Блог

Земля, как говорится, слухами полнится. В тревожные времена Майдана на Украине они наполняют чашу терпения до того предела, за которым страх подгоняет людей к необдуманным выводам и вражде. Одних тянет к отделению от Запада во имя вышнего Востока, других к поспешному объединению со Страной Заходящего Солнца, подальше от дремучей «Расеи». Мы как-то не чувствуем, что мы разные, и не понимаем, в чем именно заключается внутреннее единство нашего народа и славянских народов друг с другом. Но всё это тьма, и она не может объять свет здравого смысла, от Христа исходящий, и характерной для украинцев склонности к простой оседлой и однообразной жизни. Мы готовы отказаться от любой «правильной» идеологии, как только она помешает сажать картошку с соседом, посещающим храм «КП», или купить мясо подешевле у представителя «МП».

Мы не можем обитать в мире отживших, на коммунистический лад, фантазий о светлом будущем в православном могучем государстве. Обычная «бытовуха» обязывает, вопреки иллюзиям, жить в реальном, грязном, но плодоносном мире житейской практики и человеческих отношений. Любой хозяин понимает, что без грязи, гноя ничего путного не вырастет, завянет человек в чистом пространстве идей. Зачем к чему-то или куда-то стремиться, если можно просто укорениться вглубь? «Сильный человек найдет радость там, куда его забросила судьба. Герою хорошо дома» (Честертон). Золотое правило православной аскетики гласит: что можешь изменить, в том и подвизайся, а что от тебя не зависит, то оставь на волю Божию. Для молитвы всякое место удобно и с Богом всюду хорошо, будь то в составе одного или другого государства или в самостоятельной державе, – это как Бог даст.

В воспоминаниях митрополита Вениамина Федченкова «На рубеже двух эпох» о его пребывании в Киеве в 1918 году есть замечательное полевое наблюдение о классических представителях нашего племени. «Снарядами уже были пробиты стены лаврского собора. В нашем здании гранаты рвались и в домовой церкви, и в конюшне, и над парадным входом. А украинцы после обеда по-прежнему распевали «Ще не вмерла», и «щирые» агитаторы агитировали, точно ничего и не случалось».

Но вся эта беспечность тут же преображалась в непреодолимое воистину хоббитское мужество, если дело касалось главного. Украинский писатель В. Барка в своем романе «Желтый князь» описывает, как вымирающее от голода украинское село так и не выдало советской власти евхаристическую чашу взамен на хлеб и тепленькое место в райсовете. Отказывались люди от такого «рая» во имя святыни. Главный герой лишь подумал: «А как я детям потом в глаза смотреть буду, как после этого жить на белом свете?» Моя бабушка рассказывала практически похожую историю, только о церковной утвари, спрятанной людьми в 40-х, когда коммунисты разрушали храм, а вернули уже в новый, который отстраивали в 90-х. Конечно же, это не великие свершения, но в глазах Божиих их масштабы, думаю, безграничны.

Православие на Украине очень плотно вошло в ткань традиционного народного самосознания, и качественно изменить что-либо в плане приоритета государственного мышления просто немыслимо и болезненно. Но в таком положении вещей совсем нет древнерусской глыбы националистической гордыни старообрядцев, хотя ревности отнюдь не меньше. «Настало для нас время пота и труда, – пишет путешествовавший по Украине в XVII веке патриарх Макарий Антиохийский (книгу о путешествии патриарха Макария написал его архидиакон Павел Алеппский. – Ред.), – ибо во всех казацких церквах до земли московитов вовсе нет стасидий, даже для архиереев. Представь себе, читатель, они стоят от начала службы до конца неподвижно, как камни, беспрестанно кладут земные поклоны и все вместе, как бы из одних уст, поют молитвы; и всего удивительнее, что во всем этом принимают участие и маленькие дети… Усердие их к вере приводило нас в изумление. О, Боже, Боже! Как долго тянутся у них молитвы, литургия!»

Церковь у нас никогда не была символом национального единства, она всегда была душой нашего народа, душой, страдающей от наших грехов, и согревающей наше сердце. Если проповедь политического православия, призывающая к глобальной войне за русский мир уж очень даже благочестива и патриотична, но возбуждает неприязнь к ближнему и расстройства в хозяйстве, то понятно, что не от Бога такое православие. Украинец очень плохо воспринимает идеи общего блага, потому как у него есть свой личный двор, и он поедет отстаивать его неприкосновенность на Майдан. Он любит молиться не в огромном мощном соборе, демонстрирующем могущество государства, а в маленькой церквушке, которые, как веснушки, рассыпаны по лику страны.

