Текст доклада на конференции “Образование
и семья в постатеистических обществах” (Киев,
2002).
Я заявил тему своего доклада «Брак как
пророческое служение», а потом пришел в
ужас от дерзости употреблять
ответственнейшее слово «пророческое», к
которому нужно всегда относиться с большим
целомудрием. Но, так сказать, «громкость»
этого заглавия пришла мне на ум от высоты
христианского учения о браке, особенно — на
фоне кризиса, который претерпевает
институт брака в нашем предельно
секуляризированном обществе. И еще
неизвестно, достигнут ли предел
секуляризации! В этом смысле
постатеистическое общество бывших
коммунистических стран, где более полувека
Бог изгонялся из сознания людей, и наше,
западное, в общем, не многим отличаются друг
от друга. Они не очень отличаются по
религиозному невежеству масс. Когда я
говорю о массах, конечно, имею в виду
студенческие массы, поскольку долгое время
преподавал и с некоторым ужасом наблюдал,
как растет религиозное невежество среди
западных студентов и студенток, у которых
напоминание об апостоле Павле вызывает
крайнее удивление: а кто же это такой? По
религиозному невежеству, по расшатанности
вековых устоев, (конечно, не нужно
идеализировать вековые устои — в них было
много фарисейства — но все-таки они были,
выглядели устоями), по показателю разводов (в
Парижском округе десять лет назад треть
браков заканчивались разводом, сегодня это
уже половина) данные сходятся с теми,
которые мы встречаем касательно России,
Украины — к посткоммунистическим странам.
И вот мне показалось, что христианский
брак носит «пророческий» характер именно в
том смысле, что он возвещает сегодня больше,
чем когда-либо. На самом деле он всегда
носил этот характер, но сегодня, в нынешней
сверхобычной реальности, может, больше, чем
когда-либо.
В свое время монашество, когда оно
появилось и расширилось в IV в., было
пророческим институтом. Хотя оно
существовало и существует, как
определенная религиозная категория почти
во всех религиях, но именно в истории
христианской Церкви монашество носило
именно пророческий характер. Такой
общественный институт, как брак, не мог его
носить, но в наше время как раз он начинает
приобретать и это значение. Радикальная
перемена началась на Востоке в
коммунистических странах в связи с победой
революции и марксистской идеологии. Затем
она растеклась по Европе с севера, из Швеции,
где восторжествовала гедонистическая
форма тотализированного капитализма. И там,
и тут она сопровождалась или прямым
отрицанием религиозного начала в браке, или
его предельным ослаблением. Впоследствии
появились технические причины. Мы не можем
называть их далеко отрицательными, но они
облегчили и усилили перемену в нравах (я
имею в виду массовое распространение почти
совсем безвредных противозачаточных
средств, которое позволяло целиком
разъединить половую жизнь и задание этой
жизни).
Социалистическая идеология
принципиально подрывала или разрушала
семью, поначалу, во всяком случае. Энгельс
считал, что единобрачие произошло от
желания отъединиться и, размножившись,
передать богатство своему потомству. И в
марксистской перспективе дети
принадлежали не столько родителям, сколько
обществу, то есть в конечном итоге —
государству. Всякая радикальная революция
вначале освобождает человека от наложенных
обществом или им самим ограничений. В
первые годы Октябрьской революции легче
было развестись, чем переменить квартиру.
Но постепенно государство накладывает свою
руку на частную жизнь граждан и пытается ее
отрегулировать. Вообще, вопросы любви,
вопросы четы, вопросы семьи не были
предвидены марксистской идеологией, они
принадлежали к тем обширным областям
человеческой жизнедеятельности, о которых
марксизм и не задумывался. Единственное, к
чему могло прийти целиком социалистическое
организованное государство — это к
регуляции любовных отношений. Любовь по
талонам в определенное время, назначенное
властью, была мастерски показана Евгением
Замятиным в романе «Мы». Это, конечно,
чистая антиутопия. Ближе всего к этому
карикатурному идеалу подошел марксистский
Китай в годы культурной революции,
полноценно определив обязательный возраст
для брака: 27 лет — для мужчин, 25 — для женщин
и строго запретил всякие половые отношения
до положенного срока. Затея эта, имевшая не
только идеологические причины, но и желание
ограничить деторождаемость в
перенаселенной стране, естественно,
оказалась неосуществимой.
