Преподаватель Киевской духовной академии протоиерей Борис Удовенко: “Надо бы несколько облегчить участь наших верующих”

Преподавателя Киевской духовной академии протоиерея Бориса Удовенко как огня боятся студенты – от “первогодок” до выпускников. Чтобы заработать хоть один балл на его уроке, нужно выучить втрое больше заданного. Нет, это не злость или желание подпортить студенту жизнь… Около тридцати лет этот священник не просто читает лекции по догматическому богословию, а закаляет будущих пастырей, учит их подходить к вопросам так, словно от ответа зависит чья-то жизнь, готовит к нелегкому служению в этом непростом мире. Жизнь отца Бориса поражает своей сложностью, начиная с самого детства, когда во время войны погиб его отец, отойдя от дома всего на несколько километров. Тяжело ему и сейчас, когда позади семьдесят трудных лет. В канун своего юбилея (родился он 17 октября 1936 года) отец Борис любезно принял журналистов нашего Интернет-портала в своем храме и рассказал, как сквозь столько трудностей и невзгод пронес веру в сердце и добрую улыбку на устах.


– Отец Борис, ваша церковь отмечает в этом году столетие со дня освящения. Как настоятель одного из храмов, действовавших в советские годы, скажите, с какими чувствами община во главе с вами вступает во второе столетие своего существования? С какими надеждами, чаяниями или проблемами?


– Ну что, с проблем начать?


– Вам виднее.


– Проблемы есть всегда – в разное время разные. Без них не бывает; более того, решение проблем – это и есть жизнь. Проблемы – это не обязательно что-то чрезвычайное, может быть и обычное явление. Например, подготовка к празднику, проведение праздника, чтобы все было уютно и удобно. Но всегда бывают искушения. Из своего личного опыта могу сказать, что чем больше праздник, тем больше искушений. К этому надо быть готовым и переносить, как говорил Пушкин: “Хвалу и клевету приемлю равнодушно”. Надо принимать трудность как жизненный эпизод.


Как мы пришли к этому столетию – это намного интереснее чем то, как мы будем жить в следующем. Люди пережили чрезвычайные потрясения, пройдя через сложности во взаимоотношениях между Церковью и государством. Более семидесяти лет мы жили в атеистическом государстве, которое не только не терпело людей иноидейных, но и противодействовало им. Наше счастье, что Свято-Покровский храм дожил до этого столетия, пройдя через два потрясения, которыми, собственно, могло все и закончиться.


Я имею в виду разрушение храмов после революции. Церковь выжила и во время Великой Отечественной войны. Правда, с одним ранением. Когда мы делали купол, нашли бомбу, которая застряла в древесине и чудом не взорвалась. Бог миловал людей, и храм подошел к столетию своего существования не разрушенным. Хотя повреждений было много. За два года до начала войны он был закрыт. Из старого иконостаса осталась только одна икона архистратига Михаила, висевшая при входе в алтарь. Перед войной здесь был склад, поэтому не сохранились иконы и утварь.


Судя по внешнему виду этого образа, мы можем предположить, что старый иконостас был высоким. Теперь он низенький и мы к нему привыкли.

Современные деревянный иконостас и жертвенник изготовили местные резчики. У нас в храме есть иконы, написанные выдающимся художником Иваном Ижакевичем. Роспись делалась в разное время и разными людьми. Сегодня трудно сказать, когда именно расписали храм, уж очень давно это было и мало что уцелело. Я служу в этой церкви уже тридцать лет. За это время расписывали центральный купол и стены клироса, а два года тому назад мы обмыли весь храм от копоти.


– Советские годы, через которые прошел храм, принесли в новейшую церковную историю имена многих новомучеников. Ваша церковь – одна из самых кровавых в Киеве и к ее столетию здесь открылся мемориал. Связано ли это с людьми, которые служили здесь в годы советской власти?


