Кто такой христианин?

Христианство само по себе есть абстракция, если его нельзя ощутить. Тогда встаёт вопрос, как его ощутить и нужно ли это. Часто люди не хотят этого, потому что слишком многое уже сказано само за себя. Уход в индивидуальную духовность, в добрые дела, в размышление о спасении внешне выглядит достаточно верно, однако внутренне может быть иначе. Моё спасение не имеет смысла, если рядом человеку плохо. Даже если я прав, а я рядом человеку плохо, – это значит, что моя вера не жива, чтобы достигнуть ближнего. Но, к сожалению, часто мы останавливаемся лишь на том, что люди настолько плохие, что не хотят нашей хорошей веры.

12744705_1066318013425231_2631919149903424226_nНа самом деле всё как раз иначе. Люди находятся в бесконечных поисках и постоянно хотят пить. Поиски утоления внутренней жажды порой настолько предсказуемы, что при всём разнообразии религиозного, люди примерно понимают, кто, что и как им предложит. Наши действия ничего не способны изменить, живость отдаёт тухлостью, похожесть тотальна до абсурдности, слова-ксерокопии уже не трогают, сами верующие нередко ищут замещения вовне. Христианин – это тот, кому вручен дар новой жизни, которая имеет плоды такие, что внутренне необходимым становится желание приобретать другого. Не спасать, не вести в церковь, не к Богу приводить, а именно приобретать.

Приобретенный есть тот, кто сможет встать на путь свободы, а значит, к Богу придёт всегда. Приобретённый есть тот, кем нет желания пользоваться, чтобы самому себе обосновать правильность неверного пути. Приобретённый есть я, но другой, и принятый с той же щедростью и любовью, как люблю и прощаю себя я.

Приобретённый есть тот, кто может всегда уйти, но остаётся, потому что его никто не тянул. Приобретённый есть сам по себе ценность и сокровище, потому что после Бога идёт ближний. Приобретённый есть тот, в кого поверили сегодня те, в кого поверили лишь вчера. Приобретённый есть тот, кто себя потерял, но был найден вновь другим.

Христианин не имеет ничего более ценного, чем дар этого приобретения другого. Но само это приобретение может стать мамоной, если человек в нём окажется лишь одним из. Христианин не смотрит на внешнее, но всегда обращён внутрь другого. Ему интересны не свои мысли относительно того или для того, кто напротив. Ему интересны мысли самого того, кто напротив, ибо там красота безответности и бездна непримиримости с пошлостью. Только в этом духовном акте есть подлинное христианство, которое не отменяет человека, а воскрешает его. Ведь если нет заранее готовых ответов, а есть совместный поиск их, то есть сам человек, он уже появился. Если просто быть с человеком, то в этой свободе поиска Христос будет приглашён им, и останется навсегда как Друг. Быть христианином – значит, иметь готовность стать другом навечно.

Vol. 2: Жить двумя мирами

Неприятие людей может быть негрубым, филигранным, тонким. Довольно часто человек не замечает, что вместо терпения он просто проявляет терпимость. Особенно трудно тем, кто начал свой путь веры, ведь примеров настоящего принятия своего же прошлого почти нет. Чаще всего человек в порыве духовности стремится обрубить всё и сразу. И это нельзя назвать иначе, как только бегством. Только с очень дорогими людьми он пытается сохранить отношения, но и они больше напоминают терпимость, то есть попытку не замечать что-либо. При этом замечается истовое усердие в общении, что всегда отдаёт искусственностью, а потому чувствуется человеком и приводит к неминуемому разрушению.

Мы всегда тянемся к хорошему, и в момент уверения мы определяем Бога, веру и всё, с этим связанное, – как абсолютное благо. И само собой получается, что остальное как бы уходит из виду, переходит на второй план, пропадает из виду. Сами того не понимая, мы через этот акт отречения от прошлого уходим от веры, а не идём к ней. Потому что настоящая вера позволяет воссоединить всё самое важное, убрав лишь лишнее, к чему человек никогда не может быть отнесён. Так происходит самообман: человеку кажется, что он делает вполне достойный выбор, а он отрекается от того, что как раз вера должна отстаивать. Именно таким образом люди становятся религиозными, а не верующими, фанатиками, а не взвешенными созерцателями.

