Блог

В 201-м номере “Вестника РХД” опубликована статья Инги Леоновой “Проблема страха”, в которой автор анализирует высказывания на эту тему митрополита Сурожского Антония (Блума). С разрешения редакции “Вестника” предлагаем эту статью читателям “Киевской Руси”.

Об авторе. Инга Леонова родилась в Москве, училась в МАрхИ и в 1991 г. перевелась в аспирантуру в США, закончила ее в 1992 году со степенью «магистр архитектуры. С 1993 года живет в Бостоне, прихожанка собора Св. Троицы (ПЦА). Автор ряда статей по богословию и церковной архитектуре, практикующий архитектор. Преподает курс по сакральному пространству и сравнительному монотеизму в Бостонском архитектурном колледже, а также ряд курсов на факультете дизайна интерьера Саффолкского университета.

«Не бойся, но говори и не умолкай».

Деяния 18:09

«В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир».

Ин. 16:33

В июне 2000 года митрополит Сурожский Антоний дал большое интервью в Лондоне, отрывки из которого были опубликованы спустя несколько дней в Париже в газете «Русская мысль». В этом интервью владыка Антоний размышлял об атмосфере внутреннего страха, которая начала окутывать Православную Церковь:

У меня очень ясное, яркое чувство, — нет, скорее темное чувство, что, вступая в третье тысячелетие, мы вступаем в какую-то темную, сложную, в некотором смысле нежеланную пору. Что касается до церковности, вера должна оставаться цельной, но мы не должны бояться думать свободно и высказываться свободно. Все это в свое время придет в порядок; но если мы будем просто без конца повторять то, что было сказано раньше, давно, то все больше и больше людей будут отходить от веры (я сейчас не столько о России думаю, сколько вообще о всем мире); и не потому что то, что раньше говорилось, неверно, а потому что — не тот язык и не тот подход. Люди другие, времена другие, думается по-иному. И мне кажется, что надо вкореняться в Бога и не бояться думать и чувствовать свободно. “Свободно” не означает свободомыслие или презрение к прошлому, к традиционному, но — Бог рабов не хочет. Я вас не называю больше рабами, Я вас называю друзьями… И мне кажется это страшно важно: что мы могли бы думать и с Ним делиться. Есть очень многое, чем мы могли бы делиться с Ним в новом мире, в котором мы живем. Это очень хорошо и важно — думать свободно, не стараясь приспосабливаться; нужно, чтобы люди мыслящие и с широкой восприимчивостью думали и писали.

Часто Церковь — я говорю о духовенстве и тех людях, которые себя считают сознательными мирянами — испуганы, боятся сделать что-то “не то”. После всех этих лет, когда не было возможности свободно думать и говорить друг с другом и как бы перерастать XIX век, очень много страха и желания непременно только повторять то, что уже принято и как бы стало языком Церкви и мыслью Церкви. Это должно рано или поздно перемениться [1].

Для митрополита Антония эта все увеличивающаяся боязнь открытого дискурса находилась в резком контрасте с годами его формирования в Западной Европе в атмосфере активного и открытого православного и межконфессионального диалога. Последующие годы показали, что эта проблема выходит далеко за рамки Русской Церкви, которая была предметом размышлений митрополита Антония. В наши дни Церковь оказывается все глубже и глубже втянута в самую гущу так называемых «культурных войн». От нее ожидается, что она будет реагировать на современные проблемы со скоростью и в формате твиттера и блог-постов. В этой ситуации ее реакция чаще всего заключается в том, чтобы отступать за безопасные стены привычных формулировок. Тем не менее, как показывают события во всем мире, этот подход не способствует ни расширению евангельской миссии Церкви, ни развитию внутреннего и внешнего богословского диалога. В глазах всего мира она трагически предстает в образе обороняющегося тирана, а не бесстрашного свидетеля истины.

Большая часть нашей современной жизни в Церкви пронизана страхом мысли, страхом вопросов и страхом обсуждений. Этот страх и молчание разделяют нас в то же время, как произносятся гневные и жалящие филиппики, задача которых – извергнуть из церковной среды и задушить живые, требующие развития мысли и диалога голоса.

«Надо вкореняться в Бога и не бояться думать и чувствовать свободно» [2]. Свобода, о которой говорит митр. Антоний, вовсе не означает непочтительность к традициям, презрение к истории Церкви, или потворство собственным слабостям. Это, скорее, творческая свобода духа, которая питается, как и в святоотеческие времена, встречей лицом к лицу с реальностью и открытой полемикой по вопросам, вырастающим из этой встречи.