– Я всегда вспоминаю двух людей: один был диаконом, а второй – псаломщиком. Их имена известны, а вот как и где они закончили свою жизнь – покрыто тайной. В мемориале мы хотим установить две доски: на одной выгравировать список строителей церкви, на другой – список ее служителей, чтобы увековечить их память через сто лет. Есть люди, которые еще помнят те времена. Один человек, к примеру, рассказывал, как, будучи ребенком, вместе с другими детьми возил телегами кирпичи с завода, который находится неподалеку. Есть потомки строителей и ктиторов Свято-Покровского храма. Но, к сожалению, есть и такие, память о которых уже стерлась. У нас сохранилась фотография, сделанная, судя по одежде людей, еще до революции. Под снимком надпись: “Узнает ли кто своего деда?” Фото висит здесь много лет, и до сих пор не нашелся человек, который смог бы опознать здесь своего родственника.


– Скажите, район Приорка всегда был такой, как сегодня?


– Нет, в те времена здесь был старый частный сектор. Уже в советское время его начали сносить из-за ветхости домов, а местных жителей отселили на Оболонь – там им дали квартиры. Многие их тех, кто остался в живых, или родственники отселенных, приезжают сюда и сегодня. Храм – это, наверное, единственное, что напоминает им о тех временах. А новое поколение людей не так сильно привязано к храму. В то время храм считался деревенским, а в деревне, как вы понимаете, народ более верующий, чем в мегаполисе. Старожилы считают, что этот памятник духовности предки построили специально для них. К тому же здесь было огромное кладбище. Многие перехоронили своих родственников, остальных – сравняли с землей. Остались невредимыми лишь те могилы, которые оказались в церковной ограде.


– Отец Борис, мы бы хотели попросить вас мысленно вернуться в эпоху вашей молодости, когда вы вместе с Блаженнейшим Митрополитом Владимиром учились в семинарии. Какими были ваши студенческие годы? Что больше всего запомнилось?


– Студенческие годы обычно считают хорошим временем. Хотя так говорят со стороны – или тот, кто все это уже пережил, или тот, кто вообще не учится. Но не сами студенты. Для них этот период – не лучший в жизни, потому что они учатся и готовятся к тому, чтобы стать в жизни другими людьми. А любая подготовка предполагает трудности. Для меня студенческое время было очень хорошим, хотя и тяжелым. Особенно во времена Хрущева, когда нам говорили: “Куда вы идете? У вас нет будущего. Мы строим коммунизм, а при нем нет места для религии. Вы, молодые люди, столкнувшись с коммунизмом, будете выброшены как ненужный элемент”. Тогда мы воспринимали это неоднозначно. С одной стороны – воинствующе. С другой стороны, тогда было много всяких антирелигиозных брошюр. Мы их собирали, читали, прорабатывали – не сами, а с преподавателями. Мы не верили, что коммунизм будет скоро и что мы уйдем в никуда. Вера в будущее нас поддерживала. Говорят, тогда было лучше. Но теперь я сам преподаватель духовной семинарии, так что могу сравнить сегодняшних студентов с теми, кто учился тогда. Тогда поступить в семинарию означало сознательно пойти на страдания. И мы были на это готовы.


– А почему, по-вашему, молодежь сейчас идет в семинарию?

– Так ведь нужно же учиться, получить образование, кто-то предложил, кто-то посоветовал. Не очень современные студенты этим дорожат и не так ценят то, к чему идут. За много лет преподавательской деятельности я увидел, что далеко не все нынешние абитуриенты следуют потом избранным путем. Получив образование, многие им не пользуются. А значит – это потерянное время. Вот если бы они продолжали совершенствоваться, может быть, с возрастом приобрели бы все остальное, и все стало бы на свои места. Мое поколение было крепче. Даже если сравнить его с поколением моего деда, я тоже могу сказать, что дедовское поколение было сильнее – и в физическом, и в духовном плане.

– А каким студентом был Блаженнейший Митрополит Владимир? Можете привести какие-то интересные примеры или курьезные случаи?


