Тема Афин и Иерусалима занимает меня уже долгое время. В последние десятилетия было сделано немало, чтобы увидеть старую проблему в другой перспективе. Особая заслуга здесь, без сомнения, принадлежит Реми Брагу. По его утверждению, сущностная характеристика европейской культуры состоит в том, что она эксцентрична. Европейская культура основана на осознании того, что мы, европейцы, — это варвары, которые цивилизовали самих себя, воспринимая и перерабатывая плоды «чужих» культур. Выражением такой вторичности и опыта усвоения «чужого опыта» Браг называет идею «римскости». Иными словами, Рим – это место, в котором Афины и Иерусалим получили свое универсальное и всемирное значение.
Средневековые университеты, эти оригинальные продукты европейской латинской культуры, были бы невозможны без арабского и еврейского влияний. Ален де Либера, пусть и с некоторым преувеличением, говорит о том, что университетский образ жизни был экспортирован из исламского мира. Исламские философы – «первые средневековые наследники греческой философии». Но роль еврейского истока в образовании университетов не менее значительна. Евреи-сефарды, переселившиеся в XIII веке из Андалузии в Прованс, стали посредниками между арабской и христианской философией. Так, почти все тексты Аверроэса существуют в виде рукописей на иврите, тогда как многие арабские тексты были утрачены, — например его комментарий к «Государству» Платона. Можно вспомнить переводческие центры в Толедо и Неаполе, в которых важную роль играли переводчики-евреи. Символами Афин и Иерусалима, бесспорно, являются мыслители ХII века Аверроэс и Маймонид, центральные фигуры для Парижского университета XIII века. Интересно, что встреча Афин и Иерусалима (если говорить об этих фигурах) произошла в Испании.
На протяжении Средневековья и Нового времени многие города стали символами такой встречи: Париж, Оксфорд, Йена. Но меня сейчас интересует другой город, в котором Афины, Иерусалим и Рим встретились весьма необычным образом. Я говорю, конечно, о Киеве.
Киев неоднократно сравнивался с Иерусалимом. Об этом еще раз напомнил киевский литературовед Мирон Петровский в своих блестящих статьях о Булгакове. Он даже исследовал связь образа Киева-Иерусалима с изображением Москвы в «Мастере и Маргарите». О параллелях с Афинами говорит многое: от книжной культуры Киевской Руси до Могилянской Академии. Образ Рима напрашивается сам собой. Он узнается во фресках Софийского собора, в «римской» (то есть византийской) легитимации политической власти киевского князя.
Мы видим, что Киев, вот уже тысячу лет, является местом диалога и конфликта различных культур. Это и Рим-Византия, это польские, русские и еврейские влияния. Здесь, непосредственно перед нашествием Батыя, проповедовал сподвижник святого Доминика св. Гиацинт. Только вкратце упомяну немецкое влияние, напомнив о династии Бунге, о лютеранской общине… И, конечно, это украинская культура, рождение украинской политической идеи, заседания Центральной Рады, деятельность таких различных, даже противоположных личностей, как Скоропадский, Грушевский и Винниченко.
Но опыт сосуществования различных культур в нашей традиции весьма трагичен. Приведу лишь один пример. Прямо перед входом в святую Софию мы видим памятник Богдану Хмельницкому. По первоначальному замыслу автора, Михаила Микешина, конь Богдана должен был попирать иезуита, польского пана и еврея. На этот величественный проект (утвержденный царем) не хватило денег, и Богдан с 1881 по 1888 годы простоял на временном монументе, пока архитектор Владимир Николаев не придумал пьедестал в виде кургана.
В отличие от европейского опыта усвоения и присвоения чужого, для Киева характерно то, что можно назвать цивилизацией разрывов. Культурные уровни не выстраиваются в целостную традицию, которая передается из поколения в поколение в обогащенном виде. Каждый новый шаг чаще всего связан с отрицанием предшествующей культуры. Происходят процессы с приставкой «де»: де-католизация (с де-полонизацией и массовыми уничтожениями евреев в середине XVII века, вспомним проект памятника Богдану Хмельницкому), борьба с остатками былых вольностей и с самоуправлением (с средины XVIII до второй половины XIX века), борьба с монархическим прошлым (советизация Киева с ее карнавалами и уничтожениями старых храмов и монастырей), украинизация 20-х годов и русификация 70-х годов прошлого века. Наконец, этап «десоветизации», борьба с советскими памятниками и символами, уже какой-то неподдающийся счету период переименования улиц.
Можно сказать, что за последние 350 лет сложилась ментальность цивилизации разрывов, которая ничего не хочет слышать об опыте примирения, о навыках передачи традиций. Если говорить о последнем столетии, то вначале, на протяжении 75 лет, наша традиция подпала под влияние ложно понятого универсализма. Последние же 25 лет украинские элиты, частью осознанно, частью спонтанно, разделяют идеи ложно понятого национализма. У нас, к сожалению, никак не выйдут из моды позднеромантические, давно устаревшие идеалы. Некоторым «культурным строителям» кажется, что если из украинской культуры вычесть все «чужеродное», она достигнет небывалых высот.
И здесь мы, кажется, стоим перед самым главным выбором: сможем ли мы изменить траекторию развития нашей цивилизации? Что-то в этом направлении уже делается. Но речь идет лишь о первых шагах. Ни политический, ни религиозный, ни культурный диалог еще не показали примеры подлинного примирения. Удастся ли нам вписаться в ту схематику культурного строительства, о которой говорит Реми Браг? Иными словами, сможем ли мы пойти «римским путем»? Ответы мы узнаем очень скоро…
Фрагмент доклада, прочитанного на международной конференции «Успенские чтения» в Софии Киевской 22 сентября 2015.