Перечитывая Корнея Чуковского

Образы его детских сказок и их связь с христианским миропониманием


Насколько известно, Корней Иванович Чуковский был всегда далек от христианства и Церкви. Но, безусловно, многие духовные образы Библии и житий святых он мог впитать в себя с детства, которое проходило в 80-х – 90-х годах XIX века. Оставаясь по жизни глубоко порядочным и внутренне довольно чистым человеком, которому дан был талант не столько религиозный, сколько литературный, переводческий, и талант сказочника и детского писателя не в последнюю очередь, на книгах которого росло не одно поколение детей минувшего безбожного века, он, возможно, был одним из тех самых “анонимных христиан”, если использовать выражение о. Сергия Желудкова, считавшего, что все, что в мире можно найти хорошего, светлого, разумного, доброго вне Церкви, все равно исходит от Бога-Слова, Христа. Но еще в III веке Тертуллиан утверждал, что душа всякого человека по природе своей – христианка.


Эта заметка совершенно не претендует на какое бы то ни было литературоведческое исследование: скорее это личные впечатления от перечитывания его детских сказок, скажем, тридцать лет спустя, которые у каждого могут быть свои. Но некоторые соответствия и параллели, пусть не вполне явные и очевидные, с библейскими и церковными образами в его сказках могут быть выделены и очерчены. Интересно, а мог ли сам Корней Иванович предполагать и допускать, что его можно будет когда-нибудь так интерпретировать? Вопрос весьма неоднозначный, остающийся открытым.


Сказка “Тараканище”. Откуда он вообще взялся, таракан этот – мало ли их, что ли, бегает вокруг? С какой стати это вдруг “стал таракан победителем, и лесов, и полей повелителем”? Некоторые чуть ли не усматривали в таракане намек на И.В. Сталина. И было отчего: как, в самом деле, этот маленький “усач”, по-своему тщедушный человечишка, заставил чуть ли не пол-мира поклониться ему, а другую половину приводить в страх и трепет? Не случайно у Чуковского с публикацией этой, да и других сказок в 30-е – 50-е годы были немалые проблемы, и то, что он избежал отсидки, когда других, вполне “идейных” и преданных режиму литераторов могли оклеветать, обвиняя в безидейности и аполитичности, все-таки, конечно, чудо. Но при всем ее “социологическом” характере сказка эта вовсе не отражает какую-то определенную заданную эпоху, в которой она была написана. Страхование и кумиротворение, боязнь и обожание власти – две страсти, так или иначе переплетающиеся в человечестве всю его историю. Страхи по самым ничтожным поводам иногда настолько овладевают людскими массами, что над целым народом или государством воцаряется массовый гипноз, подчинение единому мифу, весьма далекому от Богом созданной реальности. Страх перед неизвестным, перед невидимыми силами, врагами, духами и прочим не подталкивал ли многие языческие племена к изуверским культам человеческих, в частности, младенческих жертвоприношений?


Таракан-повелитель требует именно их: “Приносите-ка мне нынче ваших детушек! Я сегодня их за ужином скушаю”. Но, как гласит одна мудрая поговорка, “не так страшен черт, как его малюют”. Не столько бесы нам враги, сколько мы сами – самим себе, а через самих себя они нас и одолевают. Причем верующих, которые боятся жить личным опытом и здравым смыслом, одолевают даже чаще, чем неверующих, привыкших надеяться на свои собственные силы и опыт. Победитель-Воробей приходит, разрешая проблему быстро и просто: “Взял и клюнул таракана. Вот и нету великана!”. А далее, после всеобщей бурной радости, благодарности, признательности и ликования возникает новая форма кумиротворения – уже не страх, но возвеличивание, превозношение Героя:


Ослы ему славу по нотам поют,Козлы бородою дорогу метут.Бараны, бараны стучат в барабаны…


И так проходит вся история движений масс людских, “и нет ничего нового под солнцем” (Еккл. 1, 9). Сказка “Путаница”. Господь сотворил мир, где каждой твари, каждой вещи отведено свое место – “по роду ее” (Быт. 1, 24). При нарушении этого порядка, бунте против него начинается хаос, рискующий перерасти в первобытный, когда земля была, по переводу LXX, “невидима и неустроена”, или “безвидна и пуста”, по современному русскому и другим переводам. Как вскользь отметил один современный поэт, Лев Лосев,


“…Земля жеБыла безвидна и пуста”.В вышеописанном пейзажеРодные узнаю места.