На Западе освобождение нравов произошло
мирным путем. В этом во многом было повинно
фрейдовское учение, точнее, его восприятие.
Сам Фрейд был верным супругом, хорошим
семьянином, но его труды — объяснение всех
психических и, главное,
психопатологических состояний проблемами
секса — оказали свое влияние. Культ тела,
телесного удовлетворения, включение секса
в ряд таксигических объектов, возможность
безнаказанности в смысле последствий и
привели к обострению кризиса семьи. Но и у
современного общества, как в былое время у
марксизма, нет своей философии пола и брака.
И это несмотря на то, что христианство до
сего времени может показаться миру
устаревшим, отсталым. Это зависит отчасти
от того языка, который мы будем употреблять
в разговоре с миром. Только в христианстве
мы находим стройное и вдохновляющее
понятие о поле и о браке. И здесь, разумеется,
нужно иметь в виду, что христианское
откровение, христианское благовестие
предельно антиномично. Антиномично само по
себе слово Богочеловек. Вчера Сергей
Сергеевич Аверинцев говорил, какое сложное
понятие — слово Богородица. Христианство
антиномично и почти во всех частностях и, в
первую очередь, — в учении о браке. Мы знаем,
Христос требовал от учеников, желающих
следовать за Ним, бросить все: «Оставь свою
мать и жену, и детей, и братьев, и сестер, и
саму жизнь свою. Тот, кто этого не сделает,
не может быть учеником». Но с другой стороны,
мы также знаем, что первое чудо Христа
совершено на брачном пире. Превращение воды
в вино есть, несомненно, таинственный знак
преображения родовой естественности брака
в иную, высшую верность. И даже в последней
беседе с учениками Христос говорит о
радости матери.
В своих словах Христос возводит
единобрачие в абсолют. Вспомним:
прелюбодеяние осуждается, даже если оно не
совершено. Всякий, кто смотрит на женщину с
вожделением, уже прелюбодействует с ней в
сердце своем. Но и обратно, это упоминалось
сегодня по поводу самарянки: женщину,
взятую в совершенном ею прелюбодеянии, по
Моисеевому закону осужденную на смерть,
Христос не осудил, отпустил, простил. Имеем
и мы в этих, казалось бы, противоречиях всю
широту христианского благовестия и
отношения к жизни. С одной стороны,
предельную трезвость чистоты и цельности, с
другой — предельное снисхождение к тем, кто
это совершенство, эту цельность нарушает,
то есть предельное снисхождение и ко всем
нам. И нам как-то нужно между этими двумя
полюсами находить свое задание жизни, свои
возможности, учитывать свои силы.
У апостола Павла та же антиномичность: сам
он был, как известно, не женат, советовал (правда,
не настойчиво) следовать его примеру, но в
то же время возвел брак — соединение мужа и
жены — в единую плоть до предельного идеала,
до подлинной сакрализации, уподобив брак,
как мы знаем, наивысшему соединению,
которое доступно на земле союзу любви и
любви к Христу и Церкви. «Жены, повинуйтесь
своим мужьям, как Господу, потому что муж
есть глава жены, как Христос глава Церкви…
Мужья, любите своих жен, как и Христос
возлюбил Церковь и предал Себя за нее» (Еф. 5;
22, 25). Слова эти порождают теперь уже
бесплодные споры о подчинении жен мужьям,
споры и даже в некоторых случаях
негодование, упреки, расценивая их как
установление некоторого неполноправия или
внесение некоторого момента зла в
супружескую жизнь. Новизна и глубина этих
слов апостола Павла совсем не в понятии
подчинения, более традиционном в те времена,
чем в наши дни. К тому же это понятие требует
своеобразной экзегезы, а аналогии
проводились между брачным союзом и
единством между Христом и Церковью. И
совершенно очевидно, что это единство дает
совсем иное, новое значение понятия
подчинения, не формальное, а даже какое-то
мистическое, в каком-то смысле это понятие
упраздняющее. Кстати, в том же послании
Коринфянам апостол Павел говорит: «Всякому
мужу глава Христос, жене глава муж, а Христу
глава Бог». Так что тут само слово “глава”
носит мистический характер, а не значение
власти, властности. Через пятьдесят лет
после апостола Павла величайший богослов и
свидетель Христа после него Игнатий
Богоносец повторит то же определение
брачной жизни, но даже уже без упоминания о
подчинении. В том же послании Коринфянам
апостол Павел четко определил равенство в
браке между мужем и женой: «Жена не властна
над своим телом, но муж. Равно и муж не
властен над своим телом, но жена». Тут уже
нет речи о каком-то подчинении, речь об
обоюдной, равной ответственности друг за
друга. Согласие определяется именно в
равенстве, а не в подчинении. В этих
практических советах тем, кто живет в браке,
нет и намека на то, что брак сводится к
родовому началу. «Не уклоняйтесь друг от
друга разве по согласию, на время для
упражнения в постах и молитве, а потом
будьте вместе, чтобы не искушал вас сатана
невоздержанием вашим». Из этих слов ясно,
что для апостола Павла половая жизнь в
браке не подлежит аскезе сама по себе и не
определяется ритмом деторождения или
родовым заданием. Здесь хочется привести
удивительно реалистические комментарии
Иоанна Златоуста в его проповеди на псалом
пятидесятый. Он всячески подхватывает
слова апостола Павла и говорит: «… многие,
имея женщин честных и чистых, от них
уклоняются против их чувства и желания, что
может привести этих женщин к прелюбодеянию.
