Блог

И стоим растерянно…

Я начну с известного тезиса – Православная Церковь в России шестидесятых, семидесятых и отчасти восьмидесятых годов прошлого века была прежде всего Церковью бабушек. Это не значит, что они составляли большинство. Но именно они выстояли – в буквальном и переносном смысле, – когда многие отступили, они сберегли огонек веры для новых поколений. И именно они определяли облик нашей поместной Церкви.

Но сегодня в российском Православии тон начинают задавать интеллигенты. Их, конечно, не стало больше, чем бабушек, но они куда активнее и целеустремленнее их; они стали тем меньшинством, которое ведет за собой. Правда, перемена эта заметна, в основном, в столицах и крупных городах, но на какую бы область церковной жизни мы сегодня ни взглянули, большинство людей, которые принимают основные решения и проводят их в жизнь, окажутся так или иначе причастными к этому расплывчатому сообществу – интеллигенции.

Вот и спорят православные: что делать интеллигенту в Церкви? Опрощаться, “разынтеллигенчиваться”, ликвидировать себя самого как класс – или, напротив, направить все свои дарования и склонности на благо Церкви?

Не будем сейчас вдаваться в подробности – что такое “интеллигенция”, как она возникла, что хорошего и плохого принесла России – тема эта необъятная, спорить можно бесконечно, а между тем практически все интуитивно понимают, о чем идет речь. Ясно, что не в университетском дипломе дело, а в неком особом восприятии действительности, в тех качествах, которые в идеале чем-то даже напоминают святость. Служение высоким идеалам, деятельная любовь к ближним, готовность к самопожертвованию, способность отстаивать свои принципы и умирать за них. Вот только без веры в Бога…

Но стоит интеллигенту прийти в Церковь, и начинается! Одни говорят: чтобы стать христианином, тебе надо перестать быть интеллигентом (обычно это как раз те интеллигенты, которые борются с собственным прошлым). Как сказал мне один знакомый священник, “когда это делает человек, имеющий в роду не одно поколение русской интеллигенции, получивший хорошее воспитание и прекрасное образование – я чувствую себя так, словно кто-то при мне оплевывает своих родителей”.

Другие машут рукой: горбатого могила исправит! Только не умничай тут, не задавай лишних вопросов, будь попроще, и все как-нибудь обойдется. Третьи обнадеживают: ладно, найдем работенку и для твоей головы, не вешай нос, бывает ведь и церковная интеллигенция – будешь газету издавать или уроки в воскресной школе вести. И стоит интеллигент растерянный: от чего ему действительно надо избавляться, а что, наоборот, сберегать, преумножать, раздаривать?

Я застал то время, когда интеллигент был в храме сравнительно редким явлением – в церковь, в основном, ходили бабушки (крестился я в 1986 году). Теперь в Москве все наоборот, но в глухой провинции до сих пор так. И я прекрасно помню: приходит студент, горит желанием узнать побольше о Церкви, готов “работать над собой”, и… расшибается его горение о железобетон старушечьего благочестия. Она тут давно стоит, все знает, все умеет, всех поучает. Порой говорит замечательно мудро, порой несет дикую чушь, но разницы между своим мнением и учением Церкви не замечает никогда. А интеллигент осмысливает эту разницу, пытается с ней что-то сделать. И это, кстати, один из механизмов его воцерковления. Не будь этого, наше Православие давно превратилось бы в фольклорный заповедник.

Потом настал момент, когда в столицах интеллигенция взяла верх над бабушками. Интеллигенты стали выдвигать свои программы действий и претворять их в жизнь. И пошли перемены, причем одновременно в совершенно разных направлениях. Но движущей силой церковного строительства стала именно интеллигенция. Вчера еще эти люди ругали по кухням советскую власть, а теперь один призывал к возрождению православной монархии, другой настаивал на введении выборности епископата… Бабушки о таких вопросах вообще никогда не задумывались. Это не хорошо и не плохо, это естественно.

И все же, когда заходит речь о “либеральной церковной интеллигенции” (ярлык довольно неуклюжий, но надо же как-то ее назвать), не надо забывать, что это лишь часть церковной интеллигенции. И те, кто ностальгически вздыхают о батюшке-царе – тоже, как правило, интеллигенты (даже если сами они добавляют: бывшие), только с другим идеологическим вектором.

