение – это основа. Думаю, что очень неправильно поступают те люди, которые причащаются редко: несколько раз в год или один раз, потому что в причащении должна быть большая регулярность. Человек должен жить от одного причастия до другого.

В своем докладе Вы затронули наболевшую проблему младостарчества, когда духовно не возросший священник навязывает чадам свою волю. У людей, попавших под такое влияние, очень велик авторитет младостарца, и его очень сложно поколебать. Как можно помочь этим людям открыть глаза на действительное положение вещей?

Видите ли, священник вообще должен приводить людей не к себе, а ко Христу, и если он пытается приводить людей к себе, строить все на своем авторитете, то это чревато большими духовными ошибками. Это чревато, кроме того, жизненными трагедиями для самих духовных чад. Бывает такая степень зависимости людей от своего духовника, при которой им невозможно уже открыть глаза на истину. К сожалению, надо сказать, что во многих случаях эти люди, так же, как и эти священники, потеряны для Церкви. Для них уже не Христос и не церковная жизнь на первом месте, а личность какого-то конкретного священника. Мы видим в некоторых общинах вокруг некоторых священников такое уродливое явление, которое в народе называют «мироносицами». Это женщины, которые не имеют никакой личной жизни, иногда бросают семью и посвящают себя слепому следованию за священником, которого воспринимают как кумир. Я думаю, что, прежде всего, сами священники должны трезво относится к себе, понимать, что спасение людей – не в их руках, но в руках Божиих, и что если они избраны Богом, чтобы быть орудиями в Его руках, то к этому нужно относиться с максимальным смирением и с большим трепетом. Не нужно пытаться присвоить себе то, что может сделать только Бог. Соответствующим образом следует строить отношения с духовными чадами. Если священник действует авторитарно, настаивает на том, чтобы его приказания беспрекословно исполнялись, то это не настоящий духовник. Подлинный духовник должен быть похожим на Христа. Христос, как мы помним, никогда ни на кого не действовал насилием, и вокруг него всегда были и те, кто следовал за ним, и те, кто не хотел следовать. Каждому Господь предоставлял свободу.

Даже после беседы о Хлебе жизни, когда многие отошли от Христа, и больше не ходили за Ним, Он спросил оставшихся: «Не хотите ли и вы отойти?»

Да, я думаю, что это пример. «Се стою у двери и стучу» – таков должен быть священнослужитель. Он может стучать в дверь, но не имеет права в нее вламываться, если его там не ждут.

Отец Иларион, что Вы посоветуете молодому человеку, который недавно пришел в Церковь и ищет путей реализации себя как христианина? Многие пытаются сразу поступать в семинарию, искать духовного пути… Я, например, считаю, что человек может и должен приносить пользу Церкви в том звании, в каком его призвал Господь.

Церковь, конечно, не может состоять из одних священников и монахов. Я думаю, что одной из основных и ближайших задач нашей Церкви является возрождение служения мирян, именно служения в Церкви. Не присутствия пассивного, как это часто у нас бывает, когда вся церковная деятельность находится в руках клириков, а миряне при этом просто присутствуют или являются объектом миссионерской и пастырской деятельности. Сами миряне – народ Божий – призваны на апостольское служение. Всякий человек, который призван быть христианином, призван быть и апостолом. Соответственно, апостольское служение вполне осуществимо как для лиц в священном сане, так и для мирян. Другое дело, что у нас не всегда находятся условия и возможности для людей, не имеющих священного сана, осуществлять свое миссионерское служение. В Церкви существует стереотип, что авторитетом обладают лишь священнослужители, а мирянин – это как бы никто, его слово не имеет никакой цены. Я думаю, что это неправильно, и от этого стереотипа мы постепенно откажемся, сама жизнь заставит отказаться от него.

Вспоминаю, как в самом начале 90-х годов я служил священником в Литве. Я был настоятелем собора в Каунасе. Литовские священники начали ходить в литовские школы учить детей. Я, естественно, обратился в русскую школу, которая была совсем рядом с храмом, с предложением директору проводить занятия для детей. Сначала был большой испуг, меня не хотели пускать, но потом решили попробовать в одном классе. Попробовали – всем понравилось, сразу же обратились из другого класса; в общем, очень скоро я начал вести занятия во всех десяти классах. При этом каждый день у меня была служба в соборе, я практически каждое утро служил литургию, а потом уже шел на занятия. Потом обратились еще из одной школы, и еще… Всего собралось пять школ. Я очень быстро понял, что только своими силами не потяну все это, и тогда на своем приходе отобрал самых грамотных людей и начал готовить их, и потом посылать в школы. Думаю, что так сама жизнь будет подсказывать пастырю, что своими силами они не смогут справиться с колоссальной миссионерской задачей просвещения общества, которое на протяжении стольких лет было лишено возможности приобщиться к самым основам веры. Тогда и возрастет апостольское служение мирян.

Спасибо большое за беседу. Ждем Вас снова в гости в Киеве.

Спасибо большое. Желаю Вам успеха.

Далее несколько вопросов задали студенты КДАиС:

Как Вы относитесь к целибату?

Я считаю, что это конечно, возможный путь, но… Помню, когда я сам стоял перед выбором, то сначала думал просто быть священником-целибатом. Архиерей, который меня рукополагал, – владыка Викторин Вильнюсский и Литовский – был еще дореволюционного воспитания, традиционных нравов; он был из вдовых протоиереев. Сначала он сказал: «Да, хорошо, я тебя рукоположу», – но потом: «Вот, по трезвом размышлении я понял, что в твоем возрасте надо либо принимать монашество, либо жениться, потому что если в 20 лет ты станешь священником-целибатом, то это представляет большую опасность». А если в более зрелом возрасте, в 30-40 лет, то думаю, что опасность здесь снимается. Если человек чувствует себя призванным к священству, но не призванным ни к браку, ни к монашеству, то тогда, конечно, он может быть целибатом. До тех пор, пока ясного ответа у человека нет, он не должен спешить с принятием решения.

Брак – это союз, который благословляется Богом. Но есть еще понятие родительского благословения. Два человека любят друг друга, но родители на их брак не согласны. Как поступать?

Думаю, что в условиях нынешней культуры, когда родители уже не являются определяющим фактором в выборе судьбы детей, могут быть такие случаи, когда возможно проигнорировать волю родителей. Но будущие супруги должны подходить к этому очень взвешенно. Часто практика показывает, что сначала родители очень негативно смотрят на возможность конкретного замужества, но постепенно свыкаются с этой мыслью, и потом даже воспринимают ее с энтузиазмом. Время может вылечить раны и расставить все по своим местам. Если же этого не происходит, а любовь сохраняется и становится все более глубокой, и люди, несмотря на то, что не состоят в полноценном супружеском общении, продолжают любить друг друга, тогда, я думаю, они могут пойти против воли родителей.

Залишити відповідь