Апостол Павел говорит: пусть каждый
пользуется своей женой и ему не стыдно. Это
апостолу Павлу не стыдно в словах Златоуста.
Он приходит, садится на ложе, день и ночь
задерживает мужа и жену, так их соединяет и
голосом громким кричит: не уклоняйтесь друг
от друга, разве по согласию. Ибо где мир, там
всякое благо; где мир — там целомудрие
цветет, где раздор — там целомудрие
отсечено от своего корня». Как мы видим, ни
апостол Павел со свойственной ему
сжатостью, ни Златоуст со свойственной ему
изобразительной красноречивостью, не
боялись касаться вопросов пола. И именно не
с отрицательной точки зрения, а с
положительной. Как все сотворенное, половое
начало в человеке подвержено закону греха,
то есть злу разделения, извращения. «Во
гресе роди мя мати моя…», — воздыхает
псалмопевец, распространяя греховность на
все человеческое естество. Это не означает,
что половое начало само по себе плохо и
греховно.
Пусть спорят богословы, отчасти схоласты,
явился пол до или после грехопадения, одно
бесспорно: половое начало — это одна из
великих составных сил в человеческом
естестве, и назначение его многообразно.
Ясно, что биологически — оно инстинкт,
ведущий к размножению рода, но это
одновременно уже и жизнь в сотворчестве с
Богом. Оно также затрагивает и окрашивает
всю область чувств от физиологической
чувственности со всеми ее стадиями до
познавательной функции. Ясно сказал
Розанов: «Связь Бога с Богом больше, чем
связь ума с Богом». И это изречение Розанова
требует, несомненно, обдумывания, но тем не
менее оно и безусловно, учитывая, насколько
ум может быть греховен в своем ограничении,
в своем самомнении, в своей немощи. Половое
начало тогда греховно, когда выпадает из
общего состава человека, становится
автономным и тем самым извращается. Но,
разумеется, еще страшнее, когда оно
абсолютизируется. Так же страшно, когда
абсолютизируются деньги или
абсолютизируется власть. По остро
циничному слову Бомарше «…предаваться
любви в любое время — вот, что отличает нас
от других зверей». Но, обратным образом
человек отличается от зверей способностью
подчинить половое влечение, подчинить свой
пол, свой эрос высшим ценностям, включить
его в целостное задание жизни. Конечно,
говорить, что пол есть зло — неправомерно,
но, несомненно, половое начало участвует в
той или иной степени в любом движении любви
будь то к земным реальностям или небесным.
Бесполое существо, если такое вообще
возможно, было бы существом без вида. Монах
отказывается от брачной жизни, но он не в
силах отказаться от полового начала. Аскеза,
воздержание, стремление к горнему
направляют его на высшее и тем самым
преображают. Но даже в монашеских судьбах
сохраняется потребность или стремление уже
не в плоти, а в духе восполнить себя,
восполнить в другом. Вспомним отношения
между святым Франциском Азисским и святой
Кьярой, вспомним кельтские монастыри,
вспомним Амвросия Оптинского и даже
преподобного Серафима Саровского. Не
одинаково, но сходно призываются христиане
к преображению пола, эроса через брачную
жизнь, через взаимно женственную любовь. А
подлинная любовь, и в этом вся истина и сила
христианского благовестия, только и может
быть женственной. Этот вопрос возникал в
разных докладах и выступлениях Сергея
Сергеевича Аверинцева о соотношении
брачного и монашеского пути в христианстве.
