Посмотрел «Левиафана». Основное впечатление — все правда. Все герои фильма — не карикатуры, а живые люди. Мы их видели. Мы сами ими являемся. И ни один из них не кажется настолько отвратительным, чтобы счесть его погибшим.
Казалось бы, главный злодей — мэр, но помимо эмоциональной силы и своеобразного обаяния, он один из немногих, кого реально мучает совесть. В этом смысле он куда более живой, чем либеральный адвокат, который работает даже не за деньги, а за возможность иметь жену своего подзащитного.
И подзащитный — хоть и явная жертва алчной несправедливости самодура, но сам при этом — грубый малоприятный человек, который доводит свою жену куда больше, чем мэр своих сотрудников, которые на него и покричать могут. «Власть» и «оппозиция» могли бы в фильме поменяться местами, но лучше бы от этого не стало. Их действия были бы теми же. В этом смысле фильм совершенно не «оппозиционный», как не оппозиционны гоголевские «Мертвые души». К тому же здесь все души — явно живые.
Является ли фильм «антиклерикальным»? В нем показаны два священнослужителя — архиерей и приходской священник. Батюшка таскает на себе самый дешевый хлеб для трапезной своей деревянной покосившейся церковки. Судя по размеру мешка — народу у него в храме немало. Да и неудивительно, если он беседует с людьми на пороге сельпо, и люди считают своим долгом помочь скромному священнику нести его мешок (его крест, в данном случае). Все даже лучше, чем в жизни!
Ну и архиерей — умный, говорящий, деятельный. Судя по языку, он — главный интеллигент в городе. И в душу к прихожанам не лезет, можно даже позавидовать. А что он пьет чай с властями — так это и естественно на его уровне. Заметьте даже — не водку хлещет, как почти все другие персонажи фильма. Да, архиерей усыпляет совесть мэра словами о том, что «всякая власть — от Бога». Не обличает его. Боится, несомненно. А мы, общаясь с духовенством, разве ждем строгого обличения наших грехов? Или ждем поддержки и утешения?
А то, что мэр ходит в церковь, исповедуется и причащается, дает явные плоды: в тех ситуациях, где он раньше совершил бы убийство (судя по приготовленному на него досье) — он этого теперь не делает, разве что припугивает, по-привычному. Это ли не великое дело — серийного убийцу отучить от убийства? Есть ли в фильме другой персонаж, который бы раньше совершал смертные грехи, а потом бы перестал? Может, адвокат? То, что убийца перестает быть убийцей — великое дело. Да и земля, отнятая у его жертвы, вовсе не предполагалась для храма (судя по его телефонным переговорам): он отдает ее церкви, мучимый совестью.
Образ храма — сначала разрушенного и так по-привычному ставшего местом молодежных сходок и попоек, а потом отстроенного — очень характерен. Пусть еще не видят собравшиеся в нем люди взирающего на них со сводов Христа Вседержителя.
Во всем этом есть правда: и в пьянстве, и в том языке, на котором говорят герои фильма, и в преступном прошлом сильных мира сего, и в трусости подчиненных, которые бояться смены этой власти, и в хамстве «оппозиции», и в немощи и недерзновении архиерея. Но рядом с недерзновенным архиереем-интеллигентом есть простой пастырь, который покупает для своих прихожан в сельпо дешевый хлеб и сам таскает его мешками. Почти все персонажи фильма так ли иначе говорят о Боге. И в этом есть надежда.
«Комический эффект», конечно, в том, что в финальной проповеди архиерея смело говорится о множестве проблем, но только не о том, что перед ним стоит неправедный судья и властитель, обижающий вдов и сирот. Это реальная проблема. Но часто ли мы на проповеди слышим обличения себе — прелюбодеям, неплательщикам налогов, обидчикам слабых? Дело ведь не только в мэрах. От одного из лучших украинских архиереев я слышал в конце правления Януковича: «Нам не мешают молиться, как мы сами этого хотим, и слава Богу!». Достаточно ли это в отношении властей? Наверное, нет. Но архиерей, говорящий политическую речь, выглядит еще смешнее. Наверное, выход в том, чтобы жить и пастырствовать просто по-совести, «жить не по лжи».
Даже удивительно, что в этом фильме увидели что-то антиклерикальное и антигосударственное. Может, просто из страха, что он может не понравиться наивысшему начальству? Когда-то один сотрудник ОВСЦ всерьез говорил мне об одном из моих академических текстов: «Как можно критически упоминать об организации, в который патриарх — сопредседатель?». Да, в этом есть логика чиновников, будь то светских или церковных. Жаль, если нынешние верховные власти окажутся меньшего масштаба, чем Николай Первый, рукоплескавший «Мертвым душам». Но в фильме Звягинцева все души — живые.