В храме не место для политических зарисовок нового переустройства Церкви, люди приходят в храм, чтобы как-то устроить свою обычную жизнь по-человечески. Поэтому так неестественно у нас проходят «православные демонстрации», которые почему-то называют крестными ходами, с портретами св. Николая II и лозунгами «православие, самодержавие, народность», и фальшиво звучат призывы быть героями и победителями «евросодома». К нам применимы, скорее всего, евангельская характеристика мудрой змеи, которая хранит голову, жертвуя хвостом, и Салтыковская — премудрого пескаря, который ничем не жертвует вообще.

Впрочем, я не претендую на описание точного этнического портрета, а скорее всего, сам таковым себя ощущаю, в нашей церкви на нашей земле. И она особенная, отличимая от других православных церквей. Она может быть молчалива, но плодоносна, как пшеничное поле, и не без плевел, конечно же. У неё есть свои святые и свои святыни, свои праведники и предатели, и всё это наше и о нас. У нас на Украине никогда не было европейской религиозной вольницы, но при этом всегда была свобода. B этом свободном от государственной опеки исповедании Христа есть свои особенные искушения. Ведь одно дело, когда ты идешь по накатанному за тебя и до тебя пути, и совсем другое, когда ищешь и пробиваешь этот путь в исторических, политических и культурных реалиях своей эпохи, в которых легко можно заблудиться.

Так промыслительно сложилось, что православные украинцы чаще всего в своей стране страдали от чужеземцев и иноверцев. Константинопольский патриарх Филофей в 1374 г. канонизовал юношей Антония, Иоанна и Евстафия, убитых за верность Русской Церкви литовским князем Ольгердом на территории Киевской митрополии. А собственно Киевская митрополия канонизировала священномученика Макария Овручского, убитого татарами при объезде своей епархии. В Московском княжестве Церковь претерпевала больше от присных православных, чем от татар. Они воспринимали ее как часть Византии на территории Руси, с которой поддерживали дипломатические отношения. Митрополит Филипп, Максим Грек, тверской князь Михаил и множество других святых Русской Церкви страдали чаще всего от посягательств своих же местных благочестивых бояр, царей и цариц.

В истории Русской Церкви, правда, выделяется светлый образ священномученика патриарха Гермогена, пострадавшего от поляков и украинских казаков во время смуты. Но во всякой скорби есть смысл и присутствие Божие, которое мы не видим сейчас, но обязательно поймем впоследствии как не в сем, то в будущем веке точно. Трезвый голос исторической правды в изложении историка, писателя, члена Союза писателей России А.Ю. Карпова, думаю, вполне подтвердит эту истину: «Святитель считал возможным использовать не только силу убеждения, но и насильственные методы воздействия на новообращенных. По его просьбе казанским воеводам был дан приказ переписать всех новокрещенных татар с их женами, детьми и слугами и переселить их в отдельные слободы, окруженные русским населением, предотвратив всякую возможность их общения с мусульманами. Власти должны были зорко наблюдать за поведением таких переселенцев; для усмирения непокорных допускалось использование принуждения: заточение в тюрьму, посажение в железа, в цепи, битье кнутом. В 1591 году митрополит созывает всех новокрещенцев в соборную церковь Казани и здесь поучает их в продолжение нескольких дней. Гермоген добивается закрытия татарских мечетей, возникших вопреки царским указам, по небрежению прежних воевод, и запрещения строительства новых. Татарам и немцам запрещалось брать в услужение православных, запрещены были и браки между православными и мусульманами или немцами».

Патриарх в покаянии молился за русский народ, потому что, прежде всего, сам каялся, как пророки Израиля. Десницей Господней, спасающей от национальной гордыни, были языческие армии для евреев. В Москву же пришли воспитанники иезуитских школ и бродяги европейской цивилизации. Но разве не те же иезуитские методики использовал Патриарх в своей проповеди? Теперь же он предстал пред лице Господне вместе со своим народом. Сами ляхов и латинян осуждали, а жестокость-то к своим же инакомыслящим не меньшую проявляли, чем инквизиция. Недостаток слов восполняли силой, недостаток в образовании слишком находчивым наказанием по отношению к оппоненту.

Вспомнить хотя бы, с каким европейским вкусом, но на русский манер был наказан еврейский интеллигент из крымских караимов Схария. По настоянию знаменитого просветителя Руси святителя Геннадия Новгородского его возили по улицам православного города голышом на морозе, привязанным к ослу лицом к афедрону животного. Так соблюдалась чистота православного исповедания и порядок в Церкви в течении многих веков. Сергий Радонежский и его духовное преемство — вот внутренний иммунитет в Русской Церкви от этой тьмы, которую называли просвещением.