Бунт производит как отдельный человек, так и человечество в целом. Животные у Чуковского всегда изображаются как люди, а здесь они – капризные, своевольные, не слушающие доводов здравого смысла и восстающие против него:


Кому велено чирикать – не мурлыкайте!Кому велено мурлыкать – не чирикайте!Не бывать вороне коровою,Не летать лягушатам под облаком!


Не тут-то было! “Рыбы по полю гуляют, жабы по небу летают. Мыши кошку изловили. В мышеловку посадили” (так, в частности, совершаются все социальные революции). Кончается вся эта “катавасия” горением синего моря, которое невозможно потушить, и все попытки – с негодными средствами (“Долго, долго крокодил море синее тушил. Пирогами, и блинами, и сушеными грибами”). Тут на память приходят слова ап. Петра : “…стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и вся дела на ней сгорят” (2 Пет. 3, 10). Вся тщетная своевольная суета человеческая, покушающаяся на основы миропорядка, устроенного Премудростью Божией, обречена рано или поздно сгореть именно так. А в сказке затем следует восстановление естественного порядка, после того как море было все-таки потушено: гуси, кошки, лошади, мухи, лягушата, утята, – все заголосили своими природными звуками. Так и люди – перебесятся, перебунтуют, переворошат все, прежде чем придут к какому-то новому уровню согласия. А потушила море – всего лишь маленькая бабочка, помахав своими хрупкими крылышками. Почему именно она? Сила Божия в немощи совершается… Дух Святой действует так, как на ум человеку не восходило.


“Мойдодыр”. Нечистота душевная внешне не так заметна, как нечистота телесная. Но образ смердящего и пачкающего все вокруг мальчишки-“трубочиста”, от которого бегут все окружающие его домашние предметы, вполне можно отождествить с обуреваемой страстями душой грешника. При определенном уровне упорства в грехах и нераскаянности у человека начинает в буквальном смысле “валиться все из рук”. И это оказывается спасительным для него. Вода – основа всей жизни, первоматерия, праматерия всего сущего. Омытие “трубочиста” – своего рода прообраз таинства Крещения (или, в некоторых случаях, покаяния) и последующего примирения, и с Богом, и с окружающим миром. “Всегда и везде – вечная слава воде!” Похожий вариант осмысления проблемы нечистоты представлен и в сказке “Федорино горе”: от Федоры убегает вся ее посуда, заброшенная, немытая и кишащая тараканами, но возвращается к ней после ее искреннего раскаяния и исполнения ее обещаний впредь после тщательного омовения и кипячения всех чашек, тарелок и ложек хранить их в чистоте, любви и заботе.


” Муха-Цокотуха “. Друзья Мухи, созванные на торжественный пир в честь ее именин, – все в трудную минуту, в момент неожиданной трагедии, разыгравшейся как раз в пик празднества, ее покинули и разбежались. ” И никто даже с места не сдвинется : пропадай-погибай, именинница ! “. Злодей-Паук, нежданно-негаданно нагрянувший и похитивший Муху – словно диавол, опутывающий своими сетями, подстерегающий, ” как рыкающий лев, ища кого поглотить ” (2 Пет. 5, 8).Комар-спаситель, освобождающий Муху (” Подлетает к Пауку, саблю вынимает, и ему на всем скаку голову срубает “), чем-то напоминает иконописный образ Архангела-Михаила с мечом. Как и полагается в таких случаях, у сказки счастливый конец : силы света побеждают стихию тьмы ; добро торжествует, зло бессильно. Комар просит у Мухи руку и сердце. Душа Мухи обручилась, уневестилась открывшемуся ей Жениху-спасителю, и именины перерастают в торжественный и ликующий брак. И в сказке ” Краденое солнце ” – то же, в общем-то, осмысление покушения сил тьмы, восстания их против Божьего порядка, против света. Но – ” свет во тьме светит, и тьма не объяла его ” (Ин. 1, 5). Крокодил, проглотивший солнце, скрывший на какое-то время его живительный свет, напоминает древнего змея, хитрейшего из всех зверей, но проклятого и потому обреченного всегда ползать и пресмыкаться, или же левиафана, морского чудовища, упомянутого в Библии (Ис. 27, 1 ; Иов 40, 20 – 41, 2).


