Нил, Иосиф и Эвандер Холифилд. О вечном споре иосифлян с нестяжателями

Женщина тяжело и гордо вздохнула, выпрямилась и открыла коробку, в которой на атласной, новенькой еще подушке лежал наперсный крест с маленькой скульптурной фигуркой Иисуса Христа. Крест был красноватый, червонного золота. Слепой священник ощупал крест.
– Принеси топор, – сказал он тихо.
– Не надо, не надо, – зашептала она и обняла слепого, пытаясь взять крест у него из рук. Но слепой священник вырвал крест из узловатых опухших пальцев своей жены и больно ушиб ей руку.
– Неси, – сказал он, – неси… Разве в этом бог?
Шаламов



I.


Не стану говорить, как называется этот монастырь – кому интересно, тот сам легко отыщет его.


Как и положено, обитель стоит на горе, на некотором отдалении от хайвэя. Основал ее один русский святой, ученик и друг Иосифа Волоцкого, – это было 500 лет назад. Русский шестнадцатый век сильно смахивал на двадцатый, а начало его, совершенно как раннесоветские годы, было временем “внутрипартийных дискуссий”. Обсуждались: греховный развод Василия III с бездетной Соломонией Сабуровой (в новом браке родился, кстати сказать, Иван Грозный), недавняя церковная автокефалия (правильно ли признавать над собой греков), отношение к еретикам (ведь в России всегда есть какие-нибудь очередные “жидовствующие”, которых то ли не надо, то ли все-таки надо карать) и самый главный вопрос – о монашеском землевладении, о церковном богатстве, против которого, как и против второй царской женитьбы, репрессий и автокефалии, выступили нестяжатели, сторонники Нила Сорского, они же заволжские старцы. У Иосифа Волоцкого и, позднее, его учеников – было другое мнение.


И если зайти в тот монастырь на горе, – то и через 500 лет хорошо видно, кто кого переспорил.


Обитель не просто отреставрирована – она доведена до состояния окончательной, увесистой безупречности. Храмы – желтые, красные, белые, розовые, – смотрят на вас, как и положено, терпеливо, но с явной насупленностью, строго и хмуро. На то есть причины: здесь как-то сразу становится ясно, что вы не так хороши, как они, не так прибраны и застегнуты на все пуговицы. Газоны заботливо выстрижены, клумбы благоухают. Вода в пруду чистая до того, что вам видно, как внизу носится рыба. Кроме нее, поблизости никого нет. Никаких попрошаек, старушек, странствующих богомольцев, бородатых казаков в брюках с лампасами или алкоголических витязей в хаки, и уж тем более никаких пациентов больнички, ясновидящих или пророчествующих, самопровозглашенных юродивых или просто безумных больных стариков в нелепых панамках и майках. Благочестие пополам с пустотой; иногда только мимо пройдет монах, шелестя бумагами или звеня ключами. К общему процветанию прибавляется и тот факт, что в храмах почивают десятки частиц чудотворных мощей – древних и относительно современных святых со всего мира. Но они за дверями, а двери заперты. Внимание, между тем, привлекают другие останки. За одним из соборов находится новое кладбище, устроенное взамен того, что было разрушено в двадцатом веке. На нем всего три могилы. Первая – отца настоятеля, убитого при ограблении сейфа в его келье. Вторая, изрядной роскоши, – главного жертвователя и украсителя монастыря, внушительного, судя по фото, мужчины, погибшего в 34 года от любви к парашютному спорту. Если верить газетам, он числился лидером измайловской преступной группировки. Третья могила – чуть менее превосходная по стоимости и размаху, но все равно солидная, – мужчины постарше, при благородных усах. Это глава районной администрации. Если верить газетам, он тоже что-то разруливал и крышевал. Эпитафию – она на камне, что стоит рядом, – ему написал Михаил Звездинский.


Прощай. Прощай, наш друг. Как пусто стало вдруг
Без солнечной твоей улыбки, Гена. 
Судьба замкнула круг, и холодно вокруг,
Но память о тебе в сердцах священна.



Такие вот дела, у скорбного стола
Сидим мы и голов не поднимаем.
Средь подлости и зла лишились мы тепла
Того, чей светлый лик незабываем.


В общем, точка зрения Нила Сорского на Соборе 1503 года не победила.


II.