В силу неумения совмещать невозможное – а это и есть красота человека – люди в самом уме своём носят отрицание всякой веры и само-негатив переносят вовне. Это именно само-негатив, ведь человек внутри себя знает, что он не может даже помыслить о более высокой форме бытия. Именно так среди людей живет, ненадолго исчезает, а потом вновь оживает миф о негативе всех религий и верований. Одного только нельзя уловить сразу: само это отрицание представляет собой наиболее тотальную религию отрицания всякого человека и всякой личности, ибо ставит последнюю точку на любом дерзнувшем задолго до самого дерзания.

Всякий человек нуждается в том, чтобы в него однажды поверили. Даже самые независимые должны творить для кого-то, и нуждаются в хотя бы слабом кивке одобрения. Природа творчества такова, что если она не для человека, она убийственна. Настоящее творчество всегда даёт толчок пульсации, даже если кем-то оно непризнанно или считается деструктивным. Само творчество только и можно определить как творчество в том лишь случае, если это даёт силы жить подлинно, целостно, непротиворечиво. Поэтому никакие формальные определения надолго не продолжат своего существования, потому что сама жизнь должна стать тем ориентиром, который будет определять смысл всех действий человека.

Высочайшей формой бытия человека является экзистенция, соединяющая всю сложность жизни, в которую включено всё его окружение. Соответственно, нижайшей формой является, наоборот, попытка всё редуцировать до предела. Так, уверовав, человек вынужден разрываться между верующими и неверующими, и это его губит. Ошибкой является также попытка оставить одних и обрести других, ведь в таком случае это неминуемо запустит процесс регулярного апгрейда людей вокруг себя. Сам смысл веры заключается в обретении силы делать невозможное возможным, а внутренне человек всегда чувствует, что верность каждому своему ближнему и близкому есть ценность. Чтобы снять проблему духовного напряжения проще всего либо отречься, либо перетянуть в свою религию, самое же трудное – общаться на высотах духа – в акте свободы, – что никогда не оттолкнёт человека.

Vol. 3: между критикой и осуждением

Мы почти привыкли к тому, что христиане безнравственны, грубы, неадекватны. Сами представители довольно часто прикрываются неким юродством, который представляется им самим подвигом, выше которого нет ничего более возвышенного. Абсолютной ложью является то, что следующие за тем притеснения и обвинения именуются крестом, то есть страданиями ради Христа. Запретить – с радостью, закрыть – с удовольствием, обвинить – пожалуйста! Вера стала ассоциироваться со всем самым мерзким и узким, глупым и поверхностным, диким и античеловечным.

Верующие, оправдывая свои такие поступки, ставят в вину современникам некие грехи и недостатки, причём понятие благочестия сводится к абсолютной формальности – чтению определённых книг, посещению конкретных мест, общением только на такие-то темы. Присматриваясь к такому «христианскому» поведению, можно рассмотреть определенную несвободу: есть только один шаблон, и всех нужно облечь в этот самый шаблон, а несогласные должны быть наречены еретиками и быть осуждены. Сама миссия, проповедь, какое-либо мнение о мире становится не явлением Света миру, а лишь осуждением.

Церковь в нормальном случае есть живой организм, а не партия. К сожалению, многие воспринимают церковь именно как совокупность однопартийцев. Верующие люди настолько сильны и свободны, что могут себе позволить несколько мнений на одну и ту же ситуацию, и это их не раскалывает. И только непросвещённость, узость и необразованность делают своё дело – раскол людей и смерть всего подлинно церковного между людьми. Единство – это самое важное, что есть у церкви, и этим нужно дорожить. И если люди совершенно спокойно позволяют себе то, что рушит единство, они перестают быть Божьими детьми.