 


” Чудо-дерево “. Как у нашего МиронаНа носу сидит ворона.А у наших у воротЧудо-дерево растет.


Первые слова этой сказки-миниатюры вроде бы не связаны с дальнейшим повествованием, но думается, что они ключевые. Тип Мирона перекликается с отдельными типами русских мечтателей, ничего не делающих ни себе, ни окружающим, оцепеневших в своих нелепых прожектах, вплоть до того, что им на нос может сесть все, что угодно, не только ворона – они и не заметят. Жизнь проходит – но не в реальности, а в грезах… ” А у наших у ворот чудо-дерево растет… Не листочки на нем, не цветочки на нем, а чулки и башмаки, словно яблоки ! “. Но даже когда случается маленькое чудо в нашей общественной жизни, хороший урожай, например, то к таким чудесам люди у нас оказываются далеко не всегда готовы :


Лапти созрели,Валенки поспели.Что же вы зеваете,Их не обрываете?


От родителей психология потребительства и ставки на чудо передается детям:


Мура туфельку снимала,В огороде закопала:Расти, туфелька моя,Расти, маленькая!Уж как туфельку моюЯ водичкою полью,И вырастет дерево,Чудесное дерево!


Такая вот коллективная зевота…


“Телефон”. “Вся тварь совокупно стенает и мучится доныне” (Рим. 8, 22) – каждая со своими горестями, проблемами, воздыханиями. Технические средства связи, удобства цивилизации их не устраняют. Бегемот, срочно нуждающийся в вытаскивании его из болота (своей, как будто родной, естественной для него среды обитания!) – как человек, задыхающийся в своем же привычном для него мире, в котором чего-то важного все-таки ему не хватает.


“Доктор Айболит”. Чем не образ “пастыря доброго”, подвижника и миссионера? Миссионера, по зову Божию отправляющегося в далекую Африку, претерпевающего всевозможные лишения, препятствия, злоключения, но чудесным образом, с Божией помощью их преодолевающего всякий раз.


А в лицо ему ветер, и снег, и град:”Эй, Айболит, воротися назад!”И упал Айболит, и лежит на снегу:”Я дальше идти не могу.”


И сама природа, твари Божии приходят к нему на помощь: то волки на суше, то то кит на море, спасающий Айболита от “глубоких вод”; то орлы, поднимающие его выше крутых, непроходимых гор. Доктор Айболит прибывает, наконец, в Африку на орле (воистину, свидетельство о неземной высоте и мощи его служения!), и многие души и тела страждущих получают утешение, возрождение, исцеление… Африка – terra incognita – сложна, со всякими опасностями и неожиданностями; она – не для неокрепших душ, не для незрелых умов: “Маленькие дети! Ни за что на свете не ходите в Африку, в Африку гулять! В Африке акулы, в Африке гориллы, в Африке большие, злые крокодилы будут вас кусать, бить и обижать. Не ходите, дети, в Африку гулять!” Но не они представляют главную опасность, а кровожадный разбойник Бармалей в одноименной сказке Чуковского, продолжающей африканскую тему “Айболита”. И даже сам Айболит в схватке с ним терпит временное поражение. Но тут очередной крокодил выступает наоборот как представитель сил света и добра, или, по крайней мере, как орудие Божьего промысла: он проглатывает Бармалея, и Бармалей раскаивается и взывает о помиловании, взмаливается в нутре у крокодила, прямо как пророк Иона во чреве кита. И становится другом маленьких детей, которые увозят его с собой… в Ленинград. Сей град, понятное дело, не может служить ни малейшим намеком на Землю Обетованную или райские обители, но если б все взрослые поступали по примеру этого сказочного разбойника, следуя слову Христа: “если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное” (Мф. 18, 3)! Почти все грозившие детям в Африке опасности, перечисленные Чуковским – те же самые, что окружали древних египетских монахов IV – VI вв. или о. Шарля Фуко в начале ХХ-го, плюс невидимая брань с силами бесовскими, являвшимися им иногда под видом разных чудовищ-страшилищ. Но в общем Африка здесь выступает не столько как понятие географическое, сколько экзистенциальное, онтологическое.