Антицерковные настроения, еще совершенно немыслимые в конце прошлого века, – в последние годы делаются все более общепринятыми, модными даже. Теперь уже трудно поверить, что каких-нибудь двадцать лет назад Россия была чуть ли не единственной европейской страной (может быть, еще Польша? Ирландия? – да и то вряд ли), где не было жесткого и стандартного разделения: христиане – направо,интеллигенты-студенты-богема-художники-“критически мыслящие” обыватели – налево. Едва выходящая из нищеты, из безнадежности обваленных потолков и гниющих полов Церковь – вызывала интерес и доверие, и образованному русскому человеку 1980−х и 1990−х непонятно было, отчего эти гимназисты, помещики, офицеры и революционеры столетней давности так козыряли своим презрением к “попу”, да ведь они просто не знали, как это славно, когда можно свободно праздновать Пасху, когда в школах, где еще недавно – “физкультура, красные галстуки и совок”, вдруг – Библия, когда среди бараков, пятиэтажек и руин “машстройкапремонттреста” возникают храмы и монастыри, и на макушке угловой башни, под которую еще недавно блевали трудящиеся, снова, как в утраченном 1913−м, парит золотой ангел с трубой.


К сожалению, эта идиллия быстро исчезла. Еще немного – и Церковь займет в умах “общественности” то же место, на котором она находилась в старой России, да и до сих пор пребывает в любой цивилизованной загранице, где, в ответ на ваш искренний интерес к делам религиозным, вас не то чтобы выставят вон, но – решат, например, что вы шутите, что вы спятили (это все при том условии, что вы выступаете таким образом среди профессоров и писателей, а не шоферов и грузчиков, и склонность у вас – к христианству, а не к культу, допустим, Великого Дерева, с Деревом-то намного проще). Словом, 1913−й вернулся к нам не только с ангелом, но и с гимназистом, который опять презирает попа и не хочет учить Закон Божий.


Дело здесь, разумеется, не в православном вероучении, основ которого “общественность” и не знает, ей не до этого. И не в лояльности государству – в русской истории последних ста лет не было времени, кроме короткого послеоктябрьского, когда бы Церковь открыто вела войну с властью. Уже с осени 1927−го и во все остальные эпохи она молилась “о Богохранимой стране нашей, властех и воинстве ея”, и никому это особенно не мешало. Дело в том, что Церковь сделалась сильной. Она, думают “критически мыслящие”, сделалась очень богатой. Ее стало много, она теперь везде. И живет она, кажется, по Иосифу Волоцкому, в ладу с собственностью, с недвижимостью, с миром этим, а не с миром тем. Плюнь, продвинутый человек, в вечного классового врага, в толстого попа с мерседесом. А то даже и с “Хаммером”.


Но что, если это праведное негодование – не вполне праведно? И нет ли ошибки в свежайшем антиклерикализме?


Для начала, тот “Хаммер” – отчасти оптический обман. Некоторое количество больших церковных начальников, а также лиц нижестоящих, но бойких и ловких, действительно заимели существенный автомобиль, а также все, что к нему прилагается, но они – это ничтожное меньшинство. Основная же часть духовенства живет в сплошной бедности (достаточнос кем-нибудь из этой среды познакомиться, чтоб убедиться), и бедность эта, в отличие от обыкновенной, народной, – еще и добровольная (никто ведь не гнал принимать сан), что особенно поражает человека мирского, далекого от “служений” и “послушаний”. Что же до тех немногих, кто честно соответствует карикатуре – странно было бы всерьез считать, что физический мир, пусть он сто раз церковный, состоит из одних золотых ангелов с трубами. В мире этом встречаются разные личности, и это еще не повод с изменившимся лицом бежать к пруду топиться.   


