Блог

В мае в Москве в очередной раз побывал Сергей Шмеман – сын протопресвитера Александра Шмемана, журналист “Herald Tribune”, живущий сейчас в Париже. Готовясь к написанию большой статьи о Русской Православной Церкви сегодня, С. Шмеман встречался с Патриархом Алексием II, со священнослужителями и мирянами, в столице и в провинции. Он поделился с “Благовест-инфо” своими впечатлениями, а также рассказал о восприятии в США и в России изданных два года назад “Дневников” о. Александра.

— Прежде всего, позвольте поблагодарить вас за издание “Дневников” о. Александра Шмемана на русском языке. По поводу этой книги были разные мнения: ее сравнивали и с “глотком свежей воды”, и с “бомбой”, и со “стрелой, пущенной в цель”, но никого эта книга не оставила равнодушным и, думаю, к ней многие будут не раз возвращаться. Как бы вы оценили восприятие “Дневников” в России?

— К нашей огромной радости и облегчению, “Дневники” приняты в России очень хорошо. Когда мы с мамой эту книгу издавали, мы волновались, особенно мама, что не поймут, будет критика… Но с самого начала оказалось, что не только понимают, но и находят что-то для себя важное. Критики, конечно, тоже есть, но в основном мы видим только позитивное. Люди читают, и каждый находит что-то свое, только ему нужное. Вот мы [С. Шмеман и его супруга Мария – прим. ред.] только что вернулись из Мурома, были там у одного игумена и обратили внимание: у него вся книжка по листикам разобрана, вся в закладках, что-то он в проповеди использует…

Я думаю, хорошо, что “Дневники” вышли через несколько лет после того, как настала свобода для христианства в России, — их читают люди, которые уже несколько лет как крестились, уже побыли в Церкви, и “Дневники” их убеждают, что свобода в Церкви – это возможно, и что это не так уж и сложно.

— То, что Вы сейчас сказали – “свобода в Церкви”– воспринимается в России многими очень настороженно.

— Мне кажется, что в России большинство людей пришло в Церковь уже взрослыми, у них не было церковного детства, семейной традиции. И такие новообращенные стали в первую очередь искать в Церкви правила, все эти “можно” и “нельзя”. Оказалось, что в храме множество табу: в одежде, в том, как стоять, что говорить в храме, но при этом есть убеждение, что батюшка знает все. Знаете, нам странно слышать, когда все время здесь говорят: “Батюшка меня благословил на это, на то, благословил не открыть вам двери”, например. Такое понимание Церкви как нисходящей сверху, в которой все должно быть ясно раз и навсегда, не найти в “Дневниках”.

— Что же такое церковная свобода для о. Александра?

— Мой отец всегда был абсолютно свободным и счастливым. Это не значит, что в Церкви все позволено. Наоборот, он был очень строгим в алтаре: богослужение – дело совершенно серьезное, здесь все должно быть правильно. Он ведь вырос в алтаре, прислуживал у архиепископа в Париже и знал литургию наизусть на всех языках. И всегда во время литургии у него было полное ощущение радости.

Но в Церкви обязательно нужно все понять, все рассмотреть. Можно и даже нужно сомневаться, спрашивать, искать путь, и священник может сомневаться. Отец жил в Америке – сколько там такого, что здесь у вас называют сектами! Но этого не нужно опасаться, отпихивать, ограничиваться – надо узнать.

По-настоящему, в Церкви все позволено, нет ограничений, нет табу — но только в том случае, если все восходит к Царству Божию. И в “Дневниках” это видно: через личное отношение отца к культуре, к природе, поэзии, к Солженицыну, ко всему – видно, что все в конце концов приходит к главному – к Церкви, к литургии. Вот в этом, мне кажется, суть: важно понять, что Церковь дает настоящую свободу.

А находить врагов, искать идеологические подходы, бороться против чего-то – это все старые привычки. Нет, надо сначала воспринять и радоваться, а тогда увидишь Церковь по-настоящему.

Сейчас Русская Церковь молодая, она выходит из изгнания. И мне кажется, то поколение священников, которое выросло в советское время, оно более открытое, потому что в гонениях надо было хранить самое главное — суть веры, суть христианства. Святейший Патриарх, к которому у меня огромное уважение, как раз это выразил, когда мы беседовали с ним: мы тогда жили только самым главным, сказал он нам.

И в “Дневниках” моего отца все тоже связано с поиском самого главного, а оно — всегда в Церкви, в богослужении.

— В России сейчас подводят итоги двух десятилетий церковного возрождения. А как на Западе воспринимается этот процесс?