Есть, однако, среди современных православных христиан (впрочем и не только современных – корни обличительного богословия уходят в глубокую древность, в эпоху борьбы с первыми ересями) большая тяга к разоблачениям, к поискам отступлений и неправомыслий. Досталось в последние годы от наших многочисленных православных публицистов многим писателям и поэтам, в том числе и Корнею Ивановичу – от безымянного инока Оптиной Пустыни. Когда уже настоящая заметка, казалось, подходила к концу, в Интернете вдруг обнаружилось сочинение “Цокотуха. Сатанинская энтомология”. Путем многочисленных филологических, текстологических, энтомологических и даже математических изысканий (текст представляет собой не один десяток страниц и тянет на кандидатскую диссертацию) автор всего лишь на основании анализа одной сказки “Муха-Цокотуха” уличает Чуковского в сатанизме, т.е. приходит к прямо противоположным выводам, чем пишущий эти строки.


” Здесь нужно сделать некоторые объяснения, относящиеся к методологии, – пишет анонимный инок. – В задачу нашего исследования входит только отчёт о замеченных фактах, так сказать, протокол наблюдения. Мы демонстрируем найденную закономерность на примерах простых сравнений типа: “здесь так, а там – вот эдак”. Эти сравнения мы снабжаем только теми примечаниями, какие необходимы для понимания, что же, собственно, сравнивается. А вот от толкования демонстрируемой закономерности мы стараемся воздерживаться, и – по трём причинам:1. не дерзаем толковать Священное Писание. 2. опасаемся вникать в “глубины сатанинские”. 3. стремимся свести к минимуму субъективность”.


Однако, хочет того автор или нет, он как раз и претендует на свое видение, свое толкование им демонстрируемой закономерности, в чем мы вскоре легко убедимся. Но последуем дальше за его глубокомысленными рассуждениями.Достоин особого внимания выбор насекомых для положительных персонажей сказки.


1. Муха, а вместе с нею тараканы, черви, сороконожки – животные скверные, нечистые и омерзительные. По слову Св. Василия Великого: Муха есть животное, родящееся из навоза, беспокойное для людей и отвратительное, у которого и жизнь беспокойна и смерть мерзка (Св. Василий Великий, толкование на Исаию, 7:18,


– …Даст знак Господь мухе, которая при устье реки египетской, и пчеле, которая в земле Ассирийской ).


2. Комар, Клоп, а вместе с ними и блохи – это кровососущие паразиты. Хороши положительные герои Корнея Ивановича!


3. Пчела, как единичная особь, а не как улей, – это вовсе не источник мёда, это – жалящее насекомое.


4. Бабочка, а вместе с ней и прочие бабочки и мотыльки – садовые вредители. ( Ну почему же сразу – “садовые вредители”? Разве мало на земле нашей бабочек, на которых можно просто любоваться и созерцать красоту и премудрость Божию через Его творения? Садовых вредителей среди всех бабочек в мире как раз совсем уж немного.)


5. Кузнечик. Кузнечик – это саранча…


6. Муравей. Здесь, вроде бы, не к чему придраться: 100%-положительное насекомое, но вот ведь как ведёт себя персонаж, именуемый этим достойным названием –


“Муравей, Муравей не жалеет лаптей, с Муравьихою попрыгивает, и букашечкам подмигивает. Вы букашечки, вы милашечки, тара-тара-тара-тара-таракашечки!”Что это, как не образ прелюбодейства? (Ну что это, как не крайний субъективизм в толковании! Может быть, автор просто никогда не бывал на брачных торжествах и не разделял по этому случаю радость кого-нибудь из своих друзей? Или для безупречно-положительного героя, с точки зрения чистоты Православия, и здесь ничего не остается, как осенять себя крестным знамением и отбивать поклоны?)


В то же время, врага представляет Паук – животное безвредное для человека и даже полезное, так как истребляет всякую нечисть, вроде “положительных” героев Чуковского. Каким бы грозным не был паук, например ядовитый каракурт, он никогда не нападает первым на человека, в отличие от мух (слепней, оводов), комаров, клопов, и так далее… (Ну и пчелы, если их не тревожишь, не ворошишь их улей, не нападают на человека. Почему же надо возвышать ядовитого паука и принижать пчелу или бабочку, в угоду развиваемой автором богословско-идеологической интерпретации? Большинство паукообразных, в отличие от бабочек, более или менее ядовиты, включая скорпионов, которые в Священном Писании олицетворяют всевозможную нечисть.) Угощениям, предлагаемым Мухой, автор даёт названия продуктов приятных и вполне благоприличных (чай, молоко, крендель и варение)..Теперь обратим внимание на крендели:


“А букашки по три чашки, с молоком и крендельком”.