– Если бы мы тогда знали, что Блаженнейший среди нас… Но ведь тогда мы все были студентами. Атмосфера вокруг нас была особенная – мы были у всех на виду. С одной стороны, нас как-бы отобрали по своей крепости, а с другой – нас постоянно подстерегала какая-то участь, Мы должны были быть очень осторожными. Поэтому между нами тогда была крепкая дружба, основанная на доверии. Вот мы так с Митрополитом Владимиром и проучились восемь лет. Был еще третий друг – уже покойный отец Иоанн Черниенко… В то время, когда Блаженнейший Митрополит был одним из нас, он отличался любовью к книге, трудолюбием, добросовестным отношением ко всем и всему. В Одесской семинарии он работал в библиотеке и всегда предпочитал книгу кино или театру. Я не могу сказать, что он вел монашеский образ жизни еще со студенчества. Нет, он был обыкновенным студентом. Но по всему было видно, что он готовится к чему-то серьезному. Он хорошо овладел словом, говорил очень красивые проповеди, был начитан и эрудирован, был всегда в числе первых в семинарии и академии. Это первенство ощущается и сейчас, когда он возглавил Украинскую Православную Церковь. Для него -это тяжелая ноша, а для нас – радость и Божье благословение. Он уверенно ведет Церковь без сильных потрясений и столкновений, очень умело обходят острые углы, иначе не так легко жилось бы православным в Украине.


– Каким был в то время досуг студентов духовных школ? Кроме театра и кино были ли знакомства с девушками и развлекательные встречи?


– Тогда не было таких развлечений, как теперь у студентов. Скажем, в какие-то праздники были и вечера, и застолья, и торжества. Но мы не ходили по ресторанам. Тогда это для нас считалось предосудительным и для нашего студенческого кармана не доступным. Но даже если бы мы и могли туда попасть, атмосфера тогдашних ресторанов была далека от современной. Чаще всего мы собирались на квартире у своих товарищей. Зимой любили ходить на лыжах, весной и осенью ездили в Петергоф, Пушкино и Павловск.


Однажды группой из восьми человек мы поехали в Пушкино. После продолжительного интересного отдыха мы шли к электричке и пели песни. Блаженнейший Владыка знал очень много песен и прекрасно их исполнял. Вдруг мы поняли, что за нами собралась группа в десятка три-четыре людей. Позже они стали спрашивать, где мы будем выступать и как попасть на концерт. Мы провели их с песнями до самой электрички.


– Когда мы готовились к интервью, натолкнулись на многие ваши публикации в прессе. У вас, к примеру, были статьи в журнале Московской Патриархии на тему “Церковь и международные отношения”, “Экуменическое движение”. Вы много путешествовали, видели Церковь не только здесь и сейчас. Наверное, в советские годы особенно ценными были международные связи Православной Церкви. Как вы оцениваете участие православных тех лет в экуменическом движении, и имеет ли смысл сегодня нашей Церкви участвовать в том же Всемирном совете Церквей?


– Наша Церковь примкнула к экуменическому движению и вошла во Всемирный совет Церквей в 1961 году, когда Юрий Гагарин полетел в космос. Тогда советская власть особенно давила на священнослужителей. Экуменизм тогда был спасительным шагом, потому что Всемирный совет церквей имел огромное влияние. В то время Владыка Владимир представлял Русскую Православную Церковь в этой организации в Женеве. Мне тогда повезло быть студентом экуменического института в Боссэ возле Женевы. Бог помог сойтись с замечательными людьми, с которыми Блаженнейший Митрополит Владимир тесно контактировал. Тогда же Господь свел меня с митрополитом Сурожским Антонием (Блумом), который из Женевы забрал меня в Оксфорд. По его мнению, православному у протестантов учиться нечему, а мою учебу в экуменическом институте он воспринимал лишь как возможность выучить язык. “- Какой язык ты учишь? – спрашивает он у меня. – Английский. – Так и учи его в Англии”.

Так и получилось, что два года и восемь месяцев я служил в Оксфорде. Тогда люди, подобные митрополиту Антонию, были недосягаемы для атеистической прессы. Я помню частые разговоры и даже полемику с одним русским эмигрантом, который спросил однажды: “Отец Борис, по-вашему, наступят ли в России перемены в лучшую сторону?”. Тогда я ответил, что, скорее всего, но не при нашей жизни. Он уже умер, а вот я дожил, и теперь понимаю, насколько я был не прав, что не верил в такое быстрое, реальное движение в противоположную сторону. И теперь я каюсь в этом. Мне казалось, что советская власть слишком сильно овладела людьми, настолько глубоко их пронизала, что из этого не выбраться.