Московское княжество силилось, как дорогое сокровище, сохранить православие для потомков. И поэтому не терпело инакомыслия, как неправедного посягательства на национальное достояние. Приглашенный с Афона в Москву для исправления книг Максим Грек, наряду с другими несуразностями, заметил следующее: «Отец же безматерним нигде в Писании не называется, Он Безначален и нерожден, ваши же Часословцы Его собезматерним называют». В ответ его, почитаемого ныне как святого, обвинили в ереси и посадили на 20 лет в тюрьму даже без права причащаться. С тех пор всяк, кто пытался сверять русские книги с греческими, тут же подозревался в ереси, так как проходил обучение где-то на нечестивом Западе. Никакого богословия, конечно же, в таких условиях быть не могло, но святыня на любой почве дает свои обильные плоды. Святых молитвенников за русскую землю в русской Церкви не меньше, чем за украинскую в украинской.

Теряя власть, иерархи смирялись и отходили в сторону, уступая миссию наполнения Церкви Христу. Но когда Церковь транслировала государственную власть силой обольщения и аппарата насилия, тогда проповедь становилась величественной и подавляющей своим великолепием. В России светская власть старалась оградить иерархов от непосредственной встречи с паствой, потому как сама хотела осуществлять влияние на людей. На Украине же, наоборот, митрополиты перебегали с одного города в другой, спасаясь от разных властей, и отыскивая помощи у людей. Чтобы как-то выжить в поликультурном и поликонфессиональном мире Украины, нужно было владеть языками разных культур и иметь многие связи.

Церковь сохраняет свою внутреннюю свободу в любых обстоятельствах, но иногда для неё становится обузой чрезмерная опека государства, да ещё и соблазном – использовать госапарат для создания Царства Божия на земле. Есть очертания Церкви – она есть Тело Христово. Есть границы государства, определяемые нормами права. Есть ареалы культур, влияние которых на жизнь людей безгранично. В свое время артериями эллинистической культуры растекалось по телу разношерстной Римской империи христианство.

Эта эпоха родила множество мучеников. В большинстве своем это были лучшие, уважаемые люди в Римской империи. Вспомнить хотя бы представителя военной элиты великомученика Георгия Победоносца, или придворного медика великомученика Пантелеимона, или ответственного государственного администратора мученика Адриана. Из-за того лишь только их отдавали на страдания, что они не приносили жертвы идолам? Евреям ведь разрешалось не преклоняться перед изваяниями императоров, их религиозные законы, не допускавшие идолопоклонства, охраняло римское право.

Римляне уважали все религии всех народов и шли им навстречу. Представители римской власти вполне в духе своего времени спрашивали у христиан: а какой народ родил вашего Бога? Христиане же отвечали, что Он рожден, но не сотворен, что Он над всеми народами единственный Сущий, что других богов нет. Это воспринималось как неуважение к гуманным римским законам, как дерзость, неблагодарность, гордыня, и каралось соответственно. Кровью мучеников Церковь заплатила за право исповедовать свободно Христа в любом государстве.

Ни Христос, ни Его святые не могут быть национальными героями, лидерами, ведущими свой народ к победе и великим свершениям. Романтика борьбы за истину чужда религиозной этике. Мир сказаний о казаках, сложивших голову за православие, и русских богатырях, боровшихся за Церковь, не выдерживает никакой исторической критики. Во всех договорах казаков с Польшей во время освободительной борьбы артикулы «об успокоении русской веры» были последними, а то и вовсе отсутствовали. Ярослав Мудрый, будучи православным князем, шел войной на православную Византию, из которой только вчера вез кресты да иконы. Когда этого требовала экономическая и политическая ситуация на Руси, о вере очень быстро забыли.

Война – это необходимость, с которой Церковь смирялась, но никогда не провоцировала её во имя миссионерских целей. В дневнике отца Митрофана Серебрянского (духовника преподобномученицы Елизаветы) есть замечательные строки, написанные им в окопах безнадёжной Русско-японской войны: «Сколько раз Господь спасает людей от всяких бед, а они этого и не замечают. Как же справедливы святые отцы, настойчиво требуя от людей трезвения, внимания ко всему, что происходит внутри и вне их существа, тогда наполовину меньше было бы неверующих». Только чудо могло спасти тогда Россию от поражения, но для отца Митрофана именно поражение и было чудом. Как гражданин он, несомненно, хотел, чтобы русская армия победила, но как христианин – благодарил за поражение. Ведь в этой трагедии Россия исцелялась от духовной опухоли гордости и тщеславия. Святые – это не национальные герои, они, скорее всего, были гонимы своим народом и молились за него.