Однако когда в церковной ограде собрались люди, которые именно в таком агрессивном действии видят смысл своей веры, как быть другим? Что делать тем, кто больше радеют о явлении Славы Божией, которую наиболее ярко открыл Господь Иисус Христос? Сила агрессии настолько сильна, что внутри церковной ограды нарастает напряжение, и люди перестают чувствовать, что движет ими не любовь к Богу, а боязнь, страх, фобии. Священная библейская история о том и говорит, что Бог не автоматически и раз и навсегда благословляет верующих, но может оставить их, если народ Божий не послушен Слову Бога.

Исторически если человек или народ оступался, Господь всегда благословлял кому-то обозначать это отступление, чтобы совершилось покаяние. Многие задаются вопросом, можно ли, находясь внутри церкви, критично оценивать те или иные поступки верующих людей? Если внутри церковного собрания нет трезвенного к себе отношения, то велик соблазн оступиться и пойти в иное русло. Человек, который призван был указать на грех, оступки, грубость, являлся пророком, и такое служение является пророческим. Сам Иисус Христос осуществил такое служение в своем действии обновления, когда незадолго до страданий вошёл в храм и перевернул там столы с деньгами. Это действие только и можно воспринимать как сочетание любви и ревности в едином порыве. Христианин, в своих мыслях и поступках следующий за Христом, имеет дерзновение говорить о грехах своих собратьев и взывать к переоценке.

Vol. 4: Видеть свет в людях

Легче поставить точку, чем запятую. Порой её и не надо ставить, так как она там стоит давно. И христианину нужно не просто точку превратить в запятую. Важно поверить в человека так сильно, чтобы он оттаял. Это не даётся легко, но достигается совместным проживанием и усилием. Современный человек настолько переломан, что почти никогда никого не подпускает к себе. Страхи настолько сильно обострены, что сковывают его и превращают в ледяную фигуру. Недоверие, приобретённое через безрассудное раздаривание себя, может закрыть человека изнутри навсегда, и он теряется.

Часто христианство воспринимается именно как обязанность отдаваться бездумно и раздавать повсюду. Как раз именно эта черта расшатывает человека и приводит к разрушенности. Потому что эта абсолютная якобы доброта есть ни что иное как безответственность, или скрытое тщеславие. Человек нравится сам себе в том деле, которое он в данный момент совершает. Но особенно нравятся масштабы, когда “я делаю не как вон те”. В итоге мы имеем людей, которые многажды раз делали такое доброе во имя своё, а в итоге никакой благодарности не получали. Её и не может быть, потому что сделанное во имя своё не приносит никаких плодов. Подлинное добро всегда имеет отклик, потому что в человеке отклик рождается как ответ на подлинное и прекрасное.

В каждом из нас есть следы недоверия, но они могут преодолеваться усилием веры. Вера и есть возможность соединить разъединённое и разбитое в единой личности. Получается так, что даже если человек ещё лишь начинает собирать себя, отблески этого переживаются теми, кто рядом. Схема здесь не работает, и может быть так, что начав с себя, приходится сразу браться за тех, кто рядом и просит о помощи. Преодоление не приходит просто сверху, оно начинается из сердца, искрится и постепенно распространяется на мир вокруг. Человек – это знак состояния мира: если он мучается, значит, мир в агонии, если же он в радости, значит, мир в преображении.

Если мы видим в людях только тени и тьму, значит в самих нас больше именно этих тонов. Именно так можно определить, каким светом мы греемся и каким кислородом дышим. Можно быть в этом абсолютно уверенным, если после увиденного мы отказываем человеку в переменах. Есть взгляд – есть суждение – есть приговор. Каждый день, выходя из дома, а затем возвращаясь, мы собираем огромное количество приговоров для других людей. Но мало кто понимает, что выносить суждение может лишь тот, кто готов помогать и преодолевать. В противном случае эти собранные в сердце мысли о других превращаются в тлен и начинают отравлять нас изнутри.