– А как вы попали в Оксфорд?


– Митрополит Антоний предложил мне приехать в Англию. Это было трудно, но он никого не просил облегчить это дело. На то были свои причины. Во-первых, если бы он попросил, мне бы выехать точно не позволили. А во-вторых, органы заинтересовались бы, а с чего это вдруг митрополит просит именно за этого священнослужителя. И лишь когда я оказался в Швейцарии, он переговорил обо мне с председателем ОВСЦ митрополитом Никодимом. Так из Швейцарии я попал в Оксфорд.


“Нам надо вытерпеть, надо, чтобы наша Церковь вышла не подпольная, а официальная” – это был основной принцип экуменической политики митрополита Никодима.


– Вы имеете в виду ту реформу, когда староста становился главой общины и нанимал священника?


– Именно ее. Тогда я был в хороших отношениях с архиепископом Василием (Кривошеиным). Он и владыка Антоний понимали, что это плохо для Церкви, но не выступили против. “Мы выступим и уедем в свои епархии. Там нам как было, так и будет хорошо. А все эти люди останутся жить здесь, и весь негатив обрушится на их плечи” – так он говорил в неофициальной обстановке, ведь говорить подобное публично было очень опасно.


Вступление во Всемирный совет Церквей тогда было мудрым шагом. Нам нужно было, с одной стороны, выиграть время, а с другой – мы нуждались в помощи. Многие протестанты не признавали нас православными, аппелируя к тому, что наша страна была атеистической. Но ведь это несправедливо, среди нас было много православных людей и нельзя всех записывать в атеисты.


Теперь же участие в этом движении, кроме опыта реализации социальных программ или контактов с другими людьми, мало что приносит. Тогда они ездили к нам, и лишь в редких случаях ездили мы в составе специальной группы проверенных людей. Они помогали нам литературой, дарили Библии, которые тогда для нас были дефицитом, переиздавали труды наших богословов – одним словом, помогали Церкви. Сейчас они намного серьезнее воспринимают наше служение и говорят, что многое из того, что есть у нас, они попросту утратили.


– Завершая разговор об экуменизме, хочется отметить, что на приходских прилавках часто можно встретить брошурки, которые говорят об экуменизме как о ереси. Как преподаватель догматического богословия Киевской духовной семинарии можете ли вы сказать, что такие утверждения имеют право на существование, или все же так говорить об этом движении некорректно?


– Экуменизм – это не отдельная Церковь, а группа различных религиозных сообществ, которые взаимодействуют между собой на основе определенных принципов. Часто людей в это движение приводит именно поиск чего-то нового, при чем не столько нечто связанное с догматикой, сколько с социальным направлением деятельности. Они общаются, делятся опытом, стараются перенять друг у друга самое хорошее и ценное. Кроме того, очень многие неправославные понимают ценность православия. Им пронизано очень много: литература, искусство, наука и архитектура.


Однажды я был в Норвегии на собрании лютеран. Они попросили меня рассказать о Православной Церкви. Я построил свою речь на том, что они, как и все религиозные течения, стараются блюсти чистоту своей веры и отсекать то, что может причинить вред.


“И вот, весь этот религиозный мусор из разных стран Европы приехал к вам, – говорю им я. – Вы его вытесняете, он едет к нам, хотя и нам он тоже не нужен. Но наша власть хочет показать, что у нас – свобода веры. Вот иностранные проповедники и приехали к нам, будто у нас никогда не было своей религии”. Лютеране попытались объяснить это тем, что в нашей стране атеистическая власть. Тогда я сказал, что они (сектанты) не среди атеистов, а именно среди наших. “А если бы, к примеру, я захотел открыть у вас православный приход, вы бы разрешили? – спрашиваю у них. – Конечно же, нет. – А почему нет? Разве у вас нет свободы совести? – Свобода-то есть, но у нас все четко укомплектовано и взаимосвязано”.