Реформаторы, консерваторы… тоже все разные!

Конечно, консерваторы скажут, что интеллигент – всегда реформатор или даже революционер. Но так ли это?

Бывает консерватизм крестьянский – это повторение прожитого. Как сев и жатва вовеки одни и те же, так и вся жизнь из поколения в поколение подчинена заданным ритмам. Все новое и чужое принимается с трудом, уже потому, что оно – новое. А старое сохраняется только потому, что старое. Как говорили старообрядцы, “не нами положено, лежи оно так вовеки”.

Бывает, конечно, и революционность крестьянская – бунт бессмысленный и беспощадный, когда отвергается все сразу, когда “на горе всем буржуям мировой пожар раздуем”, раззудись плечо, размахнись рука. На Руси, как мы знаем из истории, периоды застойного консерватизма всегда чередовались с такими революционными взрывами, но кажется, все мы уже осознали, что это не лучшая модель общественного развития.

У интеллигента другой консерватизм и другая тяга к переменам, ведь он привык пропускать все через голову, а не через руки и сердце, как крестьянин. Его консерватизм – не повторение, а осмысление опыта предков. Его реформаторство (совершенно не обязательно революционность!) – осознанное изменение этого опыта.

Конечно, и то, и другое – благо. Без крестьянской упертости в землю нас давно унесло бы ветром за тридевять земель. Без интеллигентского воспарения мы давно бы мхом заросли. И в обществе, и в Церкви.

Но и то, и другое по-своему опасно. Крестьянский бунт или крестьянский консерватизм можно сломить только силой – залить кровью, как пугачевское восстание, или чуть не шпицрутенами приучать мужиков сажать картошку. У интеллигента все утонченнее, но от этого его идеи куда разрушительнее. Зато с ним, по крайней мере, всегда возможен диалог. И если это “церковный интеллигент”, он все же чувствует дистанцию между собой и Истиной, между Единой, Святой, Соборной и Апостольской Церковью – и приходским батюшкой. В противном случае, это не интеллигент, а просто “образованец”.

Разумеется, общих рецептов нет, каждый человек неповторим. Но если говорить о положительной роли, которую интеллигенция может играть и уже играет в современном российском Православии, я хотел бы выдвинуть два тезиса.

На что же мы сгодимся?

Во-первых, наше богословское и литургическое наследие составлено, если можно так выразиться, предтечами сегодняшней интеллигенции. Простые неграмотные монахи могли быть не менее святы, чем Василий Великий или Иоанн Златоуст, но многотомных сочинений они оставить не смогли. И если перед нами стоит задача не просто бездумно копировать обрывки чужого опыта, а сберегать, передавать и приумножать Предание, это может сделать именно интеллигенция. И не надо говорить, что это – работа для великих святых. Если бы Иоанн Златоуст и Василий Великий, чтобы начать что-то делать, ждали собственной канонизации, они бы не оставили ни строчки. К тому же в нашем литургическом, иконописном, богословском наследии далеко не все создано святыми – множество произведений безымянны, их оставили рядовые, ничем не примечательные люди. Может быть, такие же несовершенные, как мы с вами. А если кто-то ошибется, его поправят. На то и Церковь, чтобы выделять в море частного нечто общее, включать его в Предание и передавать новым поколениям.

Во-вторых, интеллигентность в лучшем смысле этого слова – именно та черта, которой катастрофически не хватает сегодня многим христианам, особенно новоначальным. В России конца XX века, как в Риме начала IV века, в Церковь пришло множество людей, воспитанных в совершенно нехристианском духе, и Церковь во многих отношениях стала неофитской. Кто такой неофит – разговор особый, но в целом ему свойственно забывать о той дистанции, которая отделяет Истину от его собственного, весьма неполного представления о ней, воспринимать жизнь упрощенно, определять добро и зло по внешним признакам и назойливо навязывать эти схемы всем окружающим.

Такому человеку не хватает не столько богословского образования (оно, кстати, может лишь усугубить проблему), а простой интеллигентности. Так что новоначальному можно посоветовать не отсчитывать земные поклоны, а почаще внимательно выслушивать ближнего, стараться вежливо ему ответить и в чем-то уступить. И в этом тоже будет заключаться “воцерковление” неофита.