Как прекрасно, когда в нас видят свет, даже если на самом деле мы почти ничего не делали для его присутствия. Верой один человек может вносить свет в жизнь другого человека. В том и сущность веры, что главное её предназначение не в увеличении чего-то материального, а в преображении внутренней жизни. Сегодня особенно это важно, ведь не так сложно что-то заработать и приобрести. В мире материи, изысканного железа и бетона так важно сохранить человеку человека. Можно сказать, что не было ещё времени, когда люди знали бы столько вечных, этических и моральных принципов и одновременно так низко не ценили бы человека. Христианин призван не вечные ценности отстаивать, а ценность, которая выше всех ценностей для Бога. Бог есть в этом мире, если есть я и мой ближний.

Vol. 5: В миллиметре от Бога

Человеку непривычно с Богом. Кто-то привыкший не согласится, конечно. Но я буду настаивать: человеку всегда будет непривычно с Богом. Наивно думать, что с Богом можно жить спокойно. Живой – это значит, всегда зовущий к живости. Мы так и опознаем Его как Живого через внутренний дискомфорт спокойствия. Чем лучше человеку становится, тем ему и хуже. Успокоенность приводит к затуханию жизни, что человек обязательно старается преодолевать, внося, как ему кажется, что-то стоящее, но так никогда и не удовлетворяющее его внутренность, экзистенцию, дух. Все, что есть в этом мире, даже если оно выше материи, – не может восполнить и заполнить вакуум. Бог и человек конгруэнтны: Духовная реальность для духовной реальности иного порядка.

Бог – это именно реальность, а не материальность: к Нему нельзя привыкнуть, Им нельзя завладеть, Его нельзя приписать. Если человек пытается это сделать, Он оставляет человека, иначе в материальности иллюзий человек умрет. Человек периодически хочет захватить Бога, начать приписывать Ему отсутствующее, и в этом проявляется его бунтарство. В этом человек показывает непонятое им его собственное призвание быть как Бог, но узурпируя, он теряет все, включая себя. Поэтому всегда между Богом и человеком будет как бы некий рубеж, некое малое расстояние, которое будет позволять раз за разом устремляться вослед. Бог всегда будет зовущим и приглашающим – человеку всегда будет оказана честь принять зов и ответить на приглашение.

Церковь не должна приписывать себе права на Бога. Она может быть свидетельницей жизни Бога среди чад. Но что Бог делает вне Церкви – это тайна Бога, которую Церковь не всегда может знать. Иначе как объяснить великое множество Божиих призывов к тем, кто многие годы шел к Богу и в Церковь? Есть люди, которым слова другого человека слишком мало, или бывают ситуации, когда и человека, могущего стать свидетелем жизни Бога, – нет. Жажда человеческая удивительна, ею были одержимы люди всегда, но не все смогли дойти до глубин. А которые дошли, совершают большую ошибку, абсолютизируя свой путь и отрезая возможность дойти другим. Церковь не должна быть единственным местом локации Бога, но она должна стать островом глубочайших отношений между Богом и людьми, Царством Небесным, покорившим землю.

Бог может вступить в отношения только тогда, когда человек избавился от всякого желания гарантий. Условности и договоренности не могут быть позволены, иначе это лишит отношения всякой возможности на доверие. Миллиметр от Бога – это всегда доверие: взгляд внутрь для самопознания, взгляд вовне для познания. Бога нельзя взять, Его можно лишь созерцать, и наоборот – человека нельзя взять, им можно лишь восхищаться. Человек хочет захватить Бога и от Его лица захватить другого человека и весь мир, ему нужна аппеляция. Мир по праву Божий, но Бог изо всех сил старается отпустить человека и мир, иначе они никогда не смогут быть. Вне свободы Бог умирает, потому что вне свободы умирает и человек. Бог такой же как человек, он похож на человека, он ему родной.

