Язык Церкви и язык мира: диалог или конфликт?

Доктор Папафанасиу – главный редактор ведущего греческого православного журнала “Synaxi”, который выходит раз в три месяца в Афинах. Этот доклад он представил на Международном семинаре православных богословских учебных заведений, который был организован Синдесмосом и проводился в Санкт-Петербурге 20-26 января 1999 г. В своем докладе А. Папафанасиу показал, какие, по его мнению, требуются изменения в церковных традициях для того, чтобы она продолжала нести миру свидетельство о Христе.

Иногда у меня складывается впечатление, что изучать традиции Церкви означает быть готовым ко многим поразительным открытиям. Так я был поражен, найдя в творениях свт. Григория Богослова (+389/390г.) следующую строку: “”Новаторы” – это неразумное название предусмотрительных”[1].

Это больше, чем просто утверждение. Это одновременно задача и вызов, потому что это высказывание ставит перед Церковью важные вопросы: “Что определяет нововведения?” и “Кто является новатором?” Многие православные сегодня могут не согласиться с свт. Григорием Богословом, так как нововведения, как правило, считаются дерзостью и синонимом секуляризации. Опасность обмирщения действительно существует, но мы, тем не менее, не можем не признать тот факт, что Церковь сама обещает миру всеобъемлющую новизну: образование полностью нового тварного мира, его преображение через общение с Богом. Это описано в книге Откровения 21: 1-5. Следовательно, жизнь верующего – это не просто пассивное ожидание конца, но и активное участие в осуществлении Божьего замысла. Другими словами, Церковь в истории является предвосхищением и лабораторией этого эсхатологического конца. В этой лаборатории мир постепенно превращается в Тело Христово.

Очень яркие примеры исторической позиции Церкви мы можем найти в свидетельствах о формировании и принятии догматов. Вскоре после образования Церкви ей пришлось столкнуться с опасностью ересей и заблуждений относительно ее веры и опыта. Прежде всего пришлось защищать и объяснять утверждение о единосущии трех Лиц Святой Троицы. Эта истина была выражена при помощи греческого определения homoousios, что значит “единосущен”. И теперь, начиная с четвертого столетия, каждый христианин, произнося Символ веры на Литургии, свидетельствует: “Верую…во единого Господа Иисуса Христа…единосущного Отцу”. Сегодня для верующих в этом нет никаких сомнений и противоречий, так как это основополагающая доктрина. Но когда святые отцы утверждали это жизненно важное определение, их легко могли обвинить в нечестивости и нововведениях! Суть в том, что эти догматические определения (и многие другие, такие как “личность”, “воплощение”, “энергии” и т. д.) не существуют в библейском словаре! Другими словами, отцы, по-видимому, решили отказаться выражать догмат языком только Священного Писания и использовали другой язык. Что же происходило?

К четвертому веку Церковь давно покинула Палестинскую колыбель и прочно обосновалась во всем Средиземноморье, неизбежно оказываясь лицом к лицу с господствующей в это время греко-римской культурой. Эта культура определяла способ жизни, стиль мышления и язык, который в значительной мере отличался от иудейского. Церковь оказалась перед решающим выбором: ограничиться иудейством или открыть себя всему миру[2]. Церковь выбрала второе, открыв себя для других народов, и для этого использовала их язык и способ мышления.

Этот выбор был далек от заигрывания с обыденностью, это было историческим решением, основанным на самой природе Церкви. По утверждению свт. Максима Исповедника, “Христос желает, чтобы Его таинственное Воплощение происходило всегда и везде”[3]. В такой перспективе Воплощение оказывается не замкнутым в прошлом событием, а процессом, который начался более 2000 лет тому назад и непрерывно продолжается сквозь века. Чтобы спасти этот мир, Сын, оставив Отца, стал человеком, жил в подлинно человеческом обществе, говорил на языке своих современников. И с тех пор Христа невозможно представить без Его Тела, Церкви. Церковь является продолжением Воплощения в истории: она – не духовная секта, отгороженная от внешнего мира, а то горнило, в котором весь мир постоянно преображается в Тело Христово.