Искренне любящий свою родину Россию изгнанник о. Александр Ельчанинов записал в своем дневнике: «Одна из типичных ошибок, ведущих к осуждению, унынию, неправильным оценкам — “руссоизм” в религии, мысль, что здесь, на нашей земле, до всеобщего суда и осуждения, могут быть явления безукоризненные — в нас самих, в других людях, в человеческих отношениях. Между тем “надлежит сему быти”, весь мир заражен грехом; сверху донизу проходит страшная трещина — язва растления и смерти, и никто и ничто не свободно от нее. Если в самой совершенной общине — среди учеников Христа, был Иуда, то что же нам ужасаться, что в русской церкви есть Введенский, а свой маленький Иуда». От всего сердца любящий свою землю человек не может не видеть её греха. А видение своего греха и есть по опыту святых начало любви. Лучшие люди Росcии всегда страдали за неё. Я, будучи украинцем по душе и плоти своей, склоняю голову перед русским по духу человеком Игорем Тальковым, который из недр любви этой спел: «…срубая головы церквям, и славя красного царя, новоявленные иуды». Его творчество стоило ему жизни.

От такой лукавой подмены Христа образом «супермена» предостерегал Своих учеников Господь, говоря: «Если кто скажет вам: вот здесь Христос, или там, – не верьте» (Мф. 24,23). «Не будьте как евреи, которые ждут своего еврейского мессию, – размышляет об этом евангельском стихе св. Николай Сербский, – не придет другой мессия: ни еврейский, ни американский, ни индийский, ни русский, ибо главное качество истинного мессии — Его сверхчеловечность. Он придет ко всем, Он выше всех и ради всех».

Церковь молилась за всех, кто её распинал, и продолжала любить тех, кто её ненавидел. Этим путем члены церкви призваны следовать за своей Главой. «Раб не больше господина своего и посланник, пославшего его, если это знаете, блаженны, когда исполняете» (Ин. 13, 16-17). Интуицию смиренномудрия унаследовала Русская Церковь у восточной своей сестры. Мне кажется, что именно такое святое зачало ее истории положили князья страстотерпцы Борис и Глеб. В личностях этих святых воплотилась уникальная, небывалая черта облика нашей Церкви. Страстотерпец — это не просто мученик, претерпевший за Христа страдания, а человек, прошедший за Христом длительным путем смирения и сострадания к распинающим его, от Гефсимании до Голгофы. Чин святости «страстотерпцев» впервые просиял именно на Русской земле.

Я не раз задавал себе вопрос: «Почему у нас в Ровно в кафедральном соборе мы, истинные православные христиане, молимся внизу, в подвале, а раскольники наверху, хотя имеем полное право на весь собор?» Это, конечно же, несправедливо, но по-евангельски правильно: «Но кто из вас больше, будь как меньший и начальствующий, как служащий» (Лк. 26,22). Таков простой и спасительный путь нашей Церкви на западной Украине, которым шли наши святые, от родного брата пострадавшие, преодолевавшие ненависть любовью, а не героизмом. Наши святители назывались печальниками земли русской, они молились Богу за народ и укрощали гнев князей своей кротостью и смирением. Бог, и те, кого Он посылает, приспосабливаются к немощам человека, для того, чтобы быть ближе к нему, чтобы проникнуть во тьму недомолвок и тень сомнений между людьми и в людях.

В Москве, наверное, уже давно бы разобрались, а мы терпим: «В терпении вашем стяжите души ваши». В первые годы раскола, когда мы выходили на крестный ход из кафедрального подвальчика, то они сверху всё шипели: «Москалям место в России». Но со временем мы присмотрелись друг ко другу, появились общие проблемы по благоустройству храма, начали после службы на кофе захаживать, ведь все мы люди и по-человечески жаждем душевной близости. Так медленно, но наверняка заживают раны на теле человека. Может быть, точно так же незаметно на протяжении всей истории нашей страны Церковь смирением и молитвой врачевала все социальные язвы и церковные расколы. Этот путь исповедничества проложен нашими святыми, и дай Бог, чтобы по их молитвам мы прошли его до конца.

