Диакон Андрей Глущенко: “Быть православным – значит служить кафолической истине”

Один из молодых богословов нашей Церкви, преподаватель патрологии и православного богословия, диакон Андрей Глущенко уже известен читателям своими публикациями на актуальные темы соверменной церковной жизни. Мы хотим ближе познакомить аудиторию портала с нашим внештатным автором и с этой целью пригласили его для беседы в редакцию.


Отец Андрей – кандидат богословия, его работа об антропологии преподобного Максима Исповедника была защищена в Киевской духовной академии в 2002 году. Преподает курс основ богословия и апологетики, патрологию и догматическое богословие на отделении церковных регентов Национального педагогического университета им.М.П.Драгоманова. Клирик храма святителя Николая Чудотворца в г.Ирпень Киевской обл.


Зачем нужно богословие?


Богословие Церкви имеет многовековую историю. Когда-то оно играло ключевую роль в церковной жизни и проистекало из ее опыта. Сейчас же кажется, что богословие стало уделом кабинетных исследований и на жизнь Церкви больше не влияет. Однако, даже в светских учебных заведениях вводят курс богословия. Зачем необходимо богословие?


Я отвечу, как формулирую лично для себя. Человек – достаточно сложное и загадочное существо. В его внутреннем мире всегда остается место для определенной тайны. Первой загадкой есть “я” – я сам. Каждый может задуматься над вопросом: почему я существую? Не почему существует человек, который носит мое имя, не почему существует мое тело, вот этот человеческий организм – биология это объясняет. Но почему существую я лично? Это и есть первая загадка, ведь объяснить существование моей именно личности чем-либо в этом мире я не могу. Моя личность ни из чего в этом мире не выводима. Я не могу объяснить, почему именно я родился в тот день у тех родителей, когда родился, а не за тысячу лет до или после. Я не могу даже доказать, что моё я вообще должно было когда-нибудь появиться. Но, тем не менее, я существую. Вторая загадка – это мир. Мир не вечен, а наука говорит только о возрасте Вселенной и ее истории, но не объясняет, что было, так сказать, до того, как Вселенная возникла, и почему она возникла, а также почему Вселенная имеет именно такие фундаментальные характеристики, что мы наблюдаем, а не другие. И третья загадка – это Тот, Кто, очевидно, и является причиной необъяснимого – Бог. Если человек относится к этим вопросам ответственно, то он не может не искать ответа на них.


Для всякого мыслящего человека осознание невозможности обойти эти загадки стороной естественно. Убежать от самого себя, из этого мира, а значит, и от Бога человек не может. Поэтому богословие, как определенное знание о Боге, о Его отношении к миру и к человеку, является необходимым для человека и совершенно естественным.


Но почему именно богословие? Разве не достаточно просто верить, что есть Бог, обращаться к Нему с молитвой и стараться нравственно жить? Зачем все эти догматические споры, сложные формулировки, системы богословия?


Тогда можно поставить вопрос: в какого Бога нам верить? Как Его представлять? Да и молиться ли вообще Ему? Является ли Бог личностью? Ведь миллионы людей – буддисты – верят в безликую нирвану, молиться которой для них – безумие. Миллионы верят в существование единоличного  Бога, открывшегося в отдельных пророках, как, например, последователи ислама, но считают безумием веру в то, что Бог воплотился, стал человеком. Молиться Христу для них – богохульство. Да и само содержание молитв напрямую зависит от того, как мы представляем Бога и Его действия в отношении к миру.


С другой стороны, разум человека не является чем-либо, от чего верующему необходимо отказываться, что следует презирать. Согласно представлению святых отцов, разум человека есть высшая способность его души. Все в человеке само по себе благо. Все в его природе создано Богом и поэтому является добрым. Зло возникает лишь тогда, когда мы начинаем неправильно использовать свои способности, сами по себе благие и необходимые. Поэтому высшее предназначение человека заключается не в том, чтобы отказываться от своих, Богом данных, способностей, но чтобы раскрывать их так, как того желает Бог. Высшая способность души есть разум. И человек обязан правильно пользоваться этой способностью, но вовсе не пренебрегать ею. Бог открывается человеку так, что человек может понимать Откровение, облачать его человеческими словами. Это тайны, которые, тем не менее, поддаются и подлежат осмыслению.


Какой должна быть “повестка дня” для богословия сегодня?