— В основном, с глубоким непониманием, очень поверхностно, к сожалению. Что видят на Западе? Храм Христа Спасителя, богослужение с участием двадцати иерархов, за каждым — свой иподиакон, и еще сонм священников. Западные корреспонденты видят этот древний византийский блеск, и возрождение воспринимают в этом ключе – только внешне, поверхностно. Вот Путин ходит в церковь, а до этого Ельцин там стоял – и пишут, что возрождается такая националистическая церковь. Во Франции, где мы сейчас живем, уж очень секулярный мир, и в Америке, хотя страна очень верующая, но пресса совершенно секулярная. И там не могут понять, что здесь идет сложный процесс самовозрастания; возрождается не только Церковь, но и самосознание народа, идет поиск прерванной традиции после страшной трагедии. Все это мало понимают на Западе.

— Ваша последняя поездка в Россию была посвящена исследованию современного состояния Русской Православной Церкви. Каковы ваши впечатления, что оказалось самым важным?

— Да, эта поездка была сосредоточена именно на Церкви. Нам удалось поговорить с разными церковными людьми: иерархами, священниками, монахами, мирянами, журналистами, с Патриархом. Мое первое впечатление – это удивительно сложный, тяжелый процесс, но в основном — радостный.

Вспоминаю встречи в Муроме: там покоятся мощи св. Иулиании Лазаревской, из рода Осоргиных, это мои предки. Мы молились в церкви села Лазаревское, и батюшка так тепло нас приветствовал! Мы были и в столичных храмах, и в деревнях, и мы видим: люди ходят, молодежь тянется, все стараются понять, ищут, что значит быть христианином, православным, т.е. идет очень важный процесс. Но он и очень-очень сложный: тут на каждом повороте соблазны, гораздо легче восстать против чего-то, и часто застревают на таких поворотах. Или перевешивает уклон в русскость (быть русским – значит, быть православным), или такой “туризм” по церквям-монастырям, и кажется, что это главное. В этом нет ничего плохого – могут быть разные пути, но важно, что само движение идет.

— Патриарх Алексий II не раз говорил, что период восстановления храмов, в основном, закончился, и перед Церковью теперь встали новые задачи.

— Да, мы встречали очень хороших священников на местах, которым пришлось становиться строителями, прорабами, доставать кирпичи, цемент, своими руками строить церковь, и люди им помогали. Но теперь все больше ощущается нужда в церковной общине, которая была абсолютно потеряна в советское время, да и до этого тоже особенно не существовала. Я, конечно, не авторитет, но мне кажется, что это следующий важный этап – создание общины. Я надеюсь, что наш западный опыт тут может помочь. Кстати, даже Зарубежная Церковь, прожив на Западе столько лет, восприняла это западное понятие прихода.

У нас прихожане выбирают совет, он осуществляет благотворительные проекты на деньги, которые каждый прихожанин вносит ежемесячно. Строительные, финансовые, организационные дела – это все миряне могут делать, священник от этого освобожден и занимается тем, чем он должен. В том числе – навещает прихожан, и не только тогда, когда они болеют или умирают, а у нас принято приглашать батюшку иногда поужинать, и он за столом — как глава семьи. Таким образом личные связи строятся, и это очень важно — вместе собираться, вместе молиться.

Вспоминаю, как мой отец, к примеру, на Пасху, в Великую субботу, просил молодежь остаться и чистить церковь. Мы проводили за этим занятием 2-3 часа, это была большая работа – воск, например, с ковра соскоблить, это нелегко. И когда мы приходили ночью на заутреню, мы чувствовали, что это мы сами сделали, а не кто-то для нас.

Я думаю, что одним из пастырских даров отца была способность всех подключить к общему делу, которым была и литургия. У нас на даче, в Канаде, построена небольшая часовня, и по воскресеньям до 60 человек собиралось – по нашим понятиям, много, и все принимают участие: поют, читают, чистят, прислуживают, а на крестный ход обязательно что-то каждый несет, у всех своя роль. И, конечно, не получается так, что батюшки, как на эстраде, что-то проделывают, а здесь люди отдельно, сами по себе – кто свечку поставит, кто что-то свое делает в храме…

— …и при этом плохо понимает, что происходит. Задача церковного просвещения, миссии и катехизации сейчас стоит в Русской Церкви очень остро. Церковь ищет язык, на котором она могла донести до мира свое благовестие. В “Дневниках” об этом тоже много говорится.

— Я не хочу критиковать, но мне кажется, что поиски этого языка во многом обращены в прошлое. Посмотрите, в России в церковных лавках книжки лежат — в основном, это репринты XIX в. Такое чувство, что все, что было тогда, – правда, а сейчас — мы еще не уверены. И опять можно сказать о нашем опыте, которым хочется поделиться. Например, у нас была Софья Сергеевна Куломзина, которая возглавляла дело детского просвещения. Она издавала книги, журналы детские, самые простые, с объяснениями богослужения для детей – это очень хорошо воспринималось, и здесь может пригодиться. В Вашингтоне, например, где живут наши дети, в приходе здание воскресной школы больше, чем здание самого храма. После литургии дети идут по классам, и взрослые тоже, с ними работает настоятель. Важно посмотреть своими глазами, как это может быть живо: праздники, рисунки на стенах – дети с удовольствием ходят, и это помогает чувствовать себя общиной, знать друг друга, делать общее дело.