Раскол в православии на Украине — хоть и болезненная вещь, но изнутри она выглядит совсем не так ужасающе, как со стороны. Когда извне к нашей Церкви обращаются с призывами о единстве, обычно под этим подразумевается единство церквей, например, в «русском мире». Но такое внешнеполитическое единство церквей в содружестве русского мира только усугубляет наш внутренний экклезиологический раскол. Благодаря молитвенной евхаристической связи с Московской Патриархией мы имеем единство во Христе. И условием этого единства не должно быть политическое содружество наших стран.

Раскол — это не разрушение иерархической структуры церкви, как кажется на первый взгляд. Раскол – это отпадение от неё всего лишнего, всех тех, кто сам объявил себя вне церкви, кто, по выражению Иоанна Богослова, «вышли от нас, но не были наши» (1 Ин 2,19). Вот как говорил о расколе в IV веке Константинопольский архиепископ св. Иоанн Златоуст: «Отцы отлучали еретиков от церкви, как бы отнимая правый глаз, чем доказывается их великое сострадание и соболезнование, как бы при отнятии поврежденного члена».

Поэтому объединяться с раскольниками на каких-то общественных или политических началах нелогично и невозможно. В церкви работает совсем иной принцип решения своих внутренних проблем, и его очень точно подметил Ф. М. Достоевский в своем дневнике: «Объединиться со всеми можно лишь в признании общей вины, ответственности и боли. И это будет радость». Было бы удивительно, если бы в Церкви не было раскола после развала СССР. Ведь ни для кого не было секретом, что КГБ всячески старалось разрушить церковь изнутри. С этой целью в её организм внедрялись те, кто «вышли от нас, но не были наши». А в 90-х всё тайное стало явным.

Единственный человек, который смог быстро «обьединить» все конфессии на Украине в одну церковь, был Сталин. Так уж совпало, что искренние чаяния выдающегося украинского священника-богослова о. Григория Костельника и политические интересы Сталина совпали. И в марте 1946 года во Львове был проведен собор, на котором постановили: «Отбросить постановления униатского брестского собора, оторваться от Ватикана и возвратиться к нашей отеческой православной вере». Что один, что другой собор были совершенно неканоничны и не имели под собой никакой жизненной мотивации. Внешние скрепы, удерживавшие это искусственное единство силой смертоносного обаяния Сталина, очень быстро распались. Но с тех пор само собой повелось, и стало традиционным воспринимать членов РПЦ на Украине как какую-то диаспору, не совсем украинцев. А вот УГКЦ и Автокефальная Церковь, а позднее КП считались истинными заповедниками украинства.

Украинцы очень разные по разные стороны Днепра. И место Церкви в своей жизни и, соответственно, в жизни государства видят по-разному. Верующий и опытно переживающий христианство человек будет причащаться в Православной Церкви как на Западной, так и на восточной Украине, ведь Христос один и тот же в Своей Церкви. Но если Церковь для человека представляется неким важным (и даже очень) источником духовности своего народа, его культурным достоянием, то причастие – это не больше чем гражданский долг, чувство принадлежности к истории и культуре своего народа – на западе украинского, на Востоке великого неделимого русского. Чего бы там не проповедовали эти разные идеологии, жизнь всегда расставляет свои акценты, и Церковь идет своим путем.

В этом случае непредвзятый голос истории как нельзя лучше договорит все недомолвки современной церковной проблематики на Украине. В XVI веке перед русской церковью на Западной Украине уже становился вопрос ребром: если ты поляк, значит католик, если русский, значит православный.

С появлением униатства возникла ещё одна градация, кастовая – если ты православный, значит, ты раб и тебе нужно заново родиться католиком, чтобы стать князем. Церковь тогда была практически обескровлена. Высший класс князей и интеллигенции покинул православие, потому что католики и униаты предлагали европейское образование и выход на новые рынки. Мелетий Смотрицкий в своей книге «Тренос» или «Плач Восточной Церкви» оплакивает переход в католицизм и униатство целые фамилии князей Острожских, Слуцких, Заславских… Православие стало отождествляться с низшим культурно атрофированным классом крестьян. Но «немощное мира сего избрал Бог, чтобы посрамить сильное» (1Кор. 1,27).

Православные украинцы называли себя православными русинами и боролись за свою религиозную и этническую целостность разными путями: путем вооруженного противостояния, народного мученического исповеднического подвига. Простому мирянину Данилу Кушниру община православных черкащан доверила вынести из храма и спрятать Святые Дары с антиминсом, чтобы на них не могли служить униаты. Требуя выдать святыни, те выжигали ему живому руки. А кроткий мученик молил Бога простить неведущих. Ведь это делалось в большинстве случаев руками украинцев, которые приняли унию и уже шляхтичами пошли по широкой дороге жизни.