Чтобы понять взаимоотношения Церкви и мира, мы всегда должны помнить следующие богословские утверждения: Церковь и мир не являются двумя онтологически (т. е. по своей природе) противоположными сущностями, как если бы одно было сделано из “священного” вещества, а другое – из “злого”. В христианском видении весь мир без исключения – это творение Божие, и Бог – единственный Творец. Он призвал этот мир к бытию из ничего, и создал его для того, чтобы мир был причастником вечной и полной любви жизни. Это значит, что главная задача мира – возжелать этого, стать телом Сына, второй Ипостаси Святой Троицы, и этим, по собственному волеизъявлению, войти в вечную жизнь Троицы. Конечно, это нелегко. Но это приглашение приходит не из этого мира (Ин. 15:14, 18:36), поэтому оно всегда звучит непостижимо для него, и мир недоумевает: “Кто может принять это?” (Ин. 6:60). Ответ человечества на Божие приглашение очень точно выражен славянским определением “подвиг” – это аскетическое совершенствование[4], явление свободы в истории.

Поэтому мы можем сказать, что Церковь – это часть мира, которая уже отозвалась на Божие приглашение. Вторая часть еще ему сопротивляется, и все еще не нашла дорогу в Церковь, хотя не является ни злобной по своей природе, ни чужеродной Церкви. Противопоставление Церкви миру, о котором говорится в Библии (Ин. 15:18-20, 16:33; 1Кор. 3:19; Гал. 6:14), определяется не природой, а собственным выбором и решением. Поэтому Церковь никогда не прекращает молиться за жизнь во всем мире и всеобщее обращение ко Христу. Это мы можем услышать, если внимательно прислушаемся к словам Божественной литургии. Кроме того, язык Церкви сам по себе является призывом. В соответствии с подлинно православной традицией[5], язык является по отношению к человеку набором сигналов, знаков, сообщающих нечто о действительности, которая не может быть ограничена или полностью выражена словами. Каждое слово в устах Церкви – это не только провозглашение Истины, но также и приглашение к свободной, искренней, личной встрече с Истиной, потому что Истина – это не нечто, а некто – Христос воплотившийся. Богословие – это не просто трактат о Боге, но и приглашение стать Телом Христовым.

Поэтому до скончания века Церковь не имеет права прекратить призывать творения Божии к общению с Ним. Диалог Церкви с миром не может прекратиться и, конечно, никто не сможет положить этому конец вплоть до самых последних дней. Потому обращение Церкви к миру всегда остается неизменным, на всех языках оно звучит как приглашение стать ее плотью, и благодаря этому призыв ко спасению становится понятным в любом обществе, любому народу, в любую эпоху. Другими словами, задача Церкви состоит не в том, чтобы вспоминать о Рождестве Христовом, но быть Рождеством Христовым и постепенно готовить творения ко всеобщему Воскресению. Церковь, которая отказывается от взгляда на воплощение, высказанное выше свт. Максимом Исповедником – это Церковь, которая отказывается говорить миру и с миром, и она не просто безмолвная Церковь, в таком случае ей грозит опасность просто перестать быть Церковью! Если она не приводит мир к животворящему Телу, она оставляет мир в царстве смерти. Это то же самое, как если бы какая-то местная Церковь отказалась принимать от прихожан хлеб, и в итоге ей стало бы невозможно совершать Божественную Евхаристию!