Именно поэтому нельзя христианство назвать религией, да еще и правильной. Если мы называем правильным что-то, то запечатлеваем единственно возможную форму. Христианство – это путь по Христу, и оно религиозно весьма относительно и фрагментарно. Попытка зацементироваться и придать ему единственно возможную форму сродни языческому желанию приписать право на Бога только себе, а всех остальных, иначе познающих Его, объявить атеистами. Когда-то в Риме мучеников за Христа умерщвляли за атеизм, сегодня зачастую христиане объявляют неправильно верующими (или атеистами) всех, кто несколько иначе идет к Богу, однако не всегда чувствуют, что сами формализуются через отстаивание правильности форм. Такой подход самими христианами нивелирует глубину таинственной жизни и делает ее лишь правильно соблюденным обрядом, в котором человек может вместо обретения потерять себя, поскольку Бога внутри может уже не быть в силу несвободы.

Vol. 6: Внимающий

Оказавшись где-то, приобретя что-то, обладая чем-то, мы имеем естественную привычку делиться этим. При этом мы не всегда можем отличить это замечательное устремление от навязчивости. Это связано, прежде всего, с повальным желанием максимально гладкого общения. Человек, имея внутри несогласие или даже противоречие, может не сказать об этом. И это говорит о том, что нам необходимо учиться не внимательности даже и не угадыванию по жестам и телодвижениям, а вбиранию того-кто-напротив в свое сердце.

Нам необходимо учиться думать сердцем, как бы это парадоксально ни звучало. В человеке все распределено – думать умом и чувствовать сердцем, – и никто не задастся вопросом, а так ли оно и может ли быть иначе? Нас упрекают за холодный ум или за слишком теплое сердце, за недальновидность и жестокость, за явную глупость и бессердечие… И все эти крайности, обнаруженные внутри и обнаруживаемые извне, говорят о рассечении человека. Внешне этого совсем не видно, но внутри человек как будто сначала принимает решение умом, потом в сомнениях – сердцем, а затем ногами – убегая в другую ситуацию.

Мы глухие, и вокруг нас все глухо, а значит, необходимо срочно озвончать. Прислушиваться всегда трудно, когда тебе есть что сказать. И всегда неприятно, когда было что сказать, а тебе не дали, да еще и кто-то явно говорил больше положенного. Если тебя не слушают, это не значит, что тебя не слышат, и наоборот, если ты слушаешь, это еще не значит, что слышишь. Слышание и внимание в нас рождается в точке умирания желания говорить и быть услышанным. Я перестаю быть центром жизни, но остаюсь им по причине того, что слушаю того-кто-напротив, потому что именно в этом смещении центра жизни происходит чудо.

Центр жизни должен пролегать в наших сердцах, в сердце каждого, но поскольку есть только мое эго, а других не существует, то и во мне этого центра нет, и я словно мертв. Чудо смещения заключается в том, что сдвигаем мы не центр, а себя: когда сдвигаюсь я, сдвигается и другой. Нам кажется, что мы буквально гибнем, потому что страшно представить, что отклика и ответного движения не будет. Но мы делаем этот шаг, и вдруг оба оказываемся в поле бытия, и в каждом начинается пульсация жизни. Другой через отказ от ложного эго и возвращения подлинного эго тоже не имеет нужды более быть во лжи, неведении, слепоте. Начинается все с тебя, когда ты начинаешь слышать: звуки вокруг становятся иными, а молчание раздается богатыми полифоническими мелодиями, и между нами всегда есть музыка жизни.

Современный человек хочет принятия, любви, тепла. Он готов на все, готов со многим или всем соглашаться, готов идти куда-либо, отказываться от самого себя. Именно поэтому христианину столь важно уметь слушать в общении, слушать в молчании, слушать на расстоянии. Быть может, это самое важное, что может быть у христианина. Возможно, в дни суеты это будет иметь ценность главной добродетели. Уметь молчать, просто быть рядом, не ожидая ничего в ответ, чувствовать, сопереживать, давать внимание… Радоваться другому просто потому, что он такой-как-ты и потому что совершенно-иной. В этом есть Бог, в этом есть Любовь, в этом есть Все.