Эти букашки получили по три кренделя. Вспомним, как выглядит хлебобулочное изделие, называемое крендель. И, расположив их в одну кучку, мы получаем три кренделя, три шестёрки. Шестьсот шестьдесят шесть (Откр, 13:18)… Обратим внимание, на каких строках располагается имя “Муха”. Это строки 1-я, ещё раз 1-я, потом последовательно 3, 4, 5, 15, 17, 21, 23, 31, 62, 65, 79, 100, 112 и 127-я строки. Если сложить эти числа, то получившаяся сумма приоткроет нам тайну чуковской Мухи, потому что в сумме эти номера составляют шестьсот шестьдесят шесть (Откр. 13:18)! (Между прочим, начертание цифр в церковно-славянском, и, тем более, в греческом языке, на котором было написано Откровение ап. Иоанна Богослова, ничего общего не имеет с используемыми ныне арабскими цифрами. Так причем же тут тогда кренделя? Может быть, отдельные из них и могут отдаленно походить на арабские шестерки, но не с таким же ли успехом их можно уподобить восьмеркам? Тогда, следуя той же формальной логике оптинского инока, можно придти к прямо противоположным выводам: утроенная восьмерка – лишь утроенный символ жизни будущего века, к которой призвана вся преображенная тварь, а не только человек).


В заключение нашего исследования, проанализируем черты образа Паука, и его действия. На основании всех предыдущих замечаний, мы устанавливаем интерпретацию образа Паука, как кощунственное изображение Самого Господа Бога. И вот конкретные детали:


“Вдруг какой-то старичок” – это “Ветхий днями” у прор. Даниила, 7-я гл., 9-й ст.Дальше: “Паучок”. Паук – единственное животное, имеющее на своём теле знамение креста (имеется в виду паук-крестовик). (Прекрасно! Почему тогда не назвать его клейкую и липкую паутину неводом, улавливающим всякую живность для Царства Небесного? А индусская свастика, начертанная на фашистских знаменах и бомбардировщиках, может быть, тоже несла в себе спасительный и очистительный смысл?)


“Паучок” (точнее его имя) впервые появляется на тридцатой строке. А на семьдесят седьмой строке “вдруг” появившийся Комарик убивает его:


“И ему на всём скаку голову срубает!”


Сопоставим отмеченные два числа с двумя знаменательными числами, одно из которых прямо, а другое косвенно, содержатся в следующем отрывке из Евангелия:


Иисус, начиная Своё служение, был лет тридцати, и был, как думали, сын Иосифов, Илиев, Матфатов, …, Сифов, Адамов, Божий. (Лк. 3:23-38)


В этом родословии ровно семьдесят семь имён, начиная от имени “Иисус”(1) и заканчивая именем “Божий”(77), или наоборот, начиная от “Божий”(1) и заканчивая “Иисус”(77).


Чисто арифметические подсчеты и сравнения, равно как и способ получения числа 666, мы не будем всерьез рассматривать, хоть эти методы и курьезны сами по себе. Не исключено, что у многих уважаемых классиков можно найти что-нибудь подобное, используя тот же инструментарий. Только стоит ли вслед за оптинским иноком терять на это время? “Нашу Муху в уголок поволок”.В какой уголок? –


…Камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла. Всякий, кто упадёт на тот камень, разобьётся; а на кого он упадёт, того раздавит (Лк, 20:17-18).


Дальше:


“А злодей молчит, ухмыляется”.