Откровенно же в пользу нынешних Иосифов Волоцких говорит следующее. Все, употребляя тоскливое выражение, социальные институты современной России – мертвы. Все – мертвы или разлагаются. Государственная идеология правдивее и точней излагается в журналах Vogue и Robb Report, нежели в официальных кремлевских бумагах. Спецслужбы, в безудержной страсти к накоплению денежных знаков, отправляют в дозор подставных лиц, фальшивых агентов – этаких Неуважай-Корыто в образе Джеймса Бонда, которые лихо тратят свои сто рублей на Манхэттене и переписывают из интернета шпионские отчеты, пока начальство осваивает остальные, якобы затраченные на героическую разведку сто тысяч. Милиция, готовясь превратиться в полицию, – пытает и вешает, вешает и пытает. В армии восемь неоднократно побитых рекрутов позируют перед камерами, но только так, чтоб у каждого на спине, на лбу или на затылке была выписана одна буква из победного – “Д-а-г-е-с-т-а-н”. Склонные к дружбе народов горные орлы сдают экзамены на аттестат зрелости с таким знанием всех наук, что впору брать их не в жалкое МГУ – в Гарвард целыми аулами. Служащие по ведомству борьбы с наркоманией умирают от передозировки. Судьи, когда градоначальник затеивает тяжбу против человека, написавшего – “все суды подконтрольны градоначальнику”, выносят решение: неподконтрольны, виновен. В больнице, в тюрьме, на дороге и в пожарной части, на рынке и во дворе, а уж на стройплощадке… Известно, что делается ну буквально везде. И одна только Церковь – несовершенная, реакционная, не такая, как хочется, косная и худая, – все же соответствует самой себе, а не только статьям из Уголовного кодекса, как любая другая система, еще работающая у нас на родине. Так случилось, что все казенные учреждения, некогда предназначавшиеся для “общего блага” – уже недееспособны и даже опасны, и кому теперь, как не духовенству, оставшемуся в одиночестве, без царя, без дворянства, без крестьянства и пролетариата, и даже, говоря правду, без всякого государства, с одним безразмерным купечеством, торгующим чем попало и на любом месте, – словом, кому теперь, как не попу и монаху – остается учить, строить, сеять, давать, забирать, украшать, приумножать, охранять, править, чистить, делить и судить. Лучше было бы просто молиться. Но кто виноват, если все остальное – вульгарное, материальное и земное, – больше не на кого переложить.


Да и больше того, Церковь – это единственное, что у нас осталось не только лишь социально, но также и исторически.


Цветные фотографии всей России, сделанные сто лет назадПрокудиным-Горским и всем хорошо известные, – это волшебное окно в прежний мир. Исключительная яркость красок и невозможная для большинства “винтажных” кадров четкость изображения производят сильнейшее впечатление: кажется, что каждая травинка на поле где-нибудьв Псковской губернии, каждая морщинка на крестьянском лице, детская или старческая любопытная физиономия, запряженная телега, изба, колокольня, мощеная булыжником улица, вдалеке различимая барская усадьба, пестрая всесословная русская толпа, – что все они еще живые, все они дышат и действуют прямо сейчас, и достаточно оторваться от фотоальбома и выйти на улицу, чтоб оказаться в реальности Бунина, Розанова, Горького или Шмелева. Отрываешься и выходишь – а там… Травинка, как и поле в целом, – успешно преодолены: на их месте коттеджный поселок нефтегазовых менеджеров средней руки. Офис их – вместо избы. Пережившая войны и революции усадьба пала жертвой “случайного возгорания” году в 2005−м. И даже лица – крестьянские, детские, старческие, всесословные русские лица, – пропали, как если бы их и не было, как если бы их из ничего сотворил фокусникПрокудин-Горский. А что же стоит, как стояло, на месте? – один только храм, монастырь. С поправкой на сносы и новоделы, на все реконструкции, церковь – последняя уцелевшая часть былого пейзажа, и все монашеские, священнические, архиерейские типажи – последние русские лица из старых, что еще встречаются и все-таки не исчезают.


И как после этого можно сказать им: не обустраивайте, не мешайте! И ничем не владейте! Так значит, от бывшего мира не будет в будущем вообще ничего? И, стало быть, нам надо всю жизнь любоваться на офис и пятиэтажку?                                   


И еще одно иосифлянское соображение. Если мир создан Богом (а не только журналом Vogue, нефтегазовым менеджментом или Великим Деревом) – он благ. Он – подарок. Если в нем, кроме горе-шпионов, дагестанских старослужащих, измайловских группировок и глав районной администрации, есть и нечто иное, благодатное и удивительное, – ради этого мира есть смысл стараться, украшать его и улучшать, приближать к совершенству. И больше того. Сгоревший в своем “Хаммере” глава районной администрации, мир его праху, – ну, чем он не удельный князь века этак шестнадцатого, щедро жертвовавший на монастырь и в нем потом погребенный, когда его, наконец, одолела бригада старицких, угличских или рязанских? А ведь Церковь и этого сложного человека смогла – оставляя за скобками дела душевные, таинственные, – обратить хоть на самую малую часть к делу более ценному с точки зрения времени и истории, нежели добыча нерудных ископаемых. И кто знает, быть может, где-то через 500 лет, среди дивных запахов и цветов летнего монастырского сада, –какой-нибудь скромный паломник наткнется на фрагменты старинной, потрескавшейся могильной плиты и прочтет строки древней надписи, слегка волнуясь от прикосновения к жизни ушедших веков:


…Как пусто стало вдруг 
Без солнечной твоей улыбки, Гена.
…Такие вот дела, у скорбного стола…


И еще один осколок, лежащий в глубокой траве, – это, видимо, уже финал эпитафии:


Ты нынче в том краю, где нет дождей и вьюг,
И где Господь прощает нас и любит.


