Блог

Раскаявшийся коммунист и раскаявшийся власовец могут в конце своей жизни оказаться святыми, потому что «дух дышит, где хочет».

Посмотрев с сыном мультфильм «Девять» Тимура Бекмамбетова и Тима Бертона, я вышел из зала с привычным уже в таких случаях изумлением: какие сложные контексты умудряется заложить Голливуд в детское кино, предназначенное для всемирного проката. «Фабрика гуманизма» работает на таких идеях, которые будут понятными в любой точке мира, (в этом смысле просвещенческая философия Голливуда твердо двумя ногами стоит на светском моральном универсализме Иммануила Канта). Но их понимание требует усилия детского ума: учитель в Европе на уроке этики имеет возможность брать сюжет блокбастера в качестве темы для моральной дискуссии.

Итак, «Девять». Это антиутопия. Можно сказать, ретроантиутопия. Человеческая история закончилась тем, что машины (гигантские насекомоподобные монстры), созданные в целях войны, сошли с ума и поубивали всех людей. Авторы дают короткий образ того мира, в котором изобретались эти машины — это нечто среднее между нацизмом и сталинизмом, то есть, обобщенный образ «тоталитаризма» в духе Оруэлла.

Как выясняется по ходу фильма, этих монстров изобрел Ученый, добровольно и вдохновенно работавший на властолюбивого Канцлера («гитлера/сталина»). Когда захватническая война тоталитарного правителя превращается в войну машин против людей, Ученый — понимая, что человечество будет уничтожено полностью, — пытается создать ему замену. Тут в фильм вводится демиургическая тема: средневековые поиски алхимиков относительно гомункулуса — искусственного человека.

Ученому удается раскрыть секрет одушевления гомункулуса. И он отправляет в полностью уже разрушенный мир 9 маленьких тряпичных человечков, чтобы они сразились с машинами. Строго говоря, это тряпичные куклы, чье жалкое тельце сшито из мешковины. Мир машин показан во всей необоримой мощи. А девяти тряпичным наследникам человечества даны тела еще более бренные и слабые, чем Господь в свое время дал людям. Педагогическая тема торжества духа над собственным телом преподана сполна.

Но главное не это. Как выясняется, Ученый заселил в эти 9 кукол не просто души, а души близких ему людей. А в последнюю, девятую куклу — и свою собственную. Этими героями-подпольщиками, выпущенными в обезлюдевший мир, командует одна из кукол. Как позже выясняется по ходу фильма, оказывается, Ученый дал вторую жизнь не только себе, своей жене, близкому другу, но и Канцлеру…

— Это — трэш, — сказал Никита (Ему 13).
— Почему? — спросил я.
— Ну. Там все такое темное, мрачное….
— Это — притча, — возразил я.
Он задумался. И согласился.
— Там есть довольно непростые места. Вот, к примеру, зачем Ученый дал возможность «гитлеру» попробовать прожить свою жизнь еще раз?
После минутной паузы, Н. согласился:
— Да. Тут есть, над чем задуматься.

И дальше завязался разговор. О чем? О смертной казни, о том, почему выпускают на свободу раскаивающихся убийц, о том, что Бог дал человеку свободу выбора между добром и злом и т.д. И как-то очень легко, отталкиваясь от Бекмамбетова-Бертона, мне удалось довести разговор до мысли о том, что и раскаявшийся коммунист, и раскаявшийся власовец могут в конце своей жизни оказаться святыми, потому что «дух дышит, где хочет». Господь всегда дает второй шанс.

«Как, даже Гитлеру?!». «Ну вот, посмотри, ведь в этом кино людей уже нет. То есть, это в некотором смысле загробный мир. Души обрели другие — небесные — тела. И вот, даже и там, уже по ту сторону жизни, Бог дает властолюбивой кукле сделать свой новый выбор, совершить шаг искупления…»

— То есть ты думаешь, что можно простить? — спросил он.

Я молчал, потому что в этот момент у меня вдруг всплыла в голове фраза Дерриды о том, что прощением можно считать только то, когда прощено то, что вообще простить нельзя. Но вместо этого я сказал:

— Ты же знаешь: Бог прощает. Что-то в этом роде и хочет сказать автор фильма.

Потом мы стали думать молча, каждый в свою сторону. Я думал о том, что Голливуд — сознавая свою глобальную миссию — непременно находит способ говорить о примирении, прощении, искуплении.

Да, всегда есть политкорректные аллюзии — на христианскую символику, на восточную культуру тела, а теперь и исламские мотивы. Но под все это подведен мощный педагогический кантианский фундамент.

В мир, который наполнен разными народами, верами, мифологиями, «историческими фальсификациями», пограничными конфликтами, полпотами, сталиными и гитлерами, мощным визуальным насосом в сознание детишек по всему миру вкачивается мысль о том, что власть — опасная, искусительная вещь, что народы — вне взаимного прощения — истребят друг друга, что на этом «космополитическом шарике» — у каждого к каждому может быть свой «счет». Не только между разными народами. Но и внутри одного народа.

— Ты понимаешь, — вдруг сказал, — тут ведь дело в чем. Счет должен быть закрыт. Иначе один твой прадед никогда не простит другого твоего прадеда. И оба они будут жить в твоем сознании непримиренными. И поломают тебе жизнь.

— То есть, ты думаешь, тот который… он уже прощен?

— Думаю, да. И кстати, тебе надо помнить, что российское государство уже почти 20 лет реабилитирует, то есть снимает старые обвинения с участников армии Власова — несколько сот в год. Ведь большая часть из них не совершила никаких преступлений, предусмотренных законами войны.

Тут мы уже подошли к дому. И я еще раз подумал о Голливуде с благодарностью. Ведь пока Бекмамбетов был тут, в наших «палестинах», то он снимал гностический вздор о «дозорах», где зло побеждает добро, потому что оно крипто-добро. И прочие — гностические «матрешки».

А как только он переехал в «зону ответственности Голливуда», так сразу все встало на свои места. По одну сторону — Иисус и Кант, а по ту сторону — «жажда власти», утрата автономии личности, суицид и «смерть субъекта».

Так сказать, гуманистическое кино, которое призвано «инфантилов» потихоньку превращать во взрослых людей.