Эти мысли возникают в трудах и беседах митр. Антония на протяжении многих лет, в процессе осмысления им различных тем, возникающих как внутри, так и вне Церкви. В мае 1989 года он провел цикл бесед под общим названием «Мужчина и женщина». В них он признает вызов времени и описывает, с характерной резкостью, неудачу Церкви в переосмыслении проблемы в духе своей Традиции:

За минувшие десятилетия тема мужчины и женщины становилась все более насущной, и не только потому, что был сделан целый ряд громогласных высказываний о положении женщины в Церкви и в обществе, но и потому, что христианские взгляды все расширялись и углублялись и проблемы, которых не существовало столетие назад, вышли на передний план. Они не только навязаны христианскому сознанию обстоятельствами, но вырастают из самого христианского сознания. Самые разные группы людей подняли эту тему и в секулярном мире, и в Церкви.

Очень многое было сказано и написано о мужчине, о женщине, об их взаимоотношении, но полного согласия не было достигнуто и в отдельных деноминациях, даже в тех, в которых меньше всего предвзятости и которые свободнее других могли выбрать ту или другую линию. За минувшие десятилетия высказывалась и Православная Церковь, она высказывалась с большой уверенностью и без каких-либо оснований будь то для своей уверенности, будь то для своих утверждений [3].

Эти резкие слова следуют из глубокого разочарования, вызванного растущим разрывом между закрытостью церковного сознания и реальностью мира, в котором Церковь призвана свидетельствовать. Этот раскол, для митр. Антония, является плодом превратно понимаемого, страдающего клаустрофобией восприятия церковного Предания и страха перед взаимодействием с постоянно меняющейся культурой.

Нельзя ограничиваться, как постоянно делают, отсылками на предание Церкви. Церковное предание гораздо более богато и не так просто, как мы представляем. В истории Церкви есть много такого, что было ее законом в определенный момент, а затем ушло, или, наоборот, новое возникало.[…]

[М]ы должны вдумываться и задаваться вопросами: те правила, которые мы соблюдаем, действительно ли в нашей теперешней ситуации они соответствуют тому, чему учит Евангелие и ради чего Христос стал человеком? […]

[В]се православные и все православие как целое должно начать думать, думать глубоко, напряженно, ставить себе вопросы, ставить под вопрос самих себя, прежде чем сказать определенное «да» или «нет» на вопрос, который никогда раньше не вставал в Православной Церкви [4].

Митрополит Антоний показывает, что Церковь снова и снова реагирует на вызовы современности, отвергая их как «неуместные» в своей жизни и объявляя некоторые вопросы закрытыми для обсуждения. Однако не противоречит ли тенденция клеймить или отвергать эти вопросы самой миссии Церкви? Для митр. Антония не существует запрещенных тем и несущественных современных проблем. Церковь присутствует в современном мире так же, как она присутствует в вечности. Она объединяет время человечества со временем Бога, и, следовательно, ее обязанностью является сохранять и развивать эту связь, а не разорвать ее.

[М]не кажется, что мы все должны думать, вчитываться в Библию, вглядываться в историю Церкви, вглядываться в контекст истории Церкви в секулярном мире, стараться ясно различать, что влияло на христианскую общину в различные эпохи. Потому что Церковь является одновременно организмом, в котором живет Бог, действует Дух Святой, но также и организмом, состоящим из людей, мужчин и женщин, которые глубоко вкоренены в общество, в историю, в свою эпоху, и поэтому на них влияет множество факторов помимо действия Святого Духа или положений Священного Писания [5].

Но если Церковь присутствует во времени и истории, в чем заключается, в таком случае, природа страха взаимодействия с современностью?

На самой поверхности лежит страх практических последствий выражения спорного или расходящегося с общепринятым мнения. От скольких людей можно ожидать, что они будут рисковать своими средствами к существованию и благополучием своих семей, а в случае духовенства — и своих приходов, в защиту мнения? Этот страх очень эффективно насаждается и поддерживается церковными «власть имущими». Парадоксальным образом, этот страх, поддерживаемый Церковью, обнажает ее внутренний страх, вытекающий из отсутствия доверия Духу.

Неприятие диалога отражает недостаток нашей способности принимать многосложность наших отношений друг с другом — сложность человеческой природы, из которой следует абсолютная уникальность каждого человека. Чтобы увидеть другого как личность, а не как объект, необходимо стать уязвимыми друг к другу и взаимодействовать на уровне, на котором мы не защищены определенной системой ценностей и норм, а руководимы лишь только заповедью любить друг друга. Это страшная и пугающая ответственность, которую мы чаще всего отвергаем, предпочитая безопасность предписанных норм и правил.