Здесь обратим внимание, что у Паука – а ведь он один из главных персонажей – нет реплик в сказке. Более того, подчеркивается его молчание. Это вопиющее нарушение правил сказочного жанра. Главное действующее лицо, пусть даже и злодей, обязательно должно говорить. Но здесь молчание Паука приобретает глубокое значение при следующем сравнении:


…Тогда первосвященник стал посреди и спросил Иисуса: что Ты ничего не отвечаешь, что они против Тебя свидетельствуют? Но Он молчал и не отвечал ничего (Мк, 14:60-61). Нарушение сказочного жанра не влечет художника к последствиям, аналогичным нарушению церковных канонов для священно- или церковнослужителя. Поэтому здесь никто ничего не должен, и даже в разгар лютой советской цензуры критики не додумались бы до предъявления подобных претензий. А приравнять молчание хищного паука, обволакивающего своей сетью пойманную добычу, к молчанию Агнца, ведомого на заклание, – какое же беспредельное воображение и богатую фантазию надо иметь!


Ну а следующие весьма неожиданные и экстравагантные, притом кульминационные рассуждения благочестивого инока мы приводим как они есть, оставляя их без комментариев.


“Не боюсь его когтей”.


У паука нет когтей – паук ловит добычу клейкой сетью, поэтому логичнее, притом, с сохранением рифмы и размера стиха, было бы сказать – “не боюсь его сетей”. Когти есть образ скорее из мира зверей, а не из мира насекомых. Но вот цитата для сравнения. В ней речь идёт о серпе, который и открывает загадку “когтей Паука”:


…И взглянул я, и вот светлое облако, и на облаке сидит подобный Сыну Человеческому; на голове его золотой венец, и в руке его острый серп. И вышел другой Ангел из храма, и воскликнул громким голосом к сидящему на облаке: пусти серп твой и пожни, потому что пришло время жатвы, ибо жатва на земле созрела. И поверг сидящий на облаке серп свой на землю, и земля была пожата. – И далее:


…И поверг Ангел серп свой на землю; и обрезал виноград на земле, и бросил великое точило гнева Божия (Откр, 14:14-19).


Далее: основное деяние Паука в сказке – это убийство Мухи. И вот, автор придал сей трагической сцене следующие черты:


1. совершается акт насилия.


2. мучение живой и находящейся в сознании жертвы представляется в виде длительного процесса.


3. применяется острое режущее орудие.


4. насильник действует хладнокровно, наслаждаясь мучениями жертвы.


5. вампиризм: пьётся кровь закалаемой, но ещё живой жертвы.


Всё это черты ритуального сатанинского убийства. Фраза: “И кровь у неё выпивает” находится точно в середине текста, на 64-й строке. То есть, эта жуткая сцена есть центр сказки. Точно так же, питьё крови закланной во имя сатаны жертвы является центром “чёрной мессы”. Хотя у Корнея Чуковского не видно, точнее говоря, не видно в данном отрывке, конкретного посвящения сатане, но сама жестокость сцены – поистине сатанинская. Обычно, в традиционной сказке, герой выручает героиню до того, как злодей приступит к исполнению своих мрачных замыслов, потому что правила сказочного жанра ориентированы на защиту добра и на ограничение зла, и, конечно же, ни в какой нормальной сказке не может быть вампиризма. Почему? Не вдаваясь в глубины сатанинские, приведём несколько цитат для сравнительной оценки рассматриваемой сцены:


Угодно Святому Духу и нам не возлагать на вас никакого бремени более, кроме сего необходимого: воздерживаться от идоложертвенного и крови, и удавленины и блуда, и не делать другим того, чего себе не хотите (Деян, 15:28-29).


– Кровь, надо знать, совсем особый сок (Гёте, “Фауст”).


…Барон стал падать навзничь, алая кровь брызнула у него из груди… Коровьев подставил чашу под бьющую струю и передал наполнившуюся чашу Воланду (…). – “Я пью ваше здоровье, господа”, – негромко сказал Воланд и, подняв чашу, прикоснулся к ней губами (М.Булгаков, “Мастер и Маргарита”, описание бала у сатаны, то есть “чёрной мессы”).


Инкриминируя Пауку – и в его образе Самому Богу – ритуальное убийство, автор сказки поступает подобно древним иудейским старейшинам, обвинявшим Господа Иисуса Христа и в подстрекательстве к мятежу, и в колдовстве, и в богохульстве. Но и здесь, как и тогда, обвинения рассыпаются из-за наличия внутренних противоречий. И вот, относительно Паука, эти противоречия суть следующие:


Во-первых, слово “выпивает” означает действие, близкое к завершению, а, стало быть, уже вся кровь у Мухи выпита, и теперь досасываются последние капли. Очевидно, что при этом Муха должна уже лежать бездыханным неподвижным трупом, но нет, – она вовсю “криком кричит, надрывается”, а тотчас по освобождении – бодро идёт за руку с Комаром к окошку, и потом идёт танцевать! Уж автор вставил бы упоминание хоть о каком-нибудь чудесном исцелении, оживлении, например, посредством живой воды, но – ничего подобного в чуковской сказке нет и в помине.


