История Рождества начинается с путешествия.
Евангелие от Луки рассказывает: “В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле… И пошли все записываться, каждый в свой город. Пошел также и Иосиф из Галилеи, из города Назарета, в Иудею, в город Давидов, называемый Вифлеем…” (2,1-3).
Властелин полумира решил однажды сосчитать своих бесчисленных подданных. Почему-то все властелины очень любят оглядывать их со своего верха. Их всегда снедает любопытство дознаться: сколько же душ на земле признают себя рабами кесаря. Чем больше насчитается подданных душ, тем больше сложится власти. Чем больше власти, тем больше раздувается вширь и ввысь его малое кесарево я. Считая свои владения, оно как бы вырастает до того, что, кажется, умещает в себе все свои неохватные земли и все моря и все яже в них, но, главное, все необозримые человеческие стада. И пусть те стада единым голосом блеют от восторга, страха и умиления, ощутив себя под единой пятой. Пусть поклонятся они перед статуей, портретом или лишь мысленным образом владыки, принимающего себя за бога и служащего главным жрецом у него. Перепись – лишь один из обрядов или скорее карнавальных действ этого культа.
Так начинается история спасения мира: вышло повеление, и некий мало кем знаемый плотник, где-то на дальнем краю империи, собирает Своих, отправляется в путь… Уж не одна тысяча властелинов сменится с той поры, и о славных деяниях их мы когда-то где-то читали, но вот уже более двух тысяч лет не перестаем вглядываться вослед одному-единственному семейству, идущему в Вифлеем… Приход Спасителя на землю был предельно незаметным, может быть, потому, чтобы словно по контрасту, ярче всех осветить собой как человеческую историю, так и глубину каждой верующей души.
Ибо каждая душа, принимающая грядущего в мир Младенца, становится в тот день образом Вифлеема, со светлой тайной вертепа и яслей, заключенной в ее глубине.
Первыми очевидцами и свидетелями Его прихода были пастухи той страны, что, по словам того же евангелиста Луки, «содержали ночную стражу у стада своего».
Вдруг предстал им Ангел Господень и слава Господня осияла их; и убоялись страхом великим. И сказал им Ангел: не бойтесь, я возвещаю великую радость, которая будет всем людям: ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь; и вот вам знак: вы найдете Младенца в пеленах, лежащего в яслях (Лк. 2, 10-12).
Множество разных откровений услышало с тех пор человечество, но вот уже более двух тысяч лет вслед за пастухами одно поколение за другим вслушивается в эту весть и все не может ей надивиться. Из этого радостного, ликующего удивления, из слов, принесенных Ангелами и тотчас ставших понятными, из молитвенного опыта древней Церкви, впитавшей в себя и ликование, и невыразимо безмолвное созерцание чуда, сложился праздник Рождества.
Возник он далеко не сразу, как и большинство христианских праздников, ибо изначально главным христианским торжеством был день Воскресения Господня, который праздновался не только раз в год, но и каждую неделю. Со дня обнаружения пустого гроба, куда положили распятого Иисуса, и по сей день всякое воскресенье отмечается как малая Пасха, как обетование жизни вечной, возвещенной Христом. Но Пасха – уже явление метаистории, т.е. реальности иного мира, тогда как Рождество – это вступление невидимого мира в наш, видимый, это нисхождение Творца к твари ради любви к ней. Это праздник встречи с Господом, что приходит к нам «нас ради человек и нашего ради спасения», как говорит Символ веры. И всех вместе, и каждого в отдельности те же Ангелы призывают выйти Ему навстречу, чтобы приготовить себя к этой вести, чтобы суметь вместить в себя ее радость. В этот день мир христианский вспоминает слова пастухов : пойдем в Вифлеем и посмотрим, что там случилось, о чем возвестил нам Господь (Лк. 2,15). И не только вспоминает. Река людей, текущая к вертепу и Вифлеемским яслям, никогда не пересыхает. Течет она и в наши дни, принимая в себя притоки со всей планеты.
Впервые праздник Рождества праздновался в Риме лишь в 330 году, где только что была построена первая базилика на Ватиканском холме. Здесь, на холме, римляне когда-то поклонялись языческому богу Солнца. Выбор места и даты празднования наводят на мысль, что христиане хотели утвердить здесь присутствие Христа как Солнца правды, по словам пророка Малахии (4,2) и Света миру, согласно Иоанну Богослову (Ин. 8,12). Но первоначально это был лишь праздник памяти, который, в отличие от Пасхи, не сопровождался совершением таинства Евхаристии. Таким Рождество мыслилось еще к самому началу V века во времена блаженного Августина. Но уже через полстолетия после него в проповедях святого Льва Великого, папы Римского, Рождество рассматривается как тайна, неотделимая от тайны искупления, тайны пасхальной. Рождество стало праздником удивления перед безмерной милостью Бога, который, по словам св.Льва, «ничуть не умалившись в Своем достоинстве, соблаговолил унизить Себя до нас, став соприродным нам и не утратил природы Своей и поистине сочетал образ рабский с образом, соипостасным Отцу».