Позднее в Австро-Венгерской империи за то, что украинцы называли себя православными русинами, их сажали в концентрационные лагеря Терезин и Талергоф. Униатский митрополит Сморгжевский в западноукраинском городке Радомсль с помощью польских властей устроил хорошо оборудованное гетто для православных священников, которые отказывались от принятия унии. Они почти без еды и воды копали оборонительные рвы, а местное население под конвоем должно было на них плевать и выбрасывать отбросы им на головы. Конечно же, в те трудные времена мученики-украинцы искали поддержки у православной Москвы — и военной, и молитвенной.

Впервые о церковном общении и взаимопомощи «Руси и России» заговорил именитый киевский иерарх Петр Могила. Для того чтобы противостоять процессу латинизации и полонизации на идеологическом и гуманитарном уровне, Киевская митрополия создала свою обширную полемическую литературу и учебные заведения по образцу иезуитских и униатских коллегиумов. Возникновение Киево-Могилянской академии было вызвано общим просвещенческим ренессансом на Украине. Его идейным вождем был униатский митрополит Варлаам Ясинский и иезуиты. Острожская Библия, которой практически вся Русская Церковь пользовалась в обиходе до XIX века, была создана потому, что необходимо было что-то противопоставлять бурной протестантской переводческой деятельности на территории Волыни, Галиции и Полесья.

Русская Церковь на Украине была втянута в общеевропейский культурный и политический процесс. Конечно же, зайчиков у латинян и протестантов мы нахватались довольно, но и ценить образование и любить свое родное православие тоже научились. Где есть действие, там есть противодействие и, соответственно, развитие традиции, более глубокое укоренение преемства. То есть Церковь на Украине росла в условиях постоянного идеологического давления и физического истребления. Благодаря этому она постепенно приобретала, сохраняя преемство в евхаристическом общении с Московским патриархом, свой колорит, свои традиции благочестия, свое лицо. Уже тогда ощущалось, что мы живем в разных условиях жизни, что у нас разные культуры, разные пути, но одна Церковь.

Киевская митрополия потому и выделилась из организма Русской Церкви, что с самого начала и на протяжении очень долгого времени находилась в орбите византийской политики и культуры. На саккосе Киевского митрополита Фотия (XIV век) запечатлена его высокая миссия: сохранять Русскую Церковь в рамках Византийского содружества. Он понимал, что внутреннее единство Русской Церкви всецело зависит от евхаристического единства со вселенским православием.

В византийских документах того времени территория влияния Западных держав, а это были Галич и Волынь, назывались «Микра Русь», «Малая Русь». Северо-Восточная часть Киевской митрополии, свободная от этих влияний, называлась «Мегали Русь», «Большая Русь». В польских документах о Западной Украине говорилось как об «окраине» Речи Посполитой. С тех пор и повелось выражаться «великорос» – русский и «малорос» – украинец. Когда культурное влияние Византии угасало, Церковь естественно соприкасалась с католической и протестантской Европой. Но она сохранила свой облик и своеобразие благодаря евхаристическому единству со Вселенской Церковью через Московского патриарха.

Разделение не всегда плохо, это иногда может означать и разнообразие. «Ибо Я пришел разделить человека с отцем его и мать с дочерью её» (Мф. 10,35). Представим себе, что матерью здесь является Киевская митрополия, а ребёнком — Московская патриархия. Настоящая материнская любовь радуется, что ребёнок справляется сам и не требует её обязательного присутствия. Отпуская ребёнка от себя, она пытается приобрести его доверие.

Так исторически сложилось, что в Киеве за всю историю Руси-Украины так никогда и не было патриарха. И причина не в том, что сначала Константинополь, а потом Москва держали в опале Киевскую митрополию, не давая ей развиваться. Причина в нас самих, в украинцах, в отсутствии единого социального организма. Ведь только социальный рост общества, стремление к централизации в самом социуме способствует росту церковно-иерархической структуры к её высшей точке – формированию патриархата.

С одной стороны, Церковь всегда боролась за независимость от государственной и националистической идеологии, но с другой стороны, её административно-иерархический строй всегда зависел от социальной среды. Разве Церковь была виновата в том, что на Украине левый берег всегда тянуло на восток, а на правом было престижно говорить по-польски, а молиться на латыни? Меня на родине в Ровно на западной Украине называли москалем, потому что ходил в церковь «Московского патриархата». А когда учился в Киеве, то окрестили националистом, потому что старался всегда говорить на украинском. Но вот церковно-славянский язык одинаково близок для тех, кто молится в православных храмах как Львова, так и Донецка.