Vol. 7: Погружающий вглубь

Человек привык себя вписывать куда-то. С самого детства эта привычка входит в нас. Даже если мы этого не хотим, волей-неволей это происходит. Моему ребенку надо пойти в такой-то садик, он должен учиться в этой школе, обязан поступить в тот самый вуз. И малейшие несовпадения с планами откликаются серьезным потрясением или даже срывом. Так постепенно мы учимся себя воспринимать больше как часть чего-то. Именно поэтому ребенку так сложно пережить непринятие в группе, секции, классе и тд.

Человек потому и не может иметь глубины, что сам он ее там искать не собирается. Он думает, что глубина может быть где угодно, но только не в нем самом, не внутри, не в сердце. Христос говорит о не-от-мирном царстве и не локализовывал, а относил его к вечности и времени одновременно. Поскольку оно внутри, то есть в сердце, то поэтому оно и в вечности. И через вхождение внутрь этого царства человек проходит к вечности. Удивительно, что самый трудный путь – это путь к себе, к своему сердцу, к своему царству.

Глубина одного не может быть глубиной другого: как только человек начинает копировать, все начинает исчезать. Это происходит даже несколько ранее – когда человек сам себя начинает видеть образцом для подражания. Подражание любому, если оно не похоже на подражание Христу, теряет свою ценность. Иисус был таковым, что не вел сам к себе, Он вел к Отцу, который на Небе, а само Небо сводил в сердце того, кто напротив. Именно поэтому человек, к сердцу которого был брошен вызов, не мог не услышать.

Глубиной можно поделиться, пригласив в нее. Но как ты можешь пригласить туда, где сам никогда не был? В этом смысле крестить может каждый, если умеет быть на глубине и может дорожить свободой другого так, чтобы он мог войти и выйти. Самое важное – не войти даже, а именно выйти. Выйти – чтобы научиться погружаться самому, а не смотреть на то, как это умеешь делать ты. Удивительно, что именно так многие совершали таинство крещения: одни могли сначала погрузиться, а после быть крещенными, а другие – сначала быть крещенными и только по прошествии погрузиться.

Взросление приходит тогда, когда сам видишь, что Господь начинает тебе доверять. Конечно, трудно поверить, что ты призван кого-то куда-то в глубину провожать. Но вот появляется один человек, затем второй, затем более и более. И ты вдруг изнутри начинаешь чувствовать невозможность отказа. Ты даже отказываешься и отворачиваешься, а порой и убегаешь, но куда бы ты ни шел, Господь там уже встречает Тебя. А потом вдруг чувствуешь пустоту оттого, что не берешь этой ответственности делиться Глубиной, что и твоя, и не твоя одновременно.

Vol. 8: Оставляющий наедине

Как же мы привыкли спасать… Это стало уже обыденностью – найти жертву нашего милосердия и спасти ее. Мы не успеваем осмыслить, на каком основании наш ум выносит суждение об угрозе. Человек превращается из ценности в средство обоснования смысла моей жизни. Так не хочется принимать факт нашей похожести, и если мы находим кого-то, то находим по какой-то похожести и симметрии. И вот мысль о спасении доводит нас до экзальтации, и мы можем начать калечить человека.

Переживаемое состояние не так худо на самом деле. Человек встречается со своим одиночеством, и у него начинается паника. Он вдруг понимает, что окружения никакого нет. Становится ясно, что каждый живет своей жизнью. Ты вдруг остро переживаешь свою ненужность. Тебе никто и никогда не говорил, что ты не нужен, а всегда только то, что миру и людям обязательно нужен ты, твои мысли и дела. И вот чтобы убежать от этих мыслей, нужно обязательно за кого-то ухватиться и спасти.