Во-вторых, пауки не питаются кровью жертвы, как это утверждается в сказке. Наоборот, мухи, комары, клопы, блохи – вот настоящие кровососы. А реальный паук питается совершенно по-другому. Он впрыскивает свой желудочный сок под хитиновый покров пойманного насекомого и ждёт, когда оно переварится в своём панцире, как в кастрюльке, и только тогда высасывает готовый “бульон”.


Итак, поражение Пауком Мухи описано в довольно жуткой, но не очень правдоподобной форме, и поэтому, сцена эта характеризует не столько Паука, но, скорее, саму сказку в целом и её автора.


Спору нет, критик гораздо более осведомлен в энтомологии, чем автор сказки. Но, требуя всевозможных точностей от автора, почему не подходить с теми же мерками к писаниям святых отцов Церкви (“Шестоднев” Василия Великого и др.), допускавших в своих произведениях отдельные фактические ошибки и рассуждавших на уровне естественно-научных представлений поздней античности или раннего Средневековья?


И последнее замечание, касающееся строк:


“И ему на всём скаку голову срубает”.


В отличие от насекомых, тело которых состоит из трёх частей – головы, груди, и брюшка, – у паукообразных голова и грудь составляют единое целое. Поэтому, выражение “голову срубает” нужно понимать, как нанесение смертельного удара в грудь. Оказывается, по масонским апокрифическим представлениям, Иисус умер на Кресте не от крестной муки, а – от удара копьём (имеется в виду то копьё, которым Лонгин-сотник пронзил рёбра Иисуса, уже умершего). И вот отображение масонской точки зрения в известном литературном произведении: – Славь великодушного игемона! – торжественно шепнул палач и тихонько кольнул Иешуа в сердце. Тот дрогнул, шепнул: – Игемон… Кровь побежала по его животу, нижняя челюсть судорожно дрогнула, и голова его повисла (М.Булгаков, “Мастер и Маргарита”).


Привлекая в качестве авторитетного источника роман Булгакова, мы опираемся на некоторые исследования православных литературоведов, обстоятельно показавших масонское и, ещё глубже, демоническое происхождение “книги Мастера”, использованной на воландовской чёрной мессе как “евангелие от сатаны”. А мы на этом завершаем анализ сказки Корнея Чуковского. Выводы предоставляется сделать читателю самостоятельно.


Что ж, поблагодарим критика за эту любезно предоставленную им возможность. Еще кто-то из древне-греческих философов наглядно показал, что возможно доказать или опровергнуть все, что угодно, все, что захочется. Когда это просто безобидные упражнения в софистике, можно только улыбнуться. Когда же речь идет об оценке отдельных людей, их плодов труда или творчества, а также общественных явлений вокруг нас, в этих бесчисленных диаметрально противоположных выводах можно зачастую потеряться, так что одним это наскучивает, других приводит в смущение, третьих в очередной раз настраивает на убеждение, что истина у каждого своя и каждый прав по-своему. Не исключено, кстати, что подобные методы доказательств “по аналогии” использовались западной Инквизицией в ее охоте на ведьм, да и в куда более близкие к нам времена, о чем иронизировал однажды А. Солженицын в “Архипелаге ГУЛАГ”: “Да дайте мне сейчас блаженного Августина – я его тут же под 58-ю статью вгоню!”. Однако наиболее верным и надежным критерием истины, которая не доказывается, но показывается и воплощается, принося свои плоды, является критерий любви, поскольку Бог есть любовь (1 Ин. 4, 8), и воля Божия состоит прежде всего в том, чтобы, как учит Христос, “из того, что Он Мне дал, ничего не погубить, но все то воскресить в последний день” (Ин. 6, 39). То есть весь мир земной, вся тварь, а не только человек, призван к спасению, к воскресению, к преображению! Остается открытым вопрос, нуждаются ли бессловесные твари в бессмертии, призваны ли были они к нему с самого начала, как человек до грехопадения? Клайв Льюис, например, считал, что в Царство Небесное не обязательно войдет тот или иной лев, но войдет некое качество, “львиность”. Может быть, то же самое остается и для “мушиности”, “комариности” и прочего? Вероятно, после утраты человеком первозданного Рая земля не только начала производить для него “терния и волчцы”, но и всякую вредную кровососущую мошкару. В таком случае, если эти отвратительные насекомые как собирательные образы представлены К. Чуковским в столь симпатичном виде, то нельзя ли усмотреть тогда в данной сказке определенную религиозную интуицию: в будущем веке не будет уже кровососущих насекомых-паразитов, подобно тому, как во Христе примирятся все враждующие стихии, как пророчествовал Исайя (“Тогда волк будет лежать вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком… и корова будет пастись с медведицею, и детеныши их будут лежать вместе; и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи – 11, 6-8). Ну а для Паука и его клейкой улавливающей паутины уготована лишь “смерть вторая” (Откр. 21, 8); и если кому-нибудь еще может придти в голову принимать этот персонаж сказки за Самого Господа Бога, то только лишь потому, что “сам сатана принимает вид Ангела света” (2 Кор. 11, 14), пусть не всегда чувственно, но умственно, по крайней мере. Или же от расстройства психики.