Неразменная фига в кармане

А вот от чего типичному интеллигенту, пришедшему в Церковь, лучше поскорее избавиться, так это – от привычки к мелочному диссидентству. Среди настоящих диссидентов были подлинные свидетели Истины, которые “вышли на площадь”, как первые мученики выходили на арену Колизея.

Но таких было очень немного. А у большинства диссидентство стало карманным, мелочным, привычным и безопасным. У “карманного диссидента” власть всегда виновна перед народом уже тем, что она власть, и тем, что она не идеальна, и он имеет полное право ее обличать (справедливости ради, надо признать, что власть, в том числе и церковная, всегда дает немало поводов для таких обличений). Но позитива в этом немного. Если завтра “карманному диссиденту” дадут власть, он наломает дров побольше, чем нынешние правители, а главное – перешагнет ради своих, пусть даже высоких, принципов через что угодно. В начале 1990-х годов мы наблюдали это в масштабах страны, но ведь и в масштабе отдельной человеческой судьбы происходит то же самое. Можно разрушить жизнь близких, навсегда рассориться с друзьями, порой и сподличать по мелочи ради “чистой и высокой цели”, сменить и веру, и отечество. “Кто не со мной, тот против меня!” Свою частную правоту такой человек возводит в ранг Истины. По сути дела, это то же неофитство, только с другим вектором.

Некоторые приносят это с собой и в Церковь. Надо ли говорить, что это – гордыня, худший из грехов, и что она тем опаснее, чем умнее, честнее и порядочнее возгордившийся человек? Как писал Клайв Льюис, “бесы – не падшие блохи, но падшие ангелы”. Вот только, изживая в себе “карманное диссидентство”, главное – не перестараться и не заменить его бездумным и бесчувственным лакейством, когда Христа заслоняет консисторская канцелярия. Ведь такого – тоже хоть отбавляй.

Есть у интеллигенции и другая болезнь – тяга к элитарности. Мой бывший однокурсник, а ныне кандидат наук, в одной из своих публикаций заметил, что основные положения христианского учения о спасении слишком сложны, чтобы понять их без специального образования.

Остается только удивляться, как смогли в свое время галилейские рыбаки не только понять эти положения, но и научить им весь мир. Но высоколобому ученому или привередливому утонченному эстету иной раз кажется, что люди, не обладающие его познаниями и его вкусом, исповедают христианство в какой-то усеченной, неполноценной версии. По счастью, Господь судит не так, как они.

Часто одним из основных недостатков интеллигенции называют ее тягу к реформам. То, что она действительно вытекает из критического отношения интеллигента к окружающей действительности, и что это бывает опасно – согласен. Но с тем, что это всегда плохо – нет. В нашей церковной жизни и вправду многое можно изменить к лучшему. Что и как менять и менять ли вообще – это другой разговор, но, наверное, не найти человека, который скажет, что все у нас замечательно и улучшению не подлежит.

В Церкви, как и в обществе, всегда есть нужда в “интеллектуальном моторе”, но необходимы и тормоза. Только такое сочетание, которое можно условно назвать “Церковью бабушек и интеллигентов”, может обеспечить сохранение, распространение и развитие православной культуры.

Здесь и сейчас

Тут уместно назвать одну конкретную задачу, решать которую нужно уже сейчас. Глядя на своих знакомых христиан, я прихожу к интересному выводу. Православными стали в основном две категории: те, кто был изначально обращен к традиционным ценностям (условно говоря, “бабушки”, хотя среди них много молодых) и те, кто любит сложность и глубину (условно говоря, “интеллигенты”, хотя это люди из разных социальных слоев). Но когда ко Христу всерьез обращается человек, оторванный от традиций и в то же время не склонный к изучению богословских тонкостей – а таких сейчас, пожалуй, большинство – он скорее пойдет к баптистам или пятидесятникам, у которых все просто и понятно.

И чтобы наша Церковь не оказалась со временем Церковью одних только бабушек и интеллигентов, церковным интеллигентам предстоит немало потрудиться, чтобы помочь нашему современнику понять и полюбить высоты и глубины Православия, без упрощенчества выражая вечные истины в доступной его пониманию форме. А значит, пора заканчивать типично интеллигентское самокопание: хорошие мы или плохие, в чем мы виноваты, а в чем все-таки нет – и наконец-то спросить себя и других: что мы можем сделать здесь и сейчас?