В любой местной Церкви существует немалая опасность придерживаться мнения о том, что язык прошлого, на котором говорили несколько столетий тому назад, является языком Самого Бога! В этом случае Церковь становится инициатором удручающих новшеств, потому что тем самым она отворачивается от православной традиции. О. Георгий Флоровский упоминал о высказывании А. Шишкова, царского министра образования, который противостоял любым попыткам перевести тексты Священного Писания на разговорный язык: “Как же дерзнуть на перемену слов, почитаемых исшедшими из уст Божиих?”[6]. К тому времени ответ у Православной Традиции уже был. Свт. Григорий Нисский, например, в ответ на еретические высказывания Евномия о том, что сущность Бога можно описать определенными словами, говорит, что Бог открывает истину, истинное значение, которое человек переводит в слова. “Глас Божий, – утверждает свт. Григорий Нисский, – это не древнееврейский, а также никакой из других языков, известных миру”[7]. Действительно, человеческие языки могут нести воплощенную в себе истину, но стать самой истиной они не могут. Соглашаясь со свт. Григорием Нисским, то же утверждал русский миссионер Макарий Глухарев (1792-1847): “Неужели слово Божие в облачениях славянской буквы перестанет быть словом Божиим в одеянии российского наречия?”[8]. Таким же было убеждение свт. Никодима Афонского (1749-1809), который столкнулся с протестом некоторых представителей Церкви во время подготовки к изданию канонов Православной Церкви вместе с их переводом с “древнего” языка на современный греческий. Протесты сводились к тому, что Церковное Предание переводить нельзя, потому что в этом случае они становятся доступными “языку толпы”. Уже само это определение делает возможными дальнейшие дискуссии. Во-первых, необходимо выяснить, чем определяется момент, когда люди становятся активной частью Церкви и действительно членами Тела Христова. Позже Вселенский Патриарх Неофит поддержал утверждение свт. Никодима Афонского, подчеркнув, что если бы были правы его противники, то каноны Церкви никогда не были бы написаны, так как первым языком Церкви был разговорный язык того времени (то есть язык простого народа). В итоге, работа свт. Никодима Афонского получила одобрение Патриаршего Синода[9].

В попытках перевода нет ничего нового. Это просто применение церковного решения на определенном историческом этапе. Апостол Павел говорил, что члены Церкви должны использовать понятные слова, чтобы каждый мог постигнуть сказанное; ведь главная задача каждого христианина состоит в убеждении других и созидании Церкви (1 Кор. 14: 9-19). А построение Церкви – это далеко не магический ритуал. Магия предполагает автоматическое действие, независимое от воли и намерений человека. Но стать членом Церкви можно только сознательно. Ни почитание, ни любые другие формы духовной жизни не могут рассматриваться в категориях агностицизма, бессознательного романтизма или безрассудочного инстинкта. Именно поэтому во время Божественной литургии, при Крещении и других Таинствах необходимо исповедание веры. Церковь требует от каждого члена ее Тела обязательного понимания основ веры и личного ее исповедания: “Верую…”.

Православная Традиция не беспокоится и не тревожится из-за наличия множества языков, как среди различных народов, так и в течение разных периодов истории одного народа. Библия свидетельствует, что вначале “на всей земле был один язык и одно наречие” (Быт. 11: 1). После попытки создания Вавилонской башни люди потеряли связь с Богом и друг с другом. Их общий язык был утрачен и превратился во множество разных наречий, в результате чего народы рассеялись по всей земле (Быт. 1: 1-9). Множественность языков есть следствие греха. Тем не менее, Церковь никогда не пыталась исправить эту ситуацию, то есть создать единый язык для всех времен и народов. Она принимает реальную ситуацию множественности языков и старается создать из них новую плоть истины. Впервые после крушения Вавилонской башни это произошло в день Пятидесятницы, когда апостолы проповедовали о Царстве Небесном на разных языках, и каждый народ слышал их на своем наречии (Деян. 2: 4-6). Так было в начале обращения Церкви ко всему миру, и “всякий язык исповедал, что Господь Иисус Христос” (Фил. 2: 11). Очень важно свидетельство христиан, живших во втором и третьем столетии, в частности, описание жизни христиан в “Послании к Диогнету”. Здесь говорится, что Церковь – это нечто новое во всем мире, но при этом она не является маргинальной сектой:

Разница между христианами и остальным человечеством не заключается в национальности, языке или традициях. Христиане не живут в отдельных городах, не говорят на каком-то особом языке, не ведут особого способа жизни… Но тем не менее, в организации их общины есть заметные, даже удивительные особенности. Для них чужбина как родина, но и на родине они как на чужбине.[10]

Вот поэтому св. Иоанн Златоуст уверяет нас, что нет ничего постыдного в том, чтобы пользоваться так называемыми “варварскими” языками[11].