— Хочу спросить вас о значении наследия о. Александра для Православной Церкви в Америке. Можно ли сказать, что его служение дало импульс для обновления, оздоровления Церкви?

— Сейчас Американская Церковь — в организационном кризисе. Церковная власть оказалась слабой, и на верхушке огромные проблемы. В ноябре будет Собор, и, надеюсь, все встанет на ноги. И сила того, что сделал о. Александр, ощущается: во время кризиса в каждом приходе (кстати, в американских храмах все больше служат по-славянски, потому что очень много русских сейчас приезжает) все это обсуждается, люди вместе молятся за епископов, готовятся к Собору, в котором, конечно, будут участвовать и миряне. Как раз это я старался объяснить в Отделе внешних церковных связей в этот раз в Москве: вы судите по хаосу, который у нас наверху, но приезжайте и посмотрите на Собор, где будет весь народ церковный это обсуждать. Вы увидите, что Церковь вполне живет: приходы не раскололись, наоборот — они продолжают жить, в них уже своя сила, они себя считают живым американским православием. И здесь, конечно, вклад моего отца, ведь те священники, которые служат сейчас, в основном — выпускники Свято-Владимирской семинарии, которых он готовил. Мы немало путешествуем по Америке и видим: приходы активны, священники, многих из которых я знал по семинарии, продолжают там служить. В общинах — огромная, живая сила, это уже существует и не уйдет. А отца очень помнят, мы чувствуем это, когда приезжаем куда-нибудь: такое уважение, такая память, все его книги в приходах есть.

— Я слышала, что некоторые в Америке упрекают о. Александра в модернизме, в размывании границ православной традиции. Наверное, таким людям его понимание свободы оказалось не по силам.

— Отец был историк Церкви и, как он понимал, возвращался к чему-то в церковной жизни, а не старался модернизировать. Например, тайные евхаристические молитвы читал вслух. У нас, кстати, в храмах алтарь весь открыт, видно все со всех сторон, нет секретов от верующих. Или бывает, что люди причащаются только раз-два в год, а он говорил, что причастие – это первоначальная, основная часть литургии. Так что его делание было возвращением к источникам христианства и литургии. Конечно, вокруг этого могут быть дебаты, особенно со стороны тех священников, которые так привержены мельчайшим правилам. Но я просто не знаю прихода в Америке, где православный верующий из России не почувствовал бы себя именно в православной Церкви. Вообще американцы – свободный народ, и это не отец выдумал. В церкви платочки, юбки необязательны, но зато у нас все приходят на службу вовремя, а во время литургии никто не ходит, не ставит свечи. Например, во время “Отче наш” никому не придет в голову молиться где-то сбоку какой-то иконе. В этом смысле у нас, может, больше дисциплины. Наверное, приехав из России, можно обнаружить что-то непривычное, но чтобы все перешло в какое-то “делай что хочешь” – такого нет. Мой отец вообще был очень строгий литургист, строгий ректор академии, повторюсь.

— Недавно вы беседовали с Патриархом Алексием. Какие у вас впечатления от этого общения?

— Это была именно беседа, не интервью. Он рассказывал, что его радует, что тревожит. Не берусь точно пересказывать его слова. Он вспоминал свою молодость в Эстонии, рассказывал, как, будучи епископом Эстонским, предотвратил закрытие монастыря. Попросив у властей отсрочку, он пригласил в этот монастырь видного деятеля Лютеранской Церкви, и об этом написали в западной прессе, что помогло обитель отстоять. Он привел такой пример, чтобы показать, как приходилось иногда хитрить, чтобы сохранить церковь. Нельзя было допустить, чтобы она стала целиком подпольной; она должна была оставаться действующей.

Еще он нам рассказывал, как он сейчас служит. Вот представьте: он немолодой уже человек, с болезнями, естественно, но служит 160 раз в год. А Патриарху служить – это не стоять в уголке. Мы были очень тронуты, а он был очень расположен, открыт, готов на любой вопрос ответить. Что его тревожит? Больше всего, как мы поняли, расколы – на Украине, в Эстонии. Он понимает, что есть крайне правые, крайне левые, но это надо как-то переживать, не доводить до раскола, хранить единство.

— Как он воспринял “Дневники” о. Александра?

— Мы до этого как-то не дошли, и мне грустно, что я не спросил у него. Но он всегда говорит очень личные, очень сильные слова об о. Александре как о воспитателе, учителе. Мы уже не первый раз встречались, и у меня всегда ощущение, что он — правильный человек, в правильном месте и в правильное время. Он всегда понимает, что главное – это единство Церкви и Царство Небесное.

Беседовала Юлия Зайцева