Один из главных страхов, известных человечеству, это универсальный, захватывающий страх перед неизвестным. Этот страх возникает в отсутствии знакомых границ, в пределах которых наш разум всегда может найти точку отсчета. Это состояние знакомо всем — каждому из нас приходится иметь с ним дело, когда мы сталкиваемся с ситуацией вне нашей системы отсчета. Болезнь, смерть, предательство, преступность — все виды кризисов посягают на границы нашего опыта и вызывают страх. Этот страх может быть как личным, так и корпоративным. В качестве защитной меры и личное, и корпоративное сознание стремится укрыться в безопасном кругу знакомого и объяснимого, в котором есть ответ на каждую ситуацию и каждый вызов.

Церковь предлагает утешение, исцеление и защиту. Но это не исключает борьбу с сомнениями. В то же время стремление игнорировать сомнения и, следовательно, возможность конфликта между фиксированным идеалом и окружающей реальностью становится невыносимым и ведет к возникновению закрытого, сектантского по сути мышления.

Митрополит Антоний, напротив, утверждает, что сомнение — это признак жизнеспособности человеческого разума.

Люди боятся сомнения, и напрасно боятся, потому что сомнение рождается из того факта, что мы истину полностью не знаем и ставим вопрос.[…]

[К]огда у меня появляются сомнения, это значит, что я перерос свое неполное представление о Боге, свое несовершенное о Нем знание, и Бог мне говорит: Да, ты теперь все это познал, а смотри на Меня — Я больше этого. Ты не можешь удовлетвориться той картиной, которую ты себе составил. Она такая же малая, как ты сам, как твой ум, как твое образование, как твое воображение. Ты откройся и поставь вопрос: что могут другие думать об этом? Какие бывают другие ответы? И не бойся, Я не обижусь, если ты поставишь Меня под вопросом, потому что ты не Меня как Меня ставишь, а свое представление обо Мне… Если так жить, то оказывается, что сомнения являются самой большой силой для прогресса, для движения вперед в познании Бога, в познании истины  [6].

Митрополит Антоний стремится подчеркнуть, что для христиан то, что мы ищем в Церкви, не должно быть сведено к системе правил поведения, которые позволили бы нам жить «добродетельной жизнью». Как христиане, мы призваны быть последователями Христа, который говорит Своим ученикам, что тот, кто следует за Ним, обретет крест, что тот, кто следует за Ним, будет наг, как Он, бездомен, как Он, ненавидим и преследуем, как Он, — все потому, что те, кто следует за Ним, становятся открыты и уязвимы друг другу. Апостол Павел пишет, что христиане призваны облечься в ум Христов, который не является сводом нравственных правил. Если мы будем внимательно следовать за евангельскими повествованиями, мы увидим, что вновь и вновь Христос выходит за рамки Закона, но исполняет заповедь любви, которая является основой Закона. Христос показывает нам, что Он видит каждого, кого Он встречает, как Его чадо, как Его образ, как уникальную личность, безграничную, не вписывающиеся в систему или свод правил, и, следовательно, не как «еврея», «язычника» или «самарянина».

Задача встречи с другим так, как Христос видит каждого из нас, есть в своей основе задача преодоления страха перед нашими различиями, страха перед тем вызовом, который мы представляем друг для друга своей непонятностью, своей непредсказуемостью. Митрополит Иоанн Зизиулас писал о страхе перед другим:

Следствием того, что страх другого патологически наследуется в нашем существовании, является страх не только другого, но и всякой инаковости. Этот тонкий момент, я думаю, нуждается в серьезном рассмотрении, ибо он показывает, насколько глубоким и распространенным является страх другого: мы боимся не просто определенного другого или других, но даже если мы принимаем некоторых других, мы принимаем их на том условии, что они в каком-то смысле подобны нам самим, похожи на нас. Радикальной инаковости — анафема. Различие само по себе есть угроза. О том, что это явление универсальное и патологическое, свидетельствует тот факт, что даже когда различие не представляет для нас действительной угрозы, мы отвергаем его просто потому, что не любим его или испытываем к нему отвращение. Например, если даже представитель черной расы никоим образом нам не угрожает, мы отвергаем его исключительно по причине его инаковости. Это крайний пример, по поводу которого мы все сегодня стараемся придти к соглашению. Однако существует множество менее ярких примеров, которые показывают, что страх другого фактически есть не что иное, как страх различия; мы все в какой-то мере стараемся проецировать на другого образ нас самих, нашего «Я» — и это показывает, насколько глубоко укоренился в нашем сознании страх другого.