Можно привести в качестве примера несколько работ об отношении Церкви к этому вопросу: миссионерская работа св. Иннокентия Вениаминова (1797-1879) среди племен индейцев Аляски, Николая Ильминского среди татар (1822-1891), св. Николая Касаткина в Японии (1836-1912) и т. д.[12]. И, что для нас сегодня самое главное, нужно вспомнить о спорах между Западным духовенством и св. Кириллом, апостолом славян. Западное духовенство настаивало на том, что Литургию можно служить только на одном из трех древних языков: древнееврейском, греческом или латыни, на которых Пилат приказал сделать надпись над Распятием “Иисус Назарянин, Царь Иудейский” (Ин. 19: 19). Св. Кирилл выступил против этого и назвал таких “ревнителей” учениками Пилата. Он защищал не только право каждого человека говорить и слышать, но и право Бога открываться каждому[13]. И если теперь мы, православные христиане, объявим один язык “священным”, а остальные “скверными”, то мы повернемся спиной к православной традиции и присоединимся к вышеупомянутой точке зрения западного духовенства, в то время как Римско-Католическая Церковь – об этом необходимо помнить – собирается принять в качестве богослужебного разговорный язык, по крайней мере это решение рассматривалось на Втором Ватиканском Соборе.

Лингвистические моменты – это не просто вопрос о переводе текстов с одного языка на другой. Все должно осуществляться под руководством Церкви. Это требует от Поместной Церкви быть действительно местной и действительно Церковью. При этом необходимо собственное изложение учения, составление своих текстов и обращение к новому культурному контексту, к определенной цивилизации и определенному обществу.

Сегодня все мировые дискуссии сосредоточены на вопросе глобализации. Кажется, что старый мир сокрушается доминирующей моделью современной западной цивилизации. Одни полагают, что укрепление отдельных местных культур – единственная надежда выстоять перед всеобщей уравниловкой. Другие считают, что уже ни для какой культуры нет будущего. Фактически сегодня по ряду причин превалируют два языка. Первый – это английский, который становится всеобщим. С другой стороны, интернет и “виртуальная реальность” становятся своего рода новым универсальным и сильным языком. Глобальная сеть, несомненно, поражает воображение, предлагая возможности для обмена информацией между удаленными уголками земли, но, с другой стороны, предлагает сомнительный идеал общения без реальной встречи, бестелесный контакт[14]. Будет ли человечество использовать эти технологии в качестве полезного инструмента, способного помочь встрече человеческих личностей, или же все сведется к sui generis “спиритуальному” образу жизни, где никто вовсе не заботится о человеческом общении? Это вызов Церкви. Ни при каких обстоятельствах она не оставалась в стороне от собранных веками языковых богатств. И, наконец, хорошее знание языка оригинальных церковных текстов является жизненно важным условием для их серьезного богословского изучения. Но в то же время Церковь должна быть готова нести свидетельство в новых и, возможно, непредвиденных обстоятельствах. Ее язык не должен быть ни подобием музейной выставки, ни древним ископаемым. Ее корни уходят в далекое прошлое, но ветви должны цвести сейчас и готовить плоды для будущего.

Жизнь в мире никогда не была легкой. Всматриваясь в будущее, мы часто испытываем тревогу, если не панику. Кому-то эта тревога может нравиться, но она не должна приводить к преобладающему сейчас враждебному чувству ко всему миру. Задача христианского свидетельства в мире, важная для каждого христианина, не должна низводиться к агрессивному многословию, направленному на ближнего, призывая его к обращению даже за счет его собственной свободы. Подобное авторитарное действие можно назвать коммерческим маркетингом или идеологическим империализмом, но это, безусловно, не является христианской позицией по отношению к миру. Как я уже говорил, язык Церкви должен остаться приглашением, но не принуждением. Кроме того, она всегда должна быть настроена на диалог, но не на монолог. Вспомним разговор Христа с Никодимом, самарянкой (Ин. 3: 1-21, 4: 1-30) и с другими людьми. Далеко от правды утверждение, что современные христиане останутся верны своим обязательствам, если откажутся кротко выслушать агонию, боль и вопросы современного мира.