В Советском Союзе тоже надо было все так поставить, тем более, что наша страна испокон веков была православной. О признании протестантизма на государственном уровне никогда не было и речи. А получилось так, что все, кого не приняла здравомыслящая Европа, приезжают к нам и якобы проводят образовательную работу среди славян. В результате появляются организации, которые под видом благородных намерений ведут деструктивную деятельность. А наша власть не препятствует, так как хочет показать Европе, что у нас – свобода и демократия.


– Иногда говорят, что пусть лучше человек будет христианином любого направления, только не атеистом или нигилистом…


– Не согласен. Атеиста легче привести к православию, чем, к примеру, протестанта. Быть православным труднее, нежели протестантом. Меньше нагрузка, меньше обязанностей, нет тяжести несения постов, богослужения краткие – все направлено на удобство. К тому же протестанты занимаются социальными вопросами. Всем этим иностранные проповедники часто сбивают православных людей с пути истинного.


– За видимыми границами Церкви сразу начинается безблагодатная пустыня, или все-таки возможно какое-то приобщение к Церкви Христовой?


– Я бы не сказал, что это пустыня, так как благодать Божья дождит на праведных и неправедных. А раз так, значит Бог не покидает этих людей, не оставляет их в пустыне. Другое дело, что они пока не пришли к истинной Церкви или, быть может, им трудно принять полноту истины. Я знал многих людей, которые ужасались трудности Великого поста до того, как попробовали говеть. Но они же потом и говорили: “Как это интересно. Это необходимо. Каким чудесным миром исполняется сердце”. Все теперь у них воспринимается по-другому.


Иногда мне кажется, что надо было бы несколько облегчить участь наших верующих, дать им какой-то облегченный устав, что ли. Мы же пользуемся уставом монастырей. У нас не было и нет устава для обычных людей. Есть вещи, которые Церковь приписывает, а человек физически или духовно не может исполнить. Возникает чувство: “Ну, какой же я христианин, если это я не делаю, это мне не под силу, этого я не знал, это у меня не получилось?”. Мы должны идти навстречу людям.


Однажды Дмитрий Успенский предложил сократить Литургию. Вот, к примеру, молитва об оглашенных: их нет, а мы их изгоняем. Он предложил позднее богослужение сделать Литургией верных, а раннее служить согласно уставу. Человек неуютно чувствует себя на богослужении, если не понимает, что происходит. Согласитесь, ведь многие ведь в наших храмах крестятся, так сказать, за компанию.


 – Вопросы упорядочения богослужения и церковноприходской жизни поднимались на Соборе 1917 года. На сегодняшний день единственная часть Русской Православной Церкви, которая старается эти изменения воплотить в жизнь, это Сурожская епархия. Вы считаете, что сегодня в нашей Церкви возможно поднять вопросы богослужебного языка, адаптации церковного устава к современной жизни?


– По-моему, не только возможно, но и нужно. Это было бы полезно для людей в самом начале, когда они только-только входят в Церковь. А ведь у нас много таких. Нужно сделать так, что бы им не показалось, будто это невозможно, и они не передумали становиться на этот путь. Со временем человек все равно почувствует вкус продолжительного богослужения на красивом церковнославянском языке.


– В нашей Церкви есть такое представление, что мы – оплот православия, только у нас оно сохранилось истинным и не поврежденным, а все, что за пределами Русской Церкви, – упадок православия. К тому же люди в Западной Европе не такие уж христиане. Действительно ли православие в Западной Европе в упадочном состоянии?