Но мне кажется, что здесь нужно
подчеркивать равночиние этих двух путей.
Нет более низкого, нет более высокого пути,
они равны, и об этом, быть может, лучше всего
писал отец Сергий Булгаков в последних
главах второго тома своей трилогии. Я
позволю себе его процитировать: «Девство и
брак, как два пути целомудрия с
преодолением пола. В одном случае брачной
аскетикой (я бы сказал, брачным деланием,
творением любви) и деторождением, а в другом
— активным блюдением девства, отказом от
половой жизни. Они оба не только существуют
в Церкви, но должны быть поняты и приняты в
их антиномической сопряженности. Сии
последние, будучи противоположны, в то же
время друг друга дополняют. Одностороннее
утверждение и действие каждого из этих
начал становится не просто
односторонностью, но и ересью. Как известно
и как мы видим, читая святоотеческие
творения, брак не должен уничижать девство,
но и девство ни в коей степени не должно
уничижать брак. Мы видим, что, согласно
христианскому благовестию, любовь есть
взаимный дар друг другу. Вступающий в брак
отдает себя всего — свое тело, свою душу,
свою жизнь — другому. Он уже над ними в
каком-то смысле не властен, и получает в дар
от другого его жизнь, его тело, его душу. Это
именно выхождение из себя, взаимно отдача
друг друга, наподобие отношений Христа и
Церкви и выше».
Как уже было сказано в других докладах, по
подобию внутритроичных отношений,
созидание любви и есть смысл, цель и путь
брака. Даже если он остается в родовом
отношении бесплодным, от этого он не
становится меньшим браком. Естественным
образом взаимная жертвенная любовь выходит
из возложенного на себя замыкания общей
жертвой двоих третьему — детям. Об этом
было много сказано сегодня. Сознательный
отказ от детей — это конечно грех себялюбия,
как и слишком ограниченное деторождение. Но
тут, как и во всех частностях брачной жизни,
не могут иметь место никакие слишком
внешние предписания, определения. Они не
должны идти ни от духовника, ни от каких-то
внешних лиц. Щедрость родителей может
определяться только ими самими, к тому же по
согласию, по их совести. Замыкание в себе —
опасность для всех, не только, скажем, для
бездетной пары, даже для нее оно менее
опасно, так как бездетная пара может нести
боль своей бездетности.
Замыкание в себе опасно и для монашеского
пути. Вообще, замыкание в себя, то есть
самость, есть основной грех для человека,
атеизм человека, отказ от задания, данного
Богом. Замыкание в себя — одна из
трудностей в брачной жизни. Вспомним крик
французкого писателя Андрео Вида: «Семьи, я
вас ненавижу!» В этой ненависти к семье
повинно отчасти замыкание. Замыкание есть
опасность и для общин, и для приходов, и
вообще для всякого малого общества и малой
Церкви. Семья, как и всякая община, стоит
перед двойной трудностью: слишком большой
открытостью, которая может ее размыть, а
может и не размыть. В слишком большой
открытости присутствует некоторый эгоизм.
Эта открытая закрытость — вечная антиномия
брачной и семейной жизни. От случая к случаю
она носит разную степень единства. Отец
Сергий Булгаков считал, что единобрачие не
означает, что духовная любовь или дружба
мыслима только в одном единственном случае.
Напротив, она может быть многочастна и
многообразна, но любовь, соединяющаяся с
плотским общением, должна быть единственна
в своем роде. В то же время отец Александр
Ельчанинов куда радикальнее относился к
необходимости единства в единобрачии. «Настоящая
любовь, — писал он, — это вина перед любимым
за всякое удовольствие, за всякое
впечатление, пережитое отдельно, всякое
приятное общение с благими людьми и даже
факт принятия пищи, приготовленной чужими
руками». Эти два полярных примера я привожу
как свидетельства разнообразия подходов к
основной заповеди единобрачия на основе
единой плоти. Такова высота христианского
брака. Может, это отвечает на вопрос, почему
люди иногда боятся приступить к браку).
