Блог

Читайте также часть 1.

Согласно индуистической традиции, король Рама, воплощение второй ипостаси Троицы, должен был, во избежание скандала в своем народе, предать смерти, к своему глубокому сожалению, человека низшей касты, который вопреки закону предавался аскетическим религиозным упражнениям. Он сам к нему пришел и ударом меча его умертвил. Сразу после душа покойника ему явилаcь и, упав перед ним на колени, благодарила его за ту степень славы, дарованную ему прикосновением к благодатному мечу. Так казнь, в каком-то смысле совершенно несправедливая, но законная и исполненная рукой Самого Бога, получила силу таинства.

Правовой характер наказания не имеет настоящего значения, если он не придает наказанию нечто религиозное, если не уподобляет его таинству; тем самым все уголовные функции, от судьи до палача и тюремного стража, должны были бы, в той или иной мере, участвовать в священнической функции.

Справедливость определяется как в наказании, так и в подаянии милостыни. Она состоит в том, чтобы обратить внимание на несчастного как на существо, а не как на вещь, сохранив при этом в нем способность свободного согласия.

Люди думают, что презирают преступление, на самом деле они презирают слабость несчастия. Существо, в котором сочетается и то и другое, позволяет им целиком предаться презрению к несчастию. Презрение противоположно вниманию. Исключение бывает только когда преступление по той или иной причине пользуется престижем — что часто бывает в случае убийства, в коем наличествует кратковременная власть, или когда оно в судьях не вызывает понятия виновности. Воровство вызывает наибольшее возмущение, поскольку собственность — самая распространенная и властная привязанность. Это даже отражается в уголовном кодексе.

Ничто не бывает ниже человеческого существа, окруженного истинной или ложной видимостью виновности и находящегося в полном распоряжении горстки людей, которые в нескольких словах решат его участь. Эти люди не обращают на него внимания. Впрочем, с того момента, как человек попадает в руки уголовного ведомства, до того времени, когда он из него выйдет (а так называемые уголовники, как и проститутки, из него почти никогда не выходят до самой смерти), он никогда не является предметом внимания. Все строится, в малейших подробностях, вплоть до модуляций голоса, чтобы в его собственных глазах и в глазах всех сделать из него вещь. Грубость и поверхностность, слова презрения и шутки, манера выражения, то, как подсудимого слушают или не слушают, — все имеет свое определенное воздействие.

Тут нет преднамеренной злобы. Это — автоматическое следствие профессиональной жизни, которая заключается в том, чтобы смотреть на преступление как на вид несчастия, то есть там, где ужас позора обнажен до конца. Такое соприкосновение, будучи постоянным, неизбежно заразительно, и форма этого заражения заключается в презрении. Это презрение и падает на каждого обвиняемого. Уголовный аппарат — как бы передаточный аппарат, который переносит на заключенного всю степень грязи, заключенной в той среде, где обретается несчастное преступление. В самом прикосновении к уголовному ведомству есть род ужаса, который прямо пропорционален невинности той части души, которая осталась незатронутой.

Иначе и не может быть, если между уголовным ведомством и преступлением нет ничего, очищающего от грязи. Этим нечто может быть только Бог. Только бесконечная чистота не заражается от прикосновения ко злу. Всякая конечная чистота от этого длительного прикосновения сама становится грязью. Как бы ни преобразовать кодекс, он не может быть человечным, если не проходит через Христа.

Степень строгости наказаний — не самое существенное. В современных условиях осужденный, будучи виновным и подверженным сравнительно мягкому приговору, рассматривается иногда как жертва жестокой несправедливости. Существенно, чтобы кара проистекала прямо от закона, чтобы закон был бы признан как имеющий Божественный характер, не по содержанию, но в качестве закона; чтобы все устройство карательного законодательства имело бы целью получить от судей и их помощников для осуждаемого то внимание и уважение, которые заслуживает всякий человек, находящийся в их власти, а от обвиняемого — согласие на полученную кару, то согласие, которому невинный Христос дал нам совершенный образ.

Смертный приговор, санкционирующий не слишком важное преступление, был бы, таким образом, гораздо менее ужасным, чем в наши дни приговор к шести месяцам тюрьмы. Ничего нет ужаснее положения обвиняемого, когда он может прибегнуть только к собственному слову, которым, ввиду его скромного происхождения и низкой культуры, он не умеет владеть. Подавленный виновностью, несчастьем и страхом, он что-то бормочет перед судьями, которые его не слушают, прерывают, выставляя всю изощренность их речи напоказ.

Пока в общественной жизни будет пребывать несчастие, пока подаяние, легальное или частное, и наказание будут неизбежны, отрыв гражданских учреждений от религиозной жизни будет преступлением. Идея полной секуляризации сама по себе совершенно ошибочна. Она имеет некоторое оправдание только как реакция на тоталитарную религию, в этом смысле надо признать некоторую ее легитимность.

Для того чтобы присутствовать, как ей подобает, повсюду, религия не только не должна быть тоталитарной, но должна строго себя ограничивать в перспективе сверхъестественной любви, которая одна ей приличествует. Если бы она это исполняла, она проникала бы всюду. Библия гласит: «Премудрость проникает всюду из-за ее совершенной чистоты».

При отсутствии Христа прошение милостыни в широчайшем смысле и уголовность — самые страшные явления на этой земле. Они окрашены самим адом. Можно к ним прибавить проституцию, которая относится к истинному браку, как попрошайничество.

Человек получил возможность делать добро и зло не только телу, но и душе себе подобных, всей душе, в которой Бог не присутствует, или той части души, в которой Бог не обитает. Тот, кого несчастие заставило получить хлеб или удар меча, имеет душу обнаженную и беззащитную перед добром, как перед злом.

Есть лишь один способ получать только добро: знать не абстрактно, а всей душой, что люди, не движимые чистой любовью, — лишь винтики в мировом порядке, наподобие инертной материи.

Итак, все происходит непосредственно от Бога, либо через любовь человека, либо через инертность осязаемой или психической материи; через дух или воду. Все, что усиливает нашу жизненную энергию, подобно тому хлебу, за который Христос благодарит праведников; все удары, раны, увечья — это как бы камень, бросаемый в нас рукой Самого Христа. Хлеб и камень идут от Христа и, проникая в наше существо, дают Христу возможность в нас войти. Хлеб и камень суть любовь. Мы должны есть хлеб и предавать себя камню с тем, чтобы он как можно глубже проникал в нашу плоть. Если мы в доспехах, защищающих от камней, бросаемых Христом, мы должны снять их и выбросить.

Перевод с французского Никиты Струве.

Опубликовано в журнале “Вестник РХД” №196. Перепечатка с разрешения издателя.