Мы дружим стаей, чтобы пока что не быть одному, а после раскидываемся людьми. Мы создаем семьи, чтобы хоть кто-то мелькал по дому и лежал рядом, а потом уходим от этого ада. Мы ныряем в толпу, чтобы потом возненавидеть каждого, кто окажется рядом и полюбит нас. Нам рассказали миф о красивой жизни и любви, и мы поверили в него не колеблясь. В результате мы стали голодными до любви и жадными до кого угодно, кроме самих себя. Себя периодически хочется накачать, прибить, упаковать, и это нелюбовь.

Любящий не тянет и не лезет. Любящий принимает отказ. Любящий созерцает. Любовь в нем есть, и он приглашает созерцать вместе. Любящий знает, что созерцать может тот, у кого любовь внутри. Поэтому если другой не может, он ждет рядом, чтобы поделиться. Любящий чувствует рубеж, потому что любовь знает границу и не знает границ. Любящий готов войти, но не войдет, если границы сломаны. Любящий отдает и уходит, не ожидая эффекта. Любящий уходит уверенно, потому что, оставляя любовь, он оставляет себя, и пространства нет, и он не уходит уходя.

Любящий призван к одиночеству, но к полноценному и гармоничному. Без одиночества невозможно прожить любви. Именно поэтому у возлюбленных бывает время молчания, затишья и раздумья, но их это сразу пугает, и возникают ссоры. Чтобы не рвать и не ломать, человек призван научиться жить самодостаточно. Все, что ты требуешь, на самом деле тебе не нужно. Требовательность – лишь желание привести в движение того, кто замер в раздумьях. И если ты сам оценил одиночество, ты никогда не примешь эти слова как призыв к равнодушию.

Vol. 9: Возлюбивший много

Мир, в котором приходится жить, одновременно и добрый, и злой. С ранних лет эта парадигма, как бритва, входит в сознание. Существует как бы два сознания – одно для восприятия счастья, другое – для определения недоброго. Как осуществляется этот поиск и выбор, – не совсем понятно. Но почему-то человек до конца уверен, что знает толк в жизни. Научившись думать, ты начинаешь селекцию: выбираешь хороших и убираешь плохих. Свою роль отсеивающего ты оцениваешь положительно, хотя уверенность не твой конек.

Люди – главная проблема человека. Мир как-никак можно принять, но вот человека – нереально. Его можно принять во фрагменте на время или ради пользы сейчас, или ради высокой идеи когда-нибудь, но не как такового. Человек не абсолютен, и это главное, что он выносит о себе самом. На этом настаивают буквально все, начиная от родителей и заканчивая как-бы-любящими. Мысля другого никем и находясь в роли смотрителя, ты даже и подумать не можешь, что это вещи несочетаемые. Ты рассечен надвое, и будучи таким, не можешь не делать других себе подобными.

Как-бы-любящие – это все те, кто желают любви и блага, но реально ничего не проживают. Они испытывают что-то, что называют любовью, но на самом деле, это лишь желание иметь человека в каком-нибудь виду. Я его люблю, а на самом деле, он мне нужен, чтобы испытывать нечто, что позволит мне доказывать самому себе, что я кого-то могу любить. Именно поэтому, в принципе, в любви другой [по-хорошему] не нужен. Если без другого ты не можешь, значит, ты на нем едешь. А кажется, что должно быть наоборот: если я люблю, я должен всячески показывать, что я без другого не могу.

Любовь сильна настолько, что может отвечать на ненависть любовью. Любить возможно безответно, и это норма любви. Если ждешь в ответ, то можно дождаться, но будет ли это любовью безусловной? Невозможно ожидать, если любишь, потому что так программируешь живое на смерть. Когда от тебя ожидают, легко пойти путем имитации ожидания, и так живут многие. Как мысль, свобода от другого в любви пробрасывает мост к возможности [в теории] полюбить ненавистника, то есть позволяет принять идею о возможности полюбить того, кто тебе причиняет боль в ответ на любовь. И только незаинтересованность в чем-либо дает понять, что ты свободен от него, а значит, любишь подлинно.