Но было бы неправильно, глядя на все, что
сейчас в мире происходит, и глядя на
требования брачной жизни, опасаться, что
брак может не осуществиться. Даже страшные
показатели, которые я привел вначале — один
развод на два брака в нашем пост
христианском обществе, — могут быть
осмыслены как не очень зловещие. Если
посмотреть на эти цифры с положительной
стороны, это означает, что 50% браков все же
выдерживается. И это при том, что число
людей воцерковленных, то есть пассивно
живущих верой и церковью, как в
посткоммунистических, так и в западных
странах, насколько известно, не привышает 5%
всего населения. Так что в какой-то степени
мы можем видеть здесь и положительные
стороны и не придаваться большому
пессимизму.
Человек призван жертвовать себя в браке
целиком. В этом смысл всех оправданий
добрачной чистоты, девственности. Мы должны
принести ее не ради каких-то отвлеченных
нравственных начал и правил, а ради другого,
которому отдаем себя в своей цельности.
Требование это кажется жестким, особенно в
условиях расшатанных устоев, но оно должно
все-таки оставаться как нравственный идеал
наряду с другими требованиями нарвственной
чистоты и целомудрия, далеко не всегда и не
всеми исполняемыми или не всегда
исполнимыми из-за ограниченности
человеческих сил на пути к совершенству. Но
в этом конкретном требовании, которое я
упомянул, мы имеем очень яркий пример его
осуществления в лице нашего великого
богослова, до сих пор не достаточно
оцененного праведника Алексея Хомякова.
Вообще можно пожалеть (это как раз немножко
касается воспитания), что в наших книгах и
учебниках мало слов о людях праведных и
святых, подвизавшихся именно в семейном
подвиге. Может, этот пробел и должен быть
восполнен нашими современниками. Был у нас
в духовной и благочестивой литературе
слишком большой перекос в сторону
монашеской праведности и монашеского пути.
Известно, что Хомяков дал своей матери обет
сохранить свою целостность до брака.
Женился он после тридцати лет и был в своей
семейной жизни светло счастлив. Стоит
только почитать его письма жене.
Есть у нас и другие свидетельства об
исполнимости святости брачной жизни. Так,
святитель Иннокентий Московский, как
известно, стал епископом, овдовевши. Он
считал, что брачное состояние — это то, что
осталось на земле от райского бытия.
Позволю себе привести полученное 48 лет тому
назад накануне моей собственной свадьбы
поздравление от Татьяны Сергеевны Франк,
вдовы знаменитого философа: «Мне хочется
сказать тебе несколько слов. Брак — это
великое дело. Это как бы монастырь, это —
борьба великодушия, смирения, все –на
пользу любимого. Это нелегкое дело, но дело,
которое приносит огромные плоды. Было бы
неправдой сказать, что в моей семье никогда
не было размолвок, — мы были бы не люди в
таком случае. Но мы прожили в великом
счастии». В отличие от разных слоев
эмиграции нецерковных или всего лишь
околоцерковных, где царил беспорядок, в
русском студенческом христианском
движении вера и супружеская верность шли
бок о бок, казались непринужденной
естественной нормой. Нас тогда, более
молодых вдохновляла и живила смерть. Я
немножко настаиваю на осуществимости
брачного союза в христианском духе именно
для подрастающего поколения, которое, может
быть, и напугано высокими требованиями, и
тем, что они видят часто вокруг себя.
Итак, пора прийти к заключению:
христианский брак, как сказал св.
Иннокентий Московский, может быть, уголком
небесного рая. Он всегда нелегок, полон
соблазнов всякого рода, как полна соблазнов
и искушений любая христианская жизнь, любая
христианская судьба. И чем она выше, тем эти
искушения и соблазны опаснее. В настоящие
дни, когда в моду вошел гедонизм и
стремление к легкой жизни, христианский
брак является свидетельством, как я
нескромно выразился, пророческого служения.
Он является знаком высокого призвания
человека, созданного Богом для блага на
земле и вечного блаженства. Но как всякое
свидетельство, должно быть максимально
смиренным, чтобы быть услышанным, узнанным
миром. Надо остерегаться того, чтобы
противопоставлять себя миру, достаточно
просто быть, тогда, может быть, какие- то
моменты, какие-то лучи от осуществившегося
христианского брака проникнут и в мир. Но
известно, что чем больше знаешь, тем больше
понимаешь, что ничего не знаешь. Так же и в
области жизни и этики, и по закону
Евангельскому: если даже нами что-то как
будто достигнуто, то, на самом деле, еще
решительно ничего не достигнуто. И все
нужно начинать сначала. Потому пророческое
служение брака должно быть максимально
смиренным.
Источник: Пресс-служба УПЦ