Поскольку мы выяснили, что страх другого есть не что иное, как страх инаковости как таковой, постольку можно говорить здесь об отождествлении различия и разделения. Это в высшей степени усложняет и затемняет человеческое мышление и поведение; в этом случае моральные последствия очень серьезны. Мы разделяем нашу жизнь и человеческие существа в соответствии с различиями. Мы организовываем государства, клубы, братства, даже Церкви на основании различий. Когда различие становится разделением, тогда общение есть не что иное, как достижение мирного сосуществования [7].

Таким образом, Церковь, если она является преодолением общения в форме мирного сосуществования, должна стремиться к выполнению заповеди любви. Если мы воспримем «ум Христов», мы научимся любить друг друга такими, какие мы есть, и тем самым приобретем единство соборности, в которой каждый из нас отказом от себя и принятием других таинственно приобретает всех других, как часть своей личности [8]. Соборность в Церкви является катализатором творческой мысли, в то время как страх инаковости душит личное восхождение и превращает сообщество людей в безликую массу, которую можно легко трансформировать в толпу. Только в единстве соборности мы действительно можем сделаться животворящими друг для друга:

Давайте помнить о необычайном изобилии присутствия Бога и всех тех, кто когда-либо жил среди нас, вокруг нас, вместе с нами, потому что их жизнь дает нам жизнь [9].

Митрополит Антоний повторяет слова апостола Павла в Первом послании к Коринфянам: «Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные» [10]:

Я думаю, что очень важно, чтобы сейчас мы мыслили и делились мыслями — даже с риском, что мы заврёмся, — кто-нибудь нас поправит, вот и всё. [11]

Соборный разум Церкви есть живое сознание людей, вдохновленных Святым Духом, вечно находящимися в схватке с реальностью, и приходящих к согласию, как единое тело. Если эта работа прервется, если мы заменим этот труд, как говорил митр. Антоний, “бесконечным повторением того, что было сказано давно”, соотносится это с постоянно меняющейся природой нашего опыта реальности или нет, то наше истинное свидетельство миру прекратится, и мы превратимся в музей прекрасных, возможно, даже просветительных, но безжизненных экспонатов. Когда мы избегаем ответственности за взаимодействие с проблемами мира, мы рискуем утратить свою актуальность не только для нашей окружающей культуры, но и для себя самих, впадая в ересь отрицания сложности и безграничности друг друга и всего творения.

Отец Александр Шмеман писал в своем дневнике (запись от 26 сентября 1977 года): «День св. Иоанна Богослова. Ранняя литургия. Апостол: “Совершенная любовь побеждает страх”. (1 Ин 4:18). Любви противополагается не ненависть, а страх. Как это глубоко и верно … Страх есть, прежде всего, отсутствие любви, или, вернее, то, что, как сорная трава, вырастает там, где нет любви» [12].

Являя любовь митр. Антония и его приверженность к сущности духа соборности, запись бесед по теме «Мужчина и женщина» заканчивается очень простыми словами: «Давайте думать вместе».

Опубликовано в журнале “Вестник РХД”, №201 (2013).

Примечания

[1] Митр. Антоний Сурожский. Выдержки из интервью. Русская мысль, Париж, 18 июня 2000 года.

[2] Там же.

[3] Митр. Антоний Сурожский. Мужчина и женщина, май 1989 года.

[4] Там же.

[5] Там же.

[6] Митр. Антоний Сурожский. Миссионерство. Платочки. Выбор священников. Разговор с Валентиной Матвеевой, 18 апреля 2001 года.

[7] Митр. Джон Зизиулас. Общение и инаковость, Записки Православного Мирного Товарищества. № 19, лето 1994 года.

[8] Ср. отец Георгий Флоровский. Соборность Церкви. Богочеловеческий Союз и Церкви. Глава III из Собрания сочинений о. Георгия Флоровского, т. 1: Библия, церковь, предание: Православный взгляд. Buchervertriebsanstalt, Вадуц, Европа, 1987. С. 37–55.

[9] Митр. Антоний Сурожский. Открытие великопостного говения, Ennismore Gardens, London, 1972.

[10] 1 Кор. 11:19.

[11] Митр. Антоний Сурожский. Выдержки из интервью. Русская мысль, Париж, 18 июня 2000 года.

[12] Прот. Александр Шмеман. Дневники. 1973–1983, Москва, Русский путь, 2005. С. 386.