И фамилия автора сбоку. Была и дата, но давно стерлась. Кто такой этот Звездинский? – спросит себя умиленный паломник. Должно быть, ученый инок, смиренный иеромонах, взявший на себя кладбищенское послушание и провожавший почившую братию духовными стихами. И паломник отправится дальше, вот он гуляет вдоль пруда, где вода такая чистая, что ему видно, как внизу носится рыба, вот он на скамейке у выстриженного газона, а вот уже в церкви, и молится на коленях у многочисленных частиц чудотворных мощей. И все храмы – желтые, красные, белые, розовые, – смотрят на него хоть и хмуро, насупленно, но все же с терпением, как и положено. Кто выстроил их в седую старину? – если верить путеводителю,какой-то праведник из Измайлово.


Может быть, все это правильно. И тогда остается сказать, как у Достоевского, – “сие и буди, буди!”


Но у Нила Сорского и нестяжателей на Соборе 1503 года – было другое мнение.


III.


Нило-Сорского монастыря нет. Его нет в списке действующих, его нет на карте и в путеводителе. Но если доехать до Вологды, оттуда – до Кириллова, а там еще ехать километров пятнадцать по лесной дороге до поселка “Пустынь”, то оказываешься прямо перед надвратным храмом. Дорога доходит до монастырской стены и кончается.


Стена в трещинах, на земле – битый кирпич. На деревянных угловых башенках нет золотых ангелов с трубами, зато под ними, еле стоя на ногах,кто-то долго тошнится. Не видать ни газонов, ни клумб – все вокруг заросло то кустарником, то крапивой. Мусор, мусор, пустые бутылки и банки. Надвратная церковь недавно горела, восстанавливать ее толком не стали, да в ней никто и не служит. В Нило-Сорской обители находится  психоневрологический интернат, и те, кто там живут, – если молятся,то по-своему, и уж точно не в храме.


Вхожу. При дверях – алкоголического вида охранник в штанах цвета хаки, он смотрит на меня и блаженно улыбается.


– Разрешите?


– Нельзя. Нет, сюда никак нельзя, нет, закрыто. Не надо.


Все это время счастливая улыбка его не оставляет. Он явно из местных.И он все-таки меня пропускает.


Тихвинский собор давно снесен, от него есть только первый этаж – стены, преобразованные под столовую. Напротив, в обшарпанном игуменском корпусе, – директор дурдома. От кладбища, что находилось у стен собора, осталась одна могила – на ней еще можно кое-как разобрать, что под камнем сим упокоился архимандрит Пахомий, и дальше послужной список покойного, почти весь разбитый и стертый. У могилы – цветочек.


А по двору, направляясь неизвестно куда, в пустоту, пошатываясь и спотыкаясь, гуляют здешние пациенты – большей частью безумные больные старики, один в панамке с красной звездой, а другой – в майке с надписью “Эвандер Холифилд” и портретом боксера. Они мельком взглядывают на меня – с той смесью страха, минутного любопытства и всепоглощающего равнодушия, что вообще свойственна душевнобольным. Но один, помоложе, подходит. Глаза у него серьезные, задумчивые.


– Триста рублей не найдется случайно? А то я могу показать место, где этот жил… старец… святой.


Найдется. Мы выходим из монастыря и идем по поселку, минуя реку, больше похожую на расширенную канаву. Это Сора. На ее берегу стоят дети и, с криком – “А ну, гнида, залазь!”, толкают друг друга в воду. За домами, на краю леса, обнаруживается недавно поставленный крест – самый простой, деревянный, – а за ним пруд. Он весь в тине и ряске. Дальше только сухие елки. Темный елочный лес похож на декорацию к страшной сказке. Видимо, здесь и был скит старца Нила.


– И что, здесь он и жил, да? – робко спрашиваю я у своего задумчивого провожатого.


– Ну.


– А пруд – это он сам вырыл?


– Ну.


Спрашивать больше нечего. Мы возвращаемся к монастырю. По дороге мы, впрочем, продолжили разговаривать.


– Почему ты здесь живешь?