Возможно, что важнейшим вопросом в богословии сегодня становится антропология. Сейчас актуальная богословская тематика, хоть пока и не очень явно, переходит именно в эту область – что такое человек? как правильно понимать человека, его происхождение и цель? О том, как следует, так сказать, “понимать” Бога, наше богословие дает определенные ответы. О том, как “понимать” Боговоплощение, Христа – Церковь тоже отвечает достаточно ясно. Но современность ставит перед нами достаточно остро вопрос: что такое человек? Здесь возможны разные подходы, начиная от чисто материалистического. Современная “деконструкция” человека, отказ от христианского его понимания, ведет и к полной “деконструкции” всего христианского богословия. В чем назначение человека? Насколько взгляды современной науки совместимы со святоотеческими представлениями?


Сейчас в богословии поднимаются вопросы, связанные со взглядами науки на возникновение человека. Например, действительно ли теория эволюции в корне противоречит библейскому и святоотеческому взглядам и не может быть с ними согласована? Я лично склонен считать, что теория эволюции, при правильном к ней подходе, не противоречит православной богословской антропологии. При этом согласовании науки и богословия важную роль играет “антропный принцип”, особенно в его “сильной” формулировке. К сожалению, православные богословы у нас, в Украине и в России, сейчас мало занимаются этой проблематикой. Проблематикой, кстати сказать, в высшей степени актуальной. Ею чаще всего занимаются богословы-любители. И их результаты далеко не всегда убедительны ни для ученых, ни для других богословов.


Догматы и жизнь


Однажды митрополиту Антонию Сурожскому Николай Зернов высказал мысль о том, что “вся трагедия Церкви началась со Вселенских соборов, когда стали оформлять вещи, которые надо было оставлять еще гибкими”. И владыка Антоний сказал: “Я думаю, что он был прав… Это не значит, что Вселенские соборы были не правы, но они говорили то, до чего они дожились. И с тех пор богословы тоже до чего-то дожились…” Он прав?


Оформляли ли Вселенские соборы то, что следовало бы оставить гибким? Не думаю. Неужели вопрос, является ли Христос Богом, или высшим творением, или простым человеком, должен быть гибким? Догматы Вселенских соборов являются для православного богословия фундаментом. Без них все богословие рассыпается как карточный домик.


В Киеве как-то, не так давно, состоялось очередное неформальное собрание богословов и философов. Мы слушали доклад несторианина, который со своих позиций, позиций своей Церкви, давал оценку взглядам преподобного Максима Исповедника. Именно во время этой беседы, мне кажется, со всей очевидностью стало понятно, что же именно в первую очередь разделяет нас, православных “халкидонитов”, с одной стороны и, как это ни странно, несториан и монофизитов вместе – с другой. Парадоксально, казалось бы, но эти два крайних, противоположных течения оказываются гораздо более близки друг ко другу, чем к нам. Докладчик категорически, во-первых, отверг понимание Бога как личности. Докладчик также утверждал, что учение преподобного Максима о двух волях во Христе является абсурдным, поскольку воля якобы производна только от личности. Во Христе, по его словам, еще можно говорить о некоторой “личностности”, хотя о Боге так говорить нельзя. И от этой некоторой квази-личностности может происходить лишь одна единая воля. Таким образом, расхождения между нами существуют даже в понимании того, что такое ипостась, природа, сущность. И это не просто игра словами. Это не просто недопонимание или различное определение данных терминов. Как раз наоборот. Как во времена преподобного Максима, так и сейчас, богословы, занимающиеся этими вопросами достаточно глубоко, не на уровне экуменических встреч и чаепитий, а на уровне серьезного исследования, достаточно ясно понимают смысл, который вкладывали отцы в эти слова, и смысл, который вкладывали их оппоненты. Они осознают всю очевидность различий между ними.


Не касаясь несториан и монофизитов, хочу сказать, что, например, из расхождения в сотериологии практически с неизбежностью возникают расхождения в аскетике. Мы видим это на примере многих направлений в протестантизме. Когда искажается понимание совершенного Христом спасения, искажается и понимание того, что человек сам должен делать, чтобы спастись. Нравственные заповеди покоятся на догматах. Хотя большинство верующих и не замечают этого, просто следуя тем нравственным нормам, о которых говорит Церковь.


В наше время в христианстве желают скорее видеть религию только нравственности, а не также религию веры, догматов, богословия. Но без догматов христианская нравственность теряет свою основу. Нравственные заповеди становятся просто неубедительными, превращаются в необязательные “обычаи”, что мы и замечаем в современном мире. Должен ли я жить праведно для того, чтобы наследовать жизнь вечную, или же просто потому, что так когда-то кем-то было принято?


Не должен ли в 21 веке в богословии встать вопрос: “что такое Церковь?” Можно ли искать признаки Церкви за пределами Церкви?


Это очень сложный вопрос, на который нелегко ответить. Безусловно, провести строгие границы Церкви невозможно. Это не значит, что границ вовсе нет. Просто нельзя вывести однозначной работоспособной “формулы”, по которой можно было бы строго вычислить, какие люди принадлежат к Церкви, а какие – не принадлежат. Но я хотел бы рассмотреть этот вопрос с другой стороны.


Наша Церковь называется кафолической, то есть, буквально, всеобщей. И я бы сказал, что сейчас мы определенно переживаем кризис кафоличности. Если говорить о кафоличности или, как это переведено в нашем Символе веры, о соборности Церкви, то, к сожалению, многие русскоязычные православные христиане даже не знают значения того слова, которое каждый день читают в Символе веры. Часто пытаются связывать “соборная” со словом “собор” и, прежде всего, с соборами как собраниями епископов. Хотя ни этимологически, ни, скажем так, исторически это не является корректным. В греческом тексте того Символа веры, который мы называем Никео-константинопольским, Церковь определяется как кафолическая. Слово “кафоликос” в греческом языке имеет основное значение – “всеобщий”. В современном русском языке наиболее подходящим по смыслу словом было бы “универсальный”, то есть такой, что по своим внутренним качествам может подходить ко всему, может быть предназначен для всего. Например, “клей универсальный” – то есть способный клеить всё. И именно благодаря таким своим внутренним качествам “универсальное”, кафолическое может иметь внешне широкую область для распространения.


Кафоличность как универсальность


То есть “кафолическая” указывает одновременно на внешние и внутренние свойства Церкви?


Да. Если мы обратимся к святоотеческой письменности, то увидим прежде всего эти два взаимосвязанных понимания кафоличности. Первое, внутреннее: Церковь и ее благовестие таковы, что обращены ко всем без исключения людям. Для Церкви не существует – и это есть самое главное понимание кафоличности – границ национальных, социальных, культурных; ее членами могут быть и не имеющие никакого образования люди, и профессора. Истина универсальна. Для Церкви не имеет значения, какой ты национальности, социального происхождения. Церковь обращена ко всем, ко всему человечеству во всем его целом. Из такого понимания кафоличности следует понимание внешнее, что Церковь должна существовать по всей земле, во всех народах.


Хочу отметить, что перевод слова “кафолическая” как “соборная” в нашем Символе веры нельзя назвать безусловно ошибочным. Хотя этот перевод вовсе не принадлежит временам Кирилла и Мефодия, он возник позже. Нельзя сказать, что он ошибочен, если понимать здесь слово “соборная” как “собранная”, без прямого отношения к собраниям епископов. Церковь должна быть собрана от всех пределов земли, из всех народов. И каждая поместная Церковь является кафолической, потому что она собирает всех христиан, проживающих в данной местности.


Здесь, мне кажется, можно увидеть взаимосвязь кафоличности Церкви и миссии. Так ли это?


Учение Кафолической Церкви по определению должно быть истинно для всех людей, и поэтому Церковь должна быть распространена по всей земле. И если говорить о Церкви в таком аспекте, то, конечно же, мы переживаем сейчас кризис такого подлинного понимания кафоличности. Выражается он в том, что мы сами воспринимаем Церковь очень узко, замыкаем в определенные рамки. Во-первых, это национально-культурные рамки. Православие отождествляется всего с несколькими ареалами, прежде всего – греко-язычный и славяне, восточные и южные. Мы не желаем выражать кафоличность Церкви в конкретных делах и, прежде всего, в деле проповеди. Даже само слово “проповедь” мы сейчас научились понимать совсем не в его подлинном смысле. Проповедью мы обычно называем поучение священника после Евангелия. Но в древности такое поучение называлось “словом” – “логос”, или “беседой” – “гомилия”, но не проповедью. Слово “проповедь”, “киригма”, указывает на обращенность вовне – то есть не к членам Церкви, к нехристианам. Апостолы несли проповедь – были проповедниками. А сейчас прекрасными проповедниками мы называем церковных ораторов. Настоящий проповедник – это тот, кого мы сейчас привыкли называть миссионером. Хотя и многие миссионеры сейчас работают на ниве не проповеди нехристианам, а воцерковления тех, кто и так номинально уже считает себя православным.


Можно ли сказать, что в наше время Церковь ведет активную миссионерскую работу?


Не думаю. Я даже не говорю о проповеди среди нехристианских народов. Мы считаем это уделом протестантов. Если вы зайдете в любой храм или православный магазин Московского Патриархата города Киева, то почти не найдете там церковной или богословской литературы на украинском языке. Обращена ли наша Украинская Церковь к украиноязычным гражданам? Далее, много ли издается у нас книг, например, обращенных к думающим, ищущим нехристианам? Книг, серьезно ставящих мировоззренческие вопросы? Объективно, без заведомого ослабления доводов другой стороны рассматривающих аргументы “за” и “против”? И именно здесь возникает вопрос: что значит для Церкви быть кафолической, всеобщей, обращенной совершенно к каждому человеку? И как мы желаем это воплощать? Оказывается, что мы, современные христиане, часто сами не умеем отличить существенного в вере Церкви от второстепенного.


Существует современный соблазн отождествить Церковь не с ее заповедями, не с вероучением, а с ее обрядами или, что еще опаснее, целиком отождествить с национальной культурой, неважно – русской, украинской, греческой, представить ее только как часть такой культуры. Это не значит, что обряд ненужен, или что Церковь должна презирать в человеке национальное. Вовсе нет. Но обряд не должен играть главенствующей роли. Обряд – это то, во что обряжают, наряжают. Как человек в красочном наряде. Что важнее? Человек или его дорогой костюм?


Связаны ли, таким образом, кафоличность Церкви и ее богослужение?


Безусловно. Но кризис кафоличности проявляется и здесь. Храмовое богослужение теперь привлекает не проникновенностью молитв, особенно древних молитв, праздничных канонов святых Дамаскина и Косьмы, очень выразительных, даже экспрессивных, и догматически глубоких. Эти каноны теперь скороговоркой прочитываются, пока люди стоят в очереди “на помазание”, и едва ли какой-нибудь простой прихожанин сможет точно объяснить смысл хотя бы одного тропаря из них. Богослужение производит на нецерковных людей нередко чисто внешний, эстетический эффект – саккосы, фелони, входы с Евангелием, с кадилом… В первом или втором веках не было таких саккосов и фелоней. Они и есть обряд, наряд. Человек не должен быть голым, но и одежда не должна превращаться в нечто, что важнее находящегося в ней человека. Обряд, безусловно, очень важен, но не он главное в Церкви. Затем, человек не может не принадлежать к определенной национальности, не может говорить на не-национальном, каком-то сверх-национальном языке. Но национальное в Церкви не должно превращаться в самоценность. Церковь способна воспринять в себя любую национальную культуру, воплотиться и в ней, но тем самым ее очистив и преобразив.


Каким должно быть, по вашему мнению, отношение Церкви к национальному вопросу?


Национальные различия не противоречат кафоличности Церкви. Человек не может не принадлежать к определенной национальности. Бог же одинаково любит все народы и не отдает кому-либо предпочтения по национальному признаку. Но, к сожалению, национализм, привносимый людьми в Церковь, оказывается сегодня одной из самых серьезных проблем. Это касается как Украины, так и России. Одни отождествляют Православие с “русскостью”, другие – с “украинскостью”, собственно,  вследствие  чего в Украине мы и видим раскол. Иные отождествляют Православие, скажем так, с “эллинистичностью”. Такой подход – угроза кафоличности, а по сути – ее отрицание. Кафоличность Церкви, ее универсальность – это универсальность истины, которая всеобща. Как всеобща физика или математика, независимо от того, на каком национальном языке выражать их законы или какими буквами писать их формулы.


Истина имеет, можно так сказать, душу и плоть. Душа – это основное, это суть христианского вероучения и нравственности. Плоть – это воплощение в обряде, в языке, в той же национальной культуре, насколько она христианизирована.


И дай Бог, чтобы православные христиане в Украине понимали: быть православным – это значит служить истине, которая кафолична, всеобща. В том, что большинство окружающих нас людей – по сути не христиане, наша вина. Мы ответственны не только за самих себя. Христианин ответственен также за то, как, глядя на него, воспринимают Христианство другие. Ведь нехристиане узнают о сущности нашей веры не из наших книг, а из общения с нами. И если я, уверенно считая себя православным христианином, открыто заявляя об этом, сам плохо знаю учение Церкви, предлагая вместо него окружающим некий созданный мною самим суррогат, то, к сожалению, на мне могут исполниться слова Евангелия о фарисеях, которые и сами не вошли, и воспрепятствовали войти желающим.


И поэтому сегодня всем молодым христианам весьма желательно изучать богословие. Задача миссии лежит на каждом из нас, желаем мы того, или нет. Быть христианином, повторю – это служить истине. А служить ей можно лишь ее познавая и проповедуя ее другим.


С гостем редакции беседовал свящ. Андрей Дудченко, “Православие в Украине

Цей запис має один коментар

  1. Сергей

    Очень любопытно. Хотя многие вопросы набегу рассмотрены. 🙂

Залишити відповідь