Церковь всегда собирала воедино разбросанную в княжеских междоусобицах, растерзанную в войнах и разносторонних политических шатаниях Русь. Москва никогда не подчиняла себе Киевскую митрополию. Сами Киевские митрополиты, можно сказать, создали Москву как центр православия, для того, чтобы сохранить церковь от физического уничтожения. Уже в 1299 году Киевский митрополит Максим из греков перенес митрополию во Владимир, потому что боялся находиться в Киеве из-за набегов орды и княжеских междоусобиц. И что особенно интересно, св. Петр, митрополит Киевский, который сам был родом из-под Львова, не просто перенес Киевскую митрополию в Москву, а благословил московского князя Даниила Калиту на построение храма Успения Божией Матери. А это означало, что здесь утверждается митрополичья кафедра. Так, с перемещением в Москву центра религиозной жизни она начала свое культурное и политическое развитие.

Некоторые политические круги говорят о том, что в независимом государстве должна быть независимая Церковь. Но у наших Церквей есть духовное родство, подобное связи матери и ребёнка. И то, что ребёнок перерос своих предков и сумел сохранить то благодатное преемство, которое в Киеве мы чуть не потеряли, должно служить предметом радости и благодарности. На Украине всегда с радостью и благодарностью встречали и Вселенских, и Московских патриархов, ведь простому церковному народу просто сердце подсказывает, что важнее не то, кому мы подчиняемся, а то, через кого мы имеем связь со вселенским православием, с историческим источником благодатной апостольской преемственности. «Церковь кафолическая одна, – пишет в своих письмах св. Киприан Карфагенский, – она не должна быть ни рассекаема, ни разделяема, но должна быть совершенно сплочена связями священников друг с другом».

Епископат – вот орган внешнего единения вселенской Церкви. Но это отнюдь не значит, что Церковь едина, потому что все в сборе. Соборность Церкви не зависит от внешних обстоятельств или количества собранных воедино. Её центр не в том месте, где осуществляется это собрание, а там, где присутствует епископ. Через епископа отдельная община становится частью вселенской соборной Церкви.

Благодаря епископу Церковь соборна, – кафолична. Кафоличность в переводе с греческого обозначает полноту всех необходимых для спасения человека благодатных даров. «Соборная, потому что в Церкви лечится и исцеляется всякий род греха» (св. Кирилл Александрийский). Это как аптечка, в которой есть всё и на любой случай. Церковь не может собирать воедино народ или соединять нации в федерацию, в Церковь могут собираться те люди, которые больны грехом и желают единства со Христом, где бы они ни были. Мы можем придерживаться разных политических убеждений, но душа у всех болит одинаково.

Проблемы отсутствия единства, о которой так много говорят политики, в самой церкви нет, она навязывалась всегда извне какой-нибудь политической силой, которая с благими или не благими намерениями старалась использовать церковь в своих целях. Единство Церкви на территории Украины с вселенским православием было всегда, начиная со времен древней Руси и доныне.

Церковь всегда пренебрегала национальными критериями единства, предпочитая канонические нормы для того, чтобы сохранить именно этот благодатный источник своей внутренней целостности. Это иллюстрирует замечательный исторический пример. Когда князь Изяслав Мстиславович (XII век) изволил по смерти митрополита Михаила поставить в Киеве своего иерарха, совсем неожиданно наткнулся на ярое сопротивление русского епископата во главе новгородского митрополита Нифонта. Почему так? Ведь логично желание видеть своего земляка на первосвятительской кафедре. Но митрополит Нифонт был глубоко церковным человеком, больше чем политиком или патриотом. Ему важнее было сохранить связь русской Церкви не с народом, а со Христом в благодатном единстве с Константинопольской кафедрой. Следуя этому экклезиологическому принципу, наша Церковь смогла выжить, несмотря на монголо-татарское нашествие в ХІІІ веке или советский атеистический режим в ХХ. Вот эта внутренняя целостность церковного организма и стала тем стержнем, на котором сформировалось национальное самосознание украинцев, в котором сохранилась наша культурная самоидентификация.