– Ну я это… школу не закончил. Тут обычно все – или кто пил, или кто по другому делу, ширялся там… А я вот в школе не учился. Теперь жалею.


– И с тех пор тут живешь?


– Ну.


Мимо нас с грохотом проносится грузовик. В кузове веселятся пятеро интернатовских, тоже не стариков, а почти что подростков. Вот и башня, вот и стена, дальше полусгоревшая церковь. Если я здесь – паломник, то я все посмотрел – кроме мощей Нила Сорского. Это ведь драгоценность, реликвия – мощи такого святого.


Но их не существует. Старец Нил завещал, как известно, отдать свое тело на съедение зверям и птицам, а если этого не сделают – совершить погребение “со всяким бесчестием”. И когда Иван Грозный пытался устроить в Нило-Сорской пустыни каменный храм – он явился царю во сне и запретил это делать. Тем не менее, его ученики (а также, подозреваю, тогдашние главы районной администрации и лидерывологодско-кирилловских преступных группировок) сделали по-другому – сохранили могилу, построили храм.


И вот все на этом месте разрушено, снесено, сожжено, изуродовано и заросло бурьяном. Дурдом вместо благочестия, заброшенный интернат, где даже охранник смеется.


Выходит, Иосиф Волоцкий прав? И надо всех выгнать и пустынь как следует, до состояния окончательной безупречности отреставрировать?


Нет. Здесь все именно так, как хотел старец Нил. Без мощей, без крестов, без церквей, без газонов и клумб, без трубящих на башнях золотых ангелов, он один, – любящий и невидимый, – пребывает среди попрошаек, убогих, больных, стариков в майках с Эвандером Холифилдом и панамках с красной звездой, среди катающихся пацанов и смеющихся охранников в хаки. Его дом здесь, и его воля в том, что этот дом так устроен.


И кто кого переспорил в дискуссиях иосифлян с нестяжателями 500 лет назад, – уже неважно. Правы и те, и другие. Кому дан земной масштаб, тот живет в ладу с миром, и если заметит он в мире что-нибудь, кроме нерудных ископаемых, – ну, хорошо. Но кому дано большее, высшее, – про того и завещание Нила: 


Я стараюсь, насколько в моих силах, не быть сподобленным чести и славы века сего никакой – как в жизни этой, так и по смерти.


Эксперт Online

Цей запис має 10 коментар(-ів)

  1. Андрей

    Игорь, странно – мне совсем не показалось, что г.Ольшанский имеет что-то против Церкви (не говоря уже о ненависти), а скорее наоборот.

    Статья довольно оригинальная точкой зрения на вопрос…

    О.Аввакум, есть небольшая реплика в Вашему комментарию. Все люди, действительно, разные и потребности у всех разные, но, думаю, вы согласитесь, что это не значит, что этим можно оправдывать похоти, в которые оч. часто превращаются, казалось бы, безобидные попечения о плоти… Т.е. разница, конечно, всегда есть и будет, но ситуация богача и Лазаря – это, согласитесь – безобразие, которое даже Господь не потерпел. Проблема не в богатых и бедных, а в сребролюбии и тунеядстве. Мне так кажется.

    Спаси Бог!

  2. Игорь

    Ну и где в этой статье Христос? Здесь в помине нет любви.
    Причем господин Ольшанский путает свою личную ненависть к Церкви с общим умонастроением народа. Народ, в т.ч. и ученые, относятся к Церкви хорошо. Церкви в России и на Украине доверяют 70-80 % населения. Страшилки Обльшанского о том, что народ уходит от Церкви – миф.
    А то, что г-н Ольшанский считает Патриарха преступником – это его личные рефлексии озлобленного человека от собственной бедности, или других каких-то комплексов:
    "лидерывологодско-КИРИЛЛОВСКИХ преступных группировок".

    Такой оригинальной интерпритации спора иосифлян и заволжцев я тоже еще не слыхал. По мнению Ольшанского, св. Нил хотел бы, чтобы на месте его храма был дурдом. Св. Нил был против каменного храма, но не храма вообще. С дурдомом вместо храма автор еще готов смирится. Грязненький намек на "стяжательство" убиеннного настоятеля "иосифлянского" монастыря:

    "…три могилы. Первая – отца настоятеля, убитого при ограблении сейфа в его келье…"
    Как все-таки Ольшанский озабочен чужими деньгами… Даже к мертвым жалости нет.

    Ну и пусть идет себе г-н Ольшанский … в излюбленный свой дурдом. А народ пойдет в храм. Верю, будет храм на месте лечебницы.