Невозможен сюжет, если ты в любви, невозможен план, невозможно все, что от ума. Человек непредсказуем, поэтому бессмертен. Если ты координируешь, то этим обрекаешь на смерть. Смерть есть творение человека умного, но не любящего. Жизнь есть прорыв к вечности, если есть любовь. Время перестает иметь силу, оно преодолевается силой любви. Нет вчера и нет завтра, есть только я и ты “ныне и присно”. Но если любовь есть только в вечности, то и не-такой-как-я приходит как дверь в вечность. Поэтому появление в жизни несносных людей – это норма жизни, которая предвосхищает рождение любви. Всякая ненависть и неприятие – это потенциальная любовь. И поэтому ненависти нет, если ты в любви, а есть только предвозвестники любви.

Vol. 10: Не умеющий обижаться

В последнее время столько всего происходит в мире, в ответ на что христиане что-то просят. Что-то не то сняли, что-то не то поставили, что-то не то провели. Возникает ощущение, что мир перевернулся, и вместо широты и размаха пришла узость и ущемленность. Иногда поведение христиан напоминает поведение довольно наглых, привыкших, оседлых людей. Мир очень сильно изменился, и если ранее не могло быть речи о чем-то подобном, то теперь люди внешние, не имеющие отношения к Церкви, уже и не знают, что можно, а что нельзя им делать, чтобы не оскорбить чьи-нибудь чувства.

Обидеться невозможно. Это можно сделать только в том случае, если сильно себя в чем-то убедишь. Обида связана с такой прочностью взглядов, не имеющих отношения к реалиям, что какое-либо действие, пусть даже и верное, вызывает в человеке бурю негодования. Мир христианства изменился в том, что с обретением тех или иных правил, установлений, святынь во всем этом потерялся сам человек – главная святыня Бога. Человек приходит в храм и переживает трепет от того, что он входит в святое место. Он может этого не чувствовать, но раз говорят, начать имитировать. А может начать имитировать, а потом, соответственно, потерять.

Такое переживание часто называется страхом Божиим, однако если посмотреть с другого ракурса, то получается, что святыня оказывается где-то вне человека, и его надо все время туда вводить. Первое время человек настраивается, и действительно, испытывает священный трепет, однако со временем это чувство может теряться. Многим приходится как-то себя настраивать, чтобы его вернуть, и они могут не догадываться, что чтобы вернуть его, нужно его навсегда потерять. Привитое извне и не пережитое изнутри, это чувство священного останется навсегда интеллектуальным осмыслением священного пространства, а значит, – идолом.

Христос ясно сказал, что Царствие Небесное живет внутри нас (Лк. 17:20). Другими словами, каждый человек потенциально является плотью этого Царствия вне зависимости от того, что сейчас он делает и какие у него мысли. Судя по тому, кем Иисус был окружен, Он это и имел в виду. То есть это не сообщество великолепных безошибочных людей, а единство совершенно разных и непохожих, но преисполненных любви, и поэтому живущих высоким, но и в низком могущих найти красоту. Чтобы так жить Церковью, необходимо самому пережить красоту всего великолепия Божия, сосредоточенного в одном – в самом себе, внутри, в сердце.

Если изначально человек живет в принятии такой разности и видении красоты непохожего, он забывает о возможности обижаться, потому что обида – это страх непохожести и жажда похожести. Если ты принимаешь Христа, то ты призываешься к принятию каждого человека, каким бы он ни был. Принять – означает навсегда отказаться от желания нивелировать человека под себя или будто-не-под-себя, прикрываясь желанием сделать благо человеку. Принять – это значит полностью довериться Богу и дать ему действовать, исцеляя все то, что нужно исцелить, и именно в то время, в какое это нужно сделать, а не тогда, когда этого хочет твое закомплексованное я. Именно поэтому обидеться невозможно.

Блог автора

Залишити відповідь