Однако, чем только ни занимаются в современной русской Церкви православные иноки!..


Источник: http://www.chukfamily.ru/Kornei/Biblio/Parfenov.htm

Цей запис має 3 коментар(-ів)

  1. Алексей Колесников

    Спасибо за столь интересную аллегорию. Думаю, что не смогу теперь прочесть "Мойдодыр" по старому, забыв о вашей новой интерпретации. Но вот вопрос: "Легален ли такой подход к толкованию стихотворений? Не является ли это "эйзегесисом" или вдуванием нового смысла в старый текст?" Думаю, что с одной стороны можно было с успехом использовать этот пример для проповеди Евангелия для людей хорошо знакомых с данным мультфильмом. Например для художников из "Союзмультфильма". Наверное ни Чуковский ни мультипликаторы и не подозревали о подобном прочтении их творчества. С другой стороны не является ли одухотворение "Мойдодыра" написанного в советские времена для того, чтобы приучить детей мыться является насилием над текстом? Не хотел ли автор просто научить деток регулярно мыться? С третьей стороны, может быть и вправду можно использовать любые примеры литературы. Спрятанная в игле смерть Кощея Бессмертного – трудная, но возможная погибель дьявола. Лягушка-царевна это верующие до(невзрачные) и после(в воскресших, прославленных телах) второго пришествия Христа и так далее. Я думаю, что нужно осторожно пользоваться примерами из классики. Все это пишу просто потому, что очень удивило меня такое толкование "Мойдодыра". До сих пор не знаю – хорошо это или плохо. Быть ли прагматиками, говоря: Если люди покаются от такого примера, хорошо. Если нет – плохо? Нельзя и так сказать. Ведь Иеремия говорил много слов от имени Бога, а внешне все оставалось также. Многие люди не каялись, а наооборот – ожесточались. Примеры были замечательными, проблема была в сердцах людей. Да, думаю в спасении души человеческой, в деле отделения от нее грязи Господь может использовать и этот пример. Но имеет ли он достаточно силы, чтобы пробить броню самоправедности современного человека?

    ***
    Опять же – это просто мои мысли. Может быть можно любое произведение понять по новому. Просто я привык, чтобы в проповеди было больше примеров из Библии, нежели из литературы или житейского опыта. Благодарю за статью. Благословений вам Божиих.

  2. Виктория

    Несомненно талантливый писатель, на произведениях которого воспитывалось ни одно поколение. Будучи детским писателем, он он с трудом переносил детей, которые его постоянно раздражали. Как великий сказочник Андерсен, который патологически боялся детей. А книжки хорошие!

  3. андрей мурзин

    Спасибо за интересную статью. Помогает
    увидеть яркие иллюстрации библейских
    истин в современной культуре.
    По поводу критикующего инока. Удиви-
    тельно, как он мог спокойно пройти мимо
    следующих омерзительных строк:
    Вдруг из маминой из спальни кривоногий
    и хромой выбегает…
    🙂

Залишити відповідь до андрей мурзин Скасувати відповідь