Для этого нам нужно помнить существенное качество церковного языка: это не бестелесный голос. Церковь выражает себя не только при помощи вербальных средств, но и одновременно через само свое бытие. Это означает не только то, что она говорит, но то, что она есть: живое тело, которое дает новые ответы на новые проблемы. Здесь встают решающие вопросы. Действительно ли Тело Церкви живет сегодня как Тело? Действительно ли православные приходы реально живут как общины? Рождается и взращивается ли богословие в этих общинах? Вырастает ли богословие из общего опыта Евхаристии, или, большей частью, остается уделом индивидуальных усилий? Идут ли местные православные приходы на контакт с современным миром и приглашают ли его стать Телом Христовым? Сопровождается ли литургическая жизнь наших приходов стремлением к катехизации, утверждением богословских критериев и свободой рассуждения? Это лишь часть вопросов, которые нуждаются в обсуждении и ответах.

Вдохновленные слова о. Георгия Флоровского, возможно, укажут нам направление, по которому нам нужно следовать, чтобы найти ответы на эти вопросы:

В отеческом истолковании Православие вновь открывается как побеждающая сила, перерождающая и утверждающая жизнь, и не только как тихая пристань для усталых и разочарованных душ, – не только как конец, но как начало, начало подвига и творчества, “новая тварь”[15].

© Перевод с английского Наталии Безбородовой под редакцией свящ. Андрея Дудченко, 2002.

Оригинальный текст: Athanasios N. Papathanassiou. The Language of the Church and the Language of the World: An Adventure of Communication, or Conflict? // Sourozh, No. 76, May 1999, pp. 36-43.


[1] PG 37, 1152 A.

 

[2] Первое столкновение с этой проблемой упоминается в Деяниях Апостолов 15: 1-29.

 

[3] PG 91, 1084 C-D.

 

[4] О богословской стороне этого определения см. George H.Williams “Ceorges Florovsky. Russian Intellectual, Orthodox Churchman”, in Andrew Blane (ed.), The Neo-Patristic Synthesis of Georges Florovsky (Crestwood, NY: St Vladimir’s Seminary Press 1993), pp. 295-299.

 

[5] Огромное значение для этого имеет апофатическое богословие. См. John Zizizoulas, Being as Communion (Crestwood, NY: St Vladimir’s Seminary Press 1985), pp. 89-92.

 

[6] Протоиерей Георгий Флоровский. Пути русского богословия. 3-е изд. Репринт. Париж: YMCA-PRESS, 1983. С. 162.

 

[7] W.Jaeger (ed.), Contra Eunomium II, 260 (Leiden 1960), I, p. 302.

 

[8] Флоровский. Цит. соч. С. 190.

 

[9] Никодим Афонский. To Pidalion (на греч.) (Афины: Астир 1976), предисловие, стр. 9-11. Англ. перевод – The Rudder. D.Cummings (Chicago, 1957).

 

[10] Early Christian Writings, перевод – M.Staniforth, rev. A. Louth (Penguin Books 1987), pp. 144-145.

 

[11] PG 63, 501.

 

[12] См. Lamin Sanneh, Translating the Message. The Missionary Impact on Culture (New York: Orbis Books 1990).

 

[13] Francis Dvornik, Byzantine Missions among the Slavs. SS Constantine-Cyril an Methodius (New Brunswick, NJ: Rutgers University Press 1970), pp. 115, 129.

 

[14] Подробное рассмотрение этого вопроса – в лекциях митрополита Пергамского Иоанна (Зизиуласа).

 

[15] Флоровский. Цит. соч. С. XVI.

 

 

Залишити відповідь