Промыслом Божиим нам уготовано жить в удивительное и трудное время - время переоценки ценностей, время болезненных перемен в общественной жизни, время мучительных поисков духовных ориентиров, время утверждения утраченного в значительной мере национального самосознания.
Думается, что сошествие Святого Духа, бывшее в определенном месте и в определенный день, является в Церкви непрекращающимся тайнодействием, как бы дыханием Церкви.
Лик Христа, чудесно напечатленный на плате (убрусе) Самим Спасителем в дар царю Авгарю, - вот то знамя, которое украсило Церковь. Сия победа осенила и утвердила православное почитание образа в двух естествах и единой ипостаси.
Все двунадесятые праздники отмечают события, не выходящие за пределы евангельского круга, в то время как в Воздвижении Креста вспоминается то, что произошло значительно позднее, хотя по существу своему праздник этот наполнен тем же немеркнущим светом, сродным всем двунадесятым праздникам, и возводит сознание к славе искупительного подвига Христова.
В литургическом движении совершаемых служб Церковь образует как бы великий круг — венец лета, круг, который сообразно с космическим солнечным кругом образует год, заключающий в себе двенадцать малых кругов. Этот космический годовой круг, рожденный движением земли и небесных светил, весь освятился кругом совершаемых Церковью богослужебных действий, стал как бы чашей, до краев наполненной бесценным вином вечной жизни, тестом, в которое брошена закваска негибнущего бытия, руслом, вместившим воду, «скачущую в жизнь вечную». Самое кругообразное движение космического времени, составляющее год, несет в себе некоторое чаяние и подобие вечности и, наполняясь движением церковного богослужебного круга, как бы вводится в вечное бытие.
В Благовещении совершилось Таинство, превышающее всякие границы человеческого сознания, - вочеловечение Божие.
Сретение - это встреча человечества с Богом в лице старца Симеона. Весь Ветхий Завет увидел исполнение чаяния "своего моления".
В первой половине VI века в христианском мире произошли два знаменательных события, напоминание о которых может явиться своеобразным эпиграфом к данной теме.
…Я в начале обедни глубоко бываю потрясен неизреченным благолепием архиерейского служения вообще, и Вашего в особенности. Но каждый раз чувства святого восторга понемножку охлаждаются, и, наконец, я выхожу из церкви, не дождавшись раскрытия царских врат после причастного стиха, разочарованный, смущенный, негодующий.
Сегодня трудно представить, что еще сто — сто пятьдесят лет назад мы не знали древней иконы. XIX век, золотой век русской литературы, век Пушкина, Гоголя, Достоевского, не имел представления о золотом веке иконописи — об Андрее Рублеве, Феофане Греке, Дионисии.
В одной из моих статей, наряду с "церковностью", "молитвенностью" и "модернизмом" в нашем церковном пении было упомянута и "театральность" и указывалось, что все эти выражения очень неопределенны и понимаются по-разному.
«Изнеженные напевы и плаксивые ритмы, эти хитрые зелья карийской музы, развращают нравы, своим разнузданным и коварным искусством незаметно вовлекая душу в разгул космоса (народного гуляния с пением)», — пишет Климент Александрийский, один из первых учителей Церкви, подробно занявшийся вопросом взаимовлияния пения и жизни.
В православных храмах мы нередко можем видеть иконы с изображением Бога Отца в виде седовласого старца. Иногда Он изображается отдельно, иногда вверху иконы, на облаке, а иногда на иконе, которая называется «Троица Новозаветная».
Догмат иконопочитания имеет своим основанием догмат о Боговоплощении и является его богословским развитием.
Проблема неудобовразумительности церковных служб для большинства верующих поднята давным-давно. В качестве главной причины таких трудностей, как правило, называется непонятность церковно-славянского богослужебного языка. Если согласиться с данным предположением, то напрашивается вывод, что как только все церковно-славянские тексты будут заменены на русские или украинские, то понимание прихожанами богослужения сразу же улучшится как минимум до удовлетворительного.
Мы публикуем статью священника Александра Салтыкова, в которой автор, анализируя известное полотно Эль Греко, показывает, в чем состоит различие между иконой и картиной.
Когда смотришь на древнерусские иконы, ловишь себя на мысли о сходстве святых ликов с детскими лицами. Эта особая нежная, ласковая "детскость" заметно удавалась преп. Андрею Рублеву: взять, к примеру, хотя бы фрески Успенского собора во Владимире. И наоборот, изображая детей, изографы придавали им определенную "зрелость".
Не желая выступать судьями, мы, тем не менее, не можем не обратить внимание на разницу между Западом и Востоком в традиции изображения Рождества. На Западе, под влиянием францисканства, на первый план выступили исключительно человеческие эмоции - чувствительность, жалость, нежность. Малыш Иисус, Его Мать Мария и Плотник Иосиф - перед нами очень распространенный на Западе образ Святого Семейства. Рождество приобрело характер праздника Человеко-Бога более, нежели Богочеловека.