«Почему так пространно и подробно нужно было излагать размышления на эту тему?», — спросите вы. Да потому, что немалая тревога на душе от происходящего сейчас на Украине, судные, как говорится, дни. Потому что нельзя так зло и долго молчать христианам, отдаляться друг от друга, живя при этом на одной земле. Потому что должно быть у христиан духовное рассуждение об этом предмете, когда правда, возможно, и на моей стороне, но от этого плохо на душе. Из-за идеи единства наций мы вступаем в раздор с ближними. Такую «правду», значит, необходимо выбросить на исповеди у священника, и постараться полюбить не абстрактное, а конкретное, физически реальное.

Здравое рассуждение – это первый врач печали. И первое, что необходимо уяснить прихожанам УПЦ (МП), можно выразить словами Т.Г. Шевченко: «Чиїх батьків, чиї ми діти». В первую очередь, конечно же, мы дети нашей Матери-Церкви, но Церкви Украинской. И если на Западе больше униатов и прихожан КП, не стоит отгораживаться от них колючей проволокой недоверия. И если на Восточной Украине подавляющее число приходов принадлежит МП, то не стоит давить своим авторитетом.

Не стоит вспоминать 90-е, когда в хаосе противоречий мы наделали «много да дурного». За эти годы люди существенно выросли в культурном и духовном отношении, успели во многом разобраться, многое понять, ко многим присмотреться. И если к храму подходит человек с жовто-блакитной повязкой на руке, то это не значит, что он обязательно хочет отобрать храм. Их за это время уже много успели настроить. Может, он хочет спросить о чем-то, может он, находясь в расколе, просто страдает от отсутствия благодати. Я сам из бывших раскольников, и мое хождение в храм КП было похоже на монотонный Сизифов труд без зарплаты и на голодном пайке.

Наши совершенно необоснованные вопли по поводу отбирания храмов у «Московской Церкви» и издевательства над её священниками похожи на истерию ребенка, которому пора вставать с дивана да садиться за стол учить уроки. Пришла пора нам научиться разговаривать с людьми из разных конфессий по-человечески. Мы научились молиться на славянском языке и забыли язык любви. Таковы исторические реалии бытия нашей Церкви, что нам необходимо во многом разбираться, и много молиться, чтобы мирно жить с людьми. А так хочется ни о чем не думать, только зарплату получать, да ходить с высоко поднятой головой, потому что все с тобой заранее согласны. Этот теплый душ государственной опеки, как подсказывает история, горячие страсти разогревает. А люди, которые живут вокруг нас, просят не огня, а душевной теплоты.

Мой самый любимый святой – св. патриарх Тихон Московский – совсем не имел выдающихся способностей и талантов. Ему Господь даровал теплоту душевную и любовь огромную. Когда он служил в Америке, то на каноэ объезжал поселения алеутов и пешком обходил каменные джунгли мегаполисов. Когда его перевели в Россию, он не пропускал ни одной хибарки священников самого захудалого прихода. Небывалое это дело – но факт. И поэтому он не мог не любить тот народ, который хорошо знал и понимал, и который разрушал Православную Церковь в России.

Его облик сегодня, как никогда, обращен к совести россиян и украинцев, к сердцу предстоятелей наших Церквей, к каждому прихожанину русской и украинской Церкви. Богословие его уникальных в истории Церкви воззваний к народу и власти в кровавых реалиях революции 1917 года вопиет и ныне о благоразумии, о любви и терпении. Россия и Украина – это два государства, одно – большое и сильное в своем экономическом и военном потенциале, а другое слабое и уязвимое. Но у нас одна Церковь, и патриарх, как родной отец, должен идти мученическим путем своего предшественника вразрез с государственной политикой, если она наносит непоправимый урон его Церкви. Каждое его слово имеет вес и силу, может как укрепить, так и уязвить его паству на Украине.

В разгар антирелигиозного террора «бури и натиска» и «кавалерийской атаки на Церковь», когда было уничтожено уже несколько тысяч «реакционного духовенства», святитель Христов не умолкал. «Чадца мои!, – писал св. Патриарх Тихон в своем Послании от 21 июля 1919 года, – пусть слабостью кажется нам эта незлобивость Церкви, эти призывы к терпеливому перенесению вражды и злобы… но мы умоляем вас, умоляем всех наших православных чад не отходить от этой единственно спасительной настроенности христианина, не сходить с пути крестного, ниспосланного нам Богом, на путь восхищения мирской силы или мщения».

Любовью к людям и болью от греха были проникнуты его воззвания к этому народу во время русской революционной смуты. Пускай эти слова станут ответом на многие вопросы в эти неспокойные дни на Украине, пускай тепло его молитвы примирит наши разногласия и сохранит нашу Церковь от раздора и нестроений.