Татьяна

Этот текст был написан в день св. мц. Татианы, когда мы по привычке тиражируем в социальных сетях иконы святой и ее житие, забывая, чаще всего, и об осмыслении внутреннего смысла ее подвига и о незаметных людях, носивших ее имя.

Примерно лет 15 назад, когда по Москве подъезды еще не запирались металлическими дверями с кодовыми замками, зимой в 30-ти градусный мороз, русские православные люди облили нищую женщину-инвалида, гревшуюся в их подъезде, водой из ведра и вышвырнули на улицу. Утром она была уже с Тем, у Кого нет холода, болезней и нищеты.

Она была “бригадиром нищих”. На моей памяти это была первая и последняя профессиональная нищенка, которая никогда не пила и не просила денег. Только однажды я увидел ее сидящую совершенно отрешенно с картонкой, на которой было:

” У меня сегодня праздник”, –

даже без восклицательного знака.

Я первый раз выгреб ей всё, что было в кармане, даже не считая…
………………………
Ее звали Татьяна.
Давайте помолимся Богу даже не о ней в день именин, а чтобы Он размягчил наше сердце, расплавил его как воск. Чтобы, если уж жизнь и страдания святых нам не говорит ни о чем, то смерть и судьба человека вернули наши мозги, сердце и совесть, ушедшие давно в бесцельное путешествие…
Чтобы русские люди были, прежде всего, людьми, Человеками, а уже потом – “православными”…
………………………
И пусть Господь, слыша наши слабые слова, сделает так, чтобы Татьяна там, с Ним, тоже сказала, уже о главном: “У меня сегодня праздник”.

* * *

“Пол-часа назад, я закончил бдение и после отпуста первого часа, достал телефон и прочитал прихожанам про Татьяну (Царствие Божие ей)… спасибо, Роман,” – написал на днях протоиерей Александр Овчаренко по поводу моей истории об убитой Татиане 25 января.

Многие позже, прочтя, предложили и просили написать более крупный формат, что-то типа рассказа. Мол, и для проповеди пригодилось бы…

Я могу сказать, что радостно удивлен, что наши сердца еще не зачерствели и эта история привлекла особое внимание полутора десятков верующих.

Но вот что я подумал…

Наверное, я не стану писать ничего о ней более. По нескольким причинам. И, думаю, изложение этих причин могло бы послужить большую пользу, чем какое-нибудь талантливое произведение…

Прежде всего… я должен признаться, что мне почти нечего больше сказать о Татьяне. Видя ее в течение, как минимум, двух лет, я совершенно не знаю этого человека. Мне было совершенно наплевать, что она и кто она. И ее люди. Мы существовали и существуем в разных мирах. У нее под началом было 5-6 человек, немного пьющих, но все же гораздо меньше, чем привычные “синяки”. И внешне они были достаточно терпимы. Пишу именно так. Потому что это, в общем-то, исповедь. Ее памяти…

Она ходила на двух костылях. Не знаю, прикидывалась ли, как это чаще всего бывает в их среде, или реально была инвалидом, ноги были целы. Всегда здоровалась. Я им никогда ничего не жертвовал. Просто потому, что никогда не жертвую мафии. Конечно, можно было поступить, наверное, по-иному: предложить еды или еще как. Но мне было наплевать.
Единственный раз, когда я выгреб все, что было с собой в тот день в кармане и отдал ей (что-то около 500 руб. по сегодняшнему дню), это был праздник. Нет, не у меня и не в церкви – там была рядовая служба. Она была одна, без бригады. Сидела совершенно отрешенно в нише-углублении в приходской ограде (если смотреть от МакДональдса на храм Всех скорбящих, то эту нишу без статуи хорошо заметно и сейчас). У нее на коленях лежала картонка. И никакой шапки или склянки под мелочь. Я подошел ближе – на картонке было написано “У меня сегодня праздник”. И никакого восклицательного знака. Вот так просто. Вы проходите мимо. Куда-то по своим важным и дорогим делам. Но вы надломлены, нагружены обязанностями, заботами, отношениями. И у вас нет никакого праздника – одна суета. А у нее – праздник. Без всякого восклицания. Просто факт жизни. Возможно, единственный. Эта картонка подарила и мне часть того праздника на некоторое время…

Так почему бы не написать о ней, об этом?

Всё просто.

Потому что я не уверен, что в тот ее последний день не держал бы ведро с водой в своих руках.

Я всегда гоняю бомжей из нашего подъезда (“благодаря” замкам они там почти не появляются) и из-под окон дома, если они там изредка устраивают лежбище. Я обхожу их стороной на улице у метро. Я брезгую их вонью, если кто-либо из них обращается ко мне с каким-нибудь вопросом.

Я не смогу пойти в милосердный автобус и накормить их. И, скорее всего, я пройду мимо, если в мороз он будет валяться на улице и замерзать. И, наверное, даже не из-за брезгливости и отсутствия чувства сострадания, а, банально, из-за нежелания взять на себя все те проблемы и заботы, что предстоит для того, чтобы его спасти…

Рассказ, который вы хотите, должен вызывать любовь. Иначе зачем он? Но написать строки, вызывающие любовь, можно только тогда, когда сам ее имеешь.

И еще.

Хуже, чем отсутствие любви может быть только лицемерие.
Когда-то я умирал. Не буду описывать всего. Скажу лишь, что Бог потерпел меня и дал возможность исповедаться. “Они” уже пришли. И только ждали. Так было и сказано. Они ждали, а я выплевывал грех. Еще никогда так не исповедовался – дышать уже почти не мог и слова вырывались как собачий хрип. Когда иеромонах (ныне епископ) прочитал молитву – всё было кончено. Жизнь вернулась. Но Новая (наверное, так надо называть) жизнь вернула несколько новое зрение. И смотреть на себя было страшно. Весь тот день, те часы ухода и исповеди вдруг оказались полным лицемерием. Я с ужасом начинал буквально по минутам понимать, что каждая моя мысль, каждое слово исповедающему… нет, Богу… – были лицемерны. Все кто угодно были виноваты, только не я. Я же – лишь бедный-несчастный, поддавшийся на искушения. Это лишь малая доля того лицемерия и лжи, что я увидел тогда. И самое страшное было – это любовь Христа.

Она была невыносима.

Потому что Он не отнял тогда от такого меня Свой Божественный покров, не отдал “им” на посмешище. Потому что Он открыл глаза на всё это и дал еще почти лет двадцать уже на покаяние. На то, чего я, оказывается, как раз и не хотел и не ждал.

Он всё еще ждет.

Но я Его не замечал. И не замечаю.

Как не замечал и простых Его слуг и друзей, что были и есть вокруг меня. Один из них – Митя. С гармошкой. Его знали многие ордынцы и искренне сожалели о митиной кончине несколько лет назад. Но об этом, наверное, в другой раз. Когда совесть опять проснется. Если проснется.

Страница автора в Facebook

 

Залишити відповідь