На рождественском богослужении – в этот день в Западной Церкви служится по традиции три мессы – читается множество отрывков из Священного Писания, предвещавших таинство прихода Спасителя, подводящих нас к словам Евангелиста Иоанна Богослова : И Слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины (Ин.1,14). Слово Божие стало Новорожденным, таким, каким был каждый из нас. И это воплощенное Слово отражается, созерцается, прославляется вновь и вновь во всех рождественских молитвах, чтобы вновь Он мог с каждым из нас сродниться. Если Бог стал человеком, значит и человек может достичь Божества, войти в Его жизнь, соединиться с Ним, уподобиться Ему – такой была вера древней Церкви. «О Боже, Ты, чудесно сотворивший нас по образу Твоему, – говорит тот же Лев Великий, – Ты, чудесно обновивший и искупивший нас, дай нам причаститься жизни Сына Твоего, который пожелал сегодня облечься в нашу человеческую природу».
Рождество в западном литургическом календаре – это не один лишь день, но целая череда праздников. Сразу вслед за 25 декабря отмечается память святого первомученика Стефана, – праздник, посвященный диаконам (память архидиакона Стефана совершается 27 декабря, на третий день Рождества, а во второй день — Собор Пресвятой Богородицы, празднование в честь Божией Матери. — Ред.). Затем отмечается память Иоанна Богослова – это праздник священников, а вслед за ним – память тех святых, кто носил имя Иннокентий; этот день считается праздником студентов и семинаристов. Первое воскресенье после Рождества посвящается святому семейству: Богомладенцу Иисусу, Марии и Иосифу, оно уже в двадцатом веке стало отмечаться как праздник семьи. Первый день нового года посвящался Деве Марии, Матери Божией. Восьмой лень праздника – день обрезания Господня, которым и завершается знаменитая октава Рождества.
Рождество, пожалуй, самое видимое, телесно ощутимое из церковных празднеств. Его тотчас узнают по рождественской елке, явившейся из каких-то давних северных языческих культов и спокойно, ласково вписавшейся в христианский быт, но более всего по зримому образу Рождества – вертепу. Пойдем и посмотрим, – сказали пастухи в ответ на благовестие Ангелов и множество поколений вослед пастухам. Вертеп – домашний, интимный образ тайны спасения. Здесь ее можно увидеть воочию, вот грот, где родился Спаситель, вот хлев, вот Мария с Иосифом, солома в яслях, волы, овцы, чуть поодаль пастухи и волхвы, пришедшие поклониться Младенцу. И над ними изображение распахнутого звездного неба с одной особенной звездой, некогда послужившей вести о рождении Сына Божия и остановившейся над самой Его колыбелью. И как будто ниточка чудного света протягивается от взгляда новорожденного Бога-Слова к этой звезде. Космос здесь перестает быть пугающим («дальность этих звезд ужасает меня», – писал когда-то Паскаль), над Вифлеемской пещерой он становится близким, мудрым и добрым.
Вертеп – пластическая икона и одновременно застывшее действо, которое словно творится заново в каждом храме, у каждого семейного очага. Это малая христианская модель вселенной, где незримо присутствует молитвенная община или семья, которая вместе с волхвами и пастухами по-своему соучаствует в таинстве воплощения Бога-Слова. На Западе существует особое ремесло устроения вертепов, но порой из ремесла вырастает настоящее искусство, вбирающее в себя «быт и нравы» и весь мир людей, мастерящих эти очаги памяти и теплоты. И все они разные, эти пластические иконы. Знатоки легко могут отличить итальянский вертеп от немецкого, а перуанский от мексиканского. Потому что каждый народ и даже каждая семья может выразить эту интимность тайны по-своему.
Самым первым вертепом была когда-то пещера в Вифлееме. Святая Елена, мать Константина, императора, даровавшего Церкви свободу, воздвигла над этой пещерой базилику, которая после ряда перестроек сохранилась до сих пор. Первый рукотворный вертеп был устроен в VI веке в знаменитой Санта Мария Маджоре в Риме, которая до сих пор остается одним из главных его соборов. Однако ни пещера в Вифлееме, ни вертеп в Санта Мария Маджоре не могли придти в каждый дом и освятить собою каждый семейный очаг. Считается, что традиция устроения своего малого, домашнего вертепа на Западе восходит к святому Франциску Ассизскому. Она началась с вертепа в Греччьо, в 1223 году, о чем рассказывает Фома из Челано в своем жизнеописании святого.