  3. Ольга

    Спасибі авторові за статтю! menix правильно написав(написала): читаєш – не знаєш, чим завершиться. Часто буває навпаки: читаєш перше речення – і далі вже не варто, бо нічого нового сказано не буде. А ще – гарна мова і претензія на художність без нудотної солодкавості. Хочеться лише додати, що, окрім ставлення до церковного майна, між йосифлянами та нестяжателями, якщо я не помиляюся, була ще одна важлива відмінність: різні погляди на пріорітети монастирського життя, тобто на те, що має переважати – діяльність чи споглядальність.

  4. Вячеслав

    Замечательная, тёплая статья. Особенно понравилась стилистика. Особенно выражения «алкоголических витязей в хаки» «…под которую еще недавно блевали трудящиеся…». Спасибо, автор!

  5. Дмитрий

    По моему статья глубокая и христианская по духу, а вот комментарии просто жуткие, некоторые, похоже, даже не удосужились дочитать статью до конца, и тут же вынесли свой вердикт, причем совершенно антихристианский по духу.

  6. АРХМ АВВАКУМ

    Тут следует сказать слово и в защиту Иосифа Волоцкого! Помним что деятельность стяжателя Иосифа Волоцкого, при всей его жестокости, открыла путь иконописному творчеству прп.Андрея Рублева и многих других талантливых людей России. В мире всегда будут бедные и будут богатые. Нужно как то, так и другое. Жены мироносицы служили Иисусу от имений своих. Еванг. Это диалектика бытия: бедность и богатство. А если так, то всегда будет вечной тема для войны и также будет вечной тема для мира. Это касается и такого учреждения как Церковь. Внутри ее всегда будет вестись дискуссия о богатстве и бедности, потому, что Евангелие и мир непримиримы в принципе. Вот, посмотришь человек: есть голова, руки, ноги, туловище все у всех одинаково так и кажется, что для всех жизненные блага нужно распределить одинаково. Но, это на первый взгляд. Одному человеку дабы наесться надо много пищи, а другому мало. Один человек получив деньги сразу их и потратит, а то и прокутит. Другой, наоборот, сообразит, как правильно деньгами распорядиться, что бы приумножить. Это биологически в нас заложено. Одна нация после себя оставляет в истории прекрасные величественные города, а другие нации, как в Африке например, сколько туда денег на давай, а оставляют там после себя гору съеденных консервных банок и выпитых пустых бутылочек. Люди очень разные и потребности очень и очень разные и умение распорядиться жизненными благами разные. В том проигрыш и крах коммунизма в 20м веке, а с ней тень прямо пала и на Деяния апостольские, с их идеей – ВСЕМ ПОРОВНУ, что человечество никогда не сможет жить по Деяниям и по идеалам коммунизма. У людей жизненные запросы, потребности разные, в том числе и в Церкви. Итак, спор Нила Сорского и Иосифа Волоцкого продолжается, пока продолжается и сама жизнь…

    Но, мне, все же кажется, что Нил Сорский в процессе истории окажется в победе, как победит идея Евангелия. «Дерзайте ибо вы победили мир. И сия победа победившая мир – вера ваша!» Еванг Когда придет День Гнева народного или Божьего, а ведь знаем и видели воочию как это делалось в 20м, и когда снова станут с удвоенной жестокостью люди крошить и громить ново отстроенные богатые храмы Иосифа Волоцкого, то у Нила Сорского нечего будет отнимать и громить. Храмов нет! Есть только живое Слово жизни по Евангелию. А Слово Бога неуничтожимо. Итак Нил Сорский в своем неформальном, неказенном подходе к идее Евангелия выиграет исторический спор согнесияющей и очевидной ясностью…

  7. Верный РПЦ

    Автор статьи [переход на личности удален]

  8. мирян

    да нестяжатели сейчас исчезающий (исчезнувший?) класс, остались одни единицы

  9. антиоффтопик

    а нынешняя т.з. зрения такая и есть – иосифляне и нестяжатели не противостояли друг другу в виде информационной войны, а просто имели разную точку зрения, по ряду причин.
    остается только сожалеть, что нестяжателей как-то маловато осталось не только в материальном виде, а и вообще. непопулярно это у нас в церкви.

  10. menix

    хороший текст, когда читаешь не знаешь чем закончится. только от неразрывных пробелов надо вычистить, а то глаза вылазят.

Залишити відповідь до menix Скасувати відповідь