– Нет, я бы не сказал, что в упадочном. Оно несколько изменилось, может, немного упростилось. Там православные живут бок о бок с протестантами, и им, кажется, не под силу нести весь груз, поэтому есть определенные послабления. Православные в этих странах в меньшинстве – сказывается влияние протестантизма. Понемногу стирается грань разности между православными и протестантами, но совсем не потому, что христиане к этому стремятся. Кстати, в той же Англии, например, отношение к религии стоит на очень высоком уровне. В обществе должно быть место для всех христиан, главное, чтобы не было фанатизма. Одних нужно, так сказать, привязывать к земной жизни, удерживая от духовных крайностей. А других, наоборот, побуждать больше думать о горнем – от светской поднимать на уровень церковной жизни. К примеру, праздник – это не только повод устроить застолье. Или вот кто-то жалуется: “Что такое? Когда не приду в храм, всегда идет Пасхальное богослужение”. Подобные заявления говорят о том, насколько человек близок или далек от храма. Мне нравится, как вплетена религия в жизнь протестантского общества. Они занимаются социальными вопросами не только потому, что хотят этого, а еще и потому, что в государстве им отведена конкретная область, выделено место именно для этого. У них есть сотрудники, которых оплачивает государство, и это не так, как у нас государство содержит у нас работников музеев, которые днями сидят в храмах, получают заработную плату и мнят себя знатоками, а к Церкви относятся отрицательно. Церковь не должна жить лишь молитвой и богослужением; надо, чтобы она имела возможность заниматься и социальными вопросами.


– Подобная работа ведется при вашей церкви?


– Кроме воскресной школы у нас ничего нет. Но ведь нам заниматься чем-то более того, что есть, никто не даст. Мы пока не можем прийти в среднюю школу или вуз – государство не хочет делиться с нами сферой влияния. Когда-то нам говорили: “Вам доверь руку, так вы и всего человека затянете”… Хотя ведь, если подумать, это могло быть обоюдно полезным.


– Отец Борис, напротив вашего храма находится роддом, в котором довольно-таки много молодых женщин готовятся стать матерями. Иногда они заходят на территорию храма. Как вы общаетесь? О чем они спрашивают? Просят ли духовной помощи?


– Те, кто лежат в стационаре, к нам не приходят – им нельзя далеко отходить от больницы. Идут, в основном, те, кто посещают женские консультации, или уже родившие женщины. Если у кого-то возникли сложности во время родов, приходят их родственники, иногда как в скорую помощь. За последние годы у нас сложились хорошие отношения с персоналом роддома и его директором. Кстати, ведь мы освящали помещения после открытия роддома. Я считаю, что наша деятельность с ними несколько параллельна. Врачи-акушеры трудятся для физического появления человека на свет, мы же отдаем свои силы, чтобы человек родился для духовной жизни и вечного спасения.


– Батюшка, три года назад отошел ко Господу митрополит Сурожский Антоний. Возможна ли канонизация этого архиерея?


– Вопрос хороший. Я в своей жизни встретил двух великих людей: Митрополита Владимира и владыку Антония. То, что он сделал для Церкви – большой вклад. Кстати, он ведь хотел вернуться в Россию. По этому поводу даже ходил в Совет по делам религии, а ему ответили: “У нас тут таких – сорок девять человек, вы будете пятидесятым”. Таким образом, ему дали понять, что этот разговор не приведет к результату. Были и другие разговоры. Однажды владыке тонко намекнули: “А вы понимаете, что можете отсюда не выйти? – Знаю, что это вы можете, – ответил он. – Но я также понимаю и другое: для вас намного важнее, чтобы я все-таки вышел”.


Вот такой был смелый человек и никогда для себя не просил дополнительных средств. Он никогда не получал дотаций от Московской Патриархии, все старался заработать сам, хотя бы тем, что ездил по университетам и читал лекции, а все доходы вкладывал в развитие церковноприходской жизни своей епархии. Владыка Антоний был простым человеком. Вот, бывало, приеду я к нему, а он и говорит: “Отец Борис, послужи у меня Литургию”. Служу я, а он мне в алтаре кадило подает, со свечей выходит, пономарит. “- Владыка, да что вы! Мне ведь неудобно. – Ты делай свое дело. Если бы не встреча на конкретное время, я бы и сам служил. А так, побуду и пойду. А пока могу помочь тебе”.


У него не было амбиций, хотя он владел словом и был хорошим психологом. Он не чувствовал себя князем Церкви. Хотя советская власть специально так все ставила, чтобы оторвать епископов от простых священнослужителей и народа.