«Смирение, которое Христос явил в Воплощении, и любовь, явленная Его Страстями, столь глубоко врезались в память блаженного Франциска, – пишет Фома, – что он почти не мог и думать о чем-либо ином. И потому достойно памяти то, что святой сотворил за три года до славной кончины своей в Греччьо в день Рождества Господня.
Был в том городке человек по имени Джованни, доброй репутации и прекрасной жизни, и был он дорог блаженному Франциску, ибо будучи знатен и весьма почитаем в своих краях, предпочитал благородство духа благородству плоти. За две недели до Рождества блаженный Франциск, позвал его по обыкновению к себе и сказал : “Если хочешь, чтобы мы отпраздновали в Греччьо Рождество Иисуса, сделай то, что я скажу тебе”. И Франциск рассказал ему, что хочет устроить все так, чтобы Вифлеемский вертеп пришел в Греччьо, и когда настал день радости и ликования, – говорит Фома, – монахи и миряне того края принесли множество зажженных свечей, дабы осветить эту ночь, в которую зажглась на небе великолепная звезда Рождества, осветившая все дни и века, Франциск же привел быка и осла, положил им сено, а сам, облачившись в диконские одеяния, ибо он был дьяконом, пропел рождественскую службу».
Открытый в святом простодушии, в забвении всех условностей, вертеп с той поры утвердился среди западных народов, внося в каждый дом или храм изваянную память о Вифлееме. Не думаю я, что нам надлежит ставить предел ремеслам или искусствам, которые, как умеют, пытаются донести до Бога нашу любовь к Нему. Вертеп, возвещающий о невместимом чуде Воплощения Бога-Слова на свой детский, наивный лад (но разве Господь не заповедал нам быть детьми на пороге Царства?), помогает встретить Его той любовью, ищущей форм, с той нежностью, изъясняющейся в скульптуре, на которые мы способны. То, что на православном Востоке достигается с помощью иконописи, умеющей передать невыразимую ласку, смешанную с печалью на лице Богоматери, – вспомним хотя бы образ Богородицы Владимирской, – то на католическом Западе запечатлевается образом «нового Вифлеема», созидаемого во всякой верующей семье, у каждого алтаря.
На Рождество нельзя обойтись без подарков, потому что хотя бы раз в году люди хотят доставить друг другу радость. Иные умеют доставать ее с неба, мы же можем лишь вложить крупицу ее в наши приношения. По секрету друг от друга все ждут чудес, и дети и взрослые, хотя последние и не любят признаваться в этом. И потому к первым чудеса приходят в котомке Санта Клауса, брата нашего Деда Мороза, симпатичного, но скорее уже языческого приемыша святителя Николая, оставившего по себе славу чудотворца и покровителя странников, чьи дары прибывали всегда неожиданно и всегда вовремя.
Рождество началось с одной истории, случившейся однажды, и сколько самых разных историй вокруг него придумано на земле! – стоило бы, наверное, сделать из них многотомное «собрание рождественских сочинений». И сколько традиций сложилось на земле вокруг только одного этого праздника! В былые времена во Франции на Рождество любили петь старые народные песни, чем-то напоминающие украинские колядки, и крестьяне, если у них в домах есть печь, сжигали в нем большую корягу, оставляя тлеющую головешку для того, чтобы зажечь ею огонь первого дня года, дабы провести его под знаком Рождества. В доброй старой Англии дети ходили по туманным улицам с фонарем, повешенным на шест, распевая рождественские песенки. В Австрии дети, кажется, до сих пор пишут письма Младенцу Иисусу и оставляют их на подоконнике. Когда на следующее утро на месте писем они находят еловую ветвь, они знают, что письма дошли до назначения. В протестантской Дании с Рождеством связано любопытное поверие: считается, что в этот день неодушевленные предметы, которые стоят в наших домах, разговаривают друг с другом, обсуждая действия хозяев. В Норвегии рыбаки расстилают сети на берегу моря, дабы Младенец Иисус наполнил их рыбой. А те, кто в море, украшают елку на своих суденышках и зажигают рождественские огоньки. Как будто видишь: ночное студеное море и плавающие в нем очаги света и праздника. Если в Германии Рождество отмечают в тесном кругу семьи, то в Испании в этот день и взрослые, и дети танцуют на улицах под звуки гитары или старинной волынки… В этот день всем не только хочется стать детьми, но – хоть на мгновение – пробудить в себе ребенка Иисуса, который укрыт и спрятан во всяком человеческом сердце.
«Рождество Иисуса Христа было так…», – говорит Евангелие от Матфея. Каким же было оно? Каждый народ, каждый дом пробует рассказать о нем по-своему. Но все соединяются в общей памяти, в общей радости перед даром и чудом, о котором посланные Богом Ангелы однажды возвестили вифлеемским пастухам.