Я считаю, что канонизация владыки Антония возможна. К тому же, чем дальше мы уходим, тем яснее видим, как он жил и трудился на благо Церкви и общества.


– Отец Борис, 17 октября этого года вам исполнилось 70 лет. Расскажите, пожалуйста, о себе.


– Родился я в простой семье в городе Лутугино Луганской области. Мой отец был заведующим сапожной мастерской, мать работала в детском саду. Уже перед выездом заграницу меня стали проверять органы. Оказалось, что где-то в третьем поколении кто-то из моих родственников был православным дьяконом, но ни бабушка, ни дедушка, ни мама мне почему-то об этом не говорили.


Нас было четверо детей. Когда отца забрали на войну в 1941 году, самому старшему было восемь лет, а самому младшему – восемь месяцев. Наша семья осталась с мамой. В 1943 году, когда Красная Армия освобождала от фашистов наш регион, отец зашел к нам на один день. А через несколько дней он погиб – возле Красноармейска Донецкой области. Вот мы с мамой и остались.


Она с восьми лет ходила в храм – пела в хоре, нас, детей, тоже приобщила к Церкви. Когда мы начали подростать, нас притесняли в школе. Мой старший брат поступил в духовную семинарию. Учителя стали подозревать, что и я пойду туда же, хотя открыто я об этом никому никогда не говорил. В конце концов, мы все окончили семинарию и академию. Младший брат пошел дальше нас – принял монашество и стал митрополитом. Сестра моя родила и вырастила трех сыновей, которые стали священниками. Всем нам пришлось пройти через прессинг атеистического влияния, который начался еще в школе.


Помнится, в десятом классе я отказался вступить в комсомол. Когда меня спросили, почему, я ответил, что мои религиозные убеждения это запрещают. Мне предложили стать комсомольцем формально, но я так тоже не захотел. Это не понравилось руководству школы, но Бог меня миловал. Поступив в семинарию, мы твердо шли по своему пути, а вопрос о его изменении даже не стоял. Так вот я и дошел по этому пути до своего семидесятилетия.


– Редакция Интернет-портала “Православие в Украине” поздравляет вас с юбилеем. Мы благодарим вас за интересную беседу и желаем крепкого здоровья, так, чтобы вы и дальше вели свою паству к Христу, чтобы больше было спасенных – причем не только прихожан, но и студентов духовных школ, которым вы преподаете очень важную науку – догматическое богословие…


– Спасибо. Хорошо, когда молодым людям желают крепкого здоровья и многих лет жизни. Но в семьдесят лет это уже не совсем то, что нужно. Старому человеку с каждым днем труднее и труднее жить…


– С уходом человека уходит в прошлое и его эпоха. Хотелось бы, чтобы ваша эпоха сохранилась, чтобы была какая-то преемственность молодым от таких людей как вы – сформировавшихся, выстоявших в советские годы, безбоязненно свидетельствовавших об Истине.


Беседу вели священник Андрей Дудченко, Виталий Сидоркин


Православие в Украине

Цей запис має 3 коментар(-ів)

  1. Николай Захаров

    Жаль, что своевременно не поздравил с Юбилеем. О. Борис, как Вы были другом нашей семьи, так и остаетесь. А г-ну Андрею хотелось бы заметить, что к священнику на "господин" не обращаются, тем более к пожилому и заслуженному человеку, а так по вашим словам вы сами ведете себя как быдло, неизвестно как попавшее в КДС…

  2. Андрей

    Слушал т.н. лекции этого господина в 90-егоды во время учебы в КДС – маразматик и зажравшийся хам, которому на всех плевать.

  3. Прот. Виктор Орловская епархия

    Не буду многословным но на таких батюшках и православие сегодня еще пока есть потому что у них крепкая закалка а нынешнему молодому священству все мне кажется очень легко дается и они не ценят той свободы которую мы сегодня имеем прежде всего никто тебя не преследует за твои религиозные взгляды.Многих лет жизни телу-здравия душе-спасения в православии устоять конец а в будущей жизни получить золотой венец. С